ПОЛТАВСКАЯ БИТВА была решающей в длительном и сложном ходе Великой Северной войны, которую Петр 1 вел за обладание Балтийским побережьем — этим “окном в Европу”.
“Была та смутная пора, 
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая, 
Мужала с гением Петра”.
Мужали и “птенцы гнезда Петрова”, в особенности “счастья баловень безродный, полудержавный властелин” Меншиков.
Этот “пирожник”, “Алексашка”, которого Петр очень любил, но и весьма часто знакомил, со своей знаменитой дубинкой, проявил себя в этой войне далеко не заурядным военачальником, игравшим не только видную, но иногда даже руководящую роль; полководцем смелым, сообразительным, в решительные минуты весьма находчивым. И это в борьбе не с какими-либо посредственностями, а с самим “легендарным” Карлом XII, которого Европа того времени считала непобедимым.
Меншиков не умел даже писать, а только подписывал, и то с большим трудом, свои письма. Всю его обширную корреспонденцию вел неотлучно находившийся при нем секретарь Воинов.
В 1875 году иа страницах Бартеневского “Русского Архива” Г. В. Есипов дал “по новооткрытым бумагам” в виде “жизнеописания князя А. Д. Меншикова” широкую, живую и красочную картину дополтавских и полтавских дней. Это не сухой перечень имен, цифр и “маршей", а подлинная жизнь “гиганта во всех измерениях” “полковника" Петра. Затем без лести ему преданного, умного исполнителя его велений и безотказного собутыльника Меншикова и, наконец, их жен, всюду их сопровождавших и часто в полковом обозе дожидавшихся исхода боя, который шел впереди, в каких-нибудь двух-трех верстах.    .
Петр сам женил своего “Алексашку” и “лучше выдумать не мог”: Дарья Михайловна, как и подруга Петра Екатерина Алексеевна, быстро подружившиеся между собой, были в полном смысле “полковыми дамами”: безропотно, охотно выносили все невзгоды и тяготы и даже опасности походной жизни; ездили верхом; старались все время быть поближе к своим мужьям, чтобы в случае чего кинуться им на подмогу. Личное продовольствие для обоих, а в особенности запасы вина для нх частых кутежей, они всегда доставали с какой-то особой изобретательностью.
И Петр, и Меншиков называли Екатерину “маткой”, и так до сентября 1711 года, когда после исключительной услуги Екатерины, спасшей Петра во время Прутского похода, он стал называть ее “Катеринушка, друг мой”.
Раньше, до Полтавы, боевые успехи сильно подымали дух и Петра, и всей русской армии.
В 1706 году, когда Петр был в Петербурге, а Меншиков замещал его при армии, Карл XII решил двинуться в Саксонию, а в союзной тогда нам Польше оставить под начальством Мардефельдта заслон в 4.000 человек конницы н столько же пехоты. Петр спешно прислал Меншикову приказ уничтожить этот отряд, когда он снимался с места своей стоянки.
Меншиков бросился за ним в погоню. 4 октября он был уже в Петрокове. Здесь он нашел между прочим двадцать бочек венгерского вина, которое и посылает спешно Петру: “Надеюсь, будет милости твоей благоугодно, понеже чаю, что в Петербурге такого вина нет”.
15 октября он догнал Мардефельдта под Калишем, и 18 октября произошло знаменитое Калишское сражение, окончившееся для русской армии победой. Меншиков доносил Петру: “'Три часа бились шведы, но наши взяли верх, и шведы были сломлены... Более четырех тысяч шведов и тысяча поляков легло на месте, остальные сдались на другой день... Поздравляю вас преславною викторию и глаголю: виват, виват, виват!..”    
Петр щедро наградил своего любимца за эту “викторию”, но долго еще избегал вступать в боевой контакт со шведами, а только сзади или стороной следовал за ними. В то же самое время он употреблял решительно все меры, чтобы усилить, укреплять и совершенствовать свою армию. Это и был его план: издергивать противника, сохраняя и укрепляя свои силы.
29 августа 1708 г. у местечка Доброго шведы вынудили русских принять бой, и это был как бы экзамен для возрождавшейся русской армии.
Петр писал Екатерине: “...Я, как стал служить, такой игрушки не видал... Сей танец в очах горячего Карлуса изрядно станцевали...”    " "    ‘
Меншиков с своей стороны писал своей жене, от которой как раз было получено из Смоленска два письма, а при них яблоки, стакан и два костюма: одни для мужа, а другой для “полковника". Князь благодарил за все это, поздравлял с новой “викторин” и сообщал, что Петр горячо благодарит за подарок, но от себя прибавлял; “Только впредь не велите так нашивать петель, чтоб между трех по -одной оставлять; для того, что господин полковник жаловать того не изволит".
На следующий день было получено известие, что, по приказанию Карла, Левенгаупт из Лифляндии спешит к нему на соединение. Разделились на три части: фельдмаршал Шереметов с главным корпусом против Карла, Петр с преображенцами, семеиовцами и другими полками навстречу Левенгаупту, а Меншиков оставался для уничтожения в окрестностях каких бы то ни было запасов.
Потом стало известно, — и для Петра было непонятно, почему, — что 14 сентября Карл двинулся на Украину, приказав Левеигаупту как можно скорее соединиться с ним.
Это и погубило Левенгаупта. Петр с Меншиковым настигли его 27 сентября у деревни Долгие Мхи. Левенгаупт трудными дорогами по заболоченному лесу ушел к Пропойску. Русские войска снова его настигли, и 28 сентября у деревни лесной произошел бой, имевшие для шведов тяжкие последствия. После сражения, продолжавшаяся восемь часов, шведы из 16 тысяч потеряли 8.500 человек, около 5.000 телег, 16 пушек
и 42 знамени. Левенгаупт смог уйти и потом присоединиться к Карлу, но уже с пустыми руками, а вез он Карлу из Лнвонии крайне необходимые в тe дни для шведской армии военные припасы и продовольствие.
1 октября царь простился с Меншиковым. Сам отправился в Смоленск, а ему приказал с кавалерий двигаться на Украину, встретиться с Мазепой и вместе с ним вернуться для принятия участия в совещании высших военных начальников.
С громадным трудом Меншиков добрался 19 октября до Терека, где надеялся застать гетмана. Его встретил гетманский племянник Войнаровский, сообщивший, что Мазепа тяжко болен и уехал в местечко Борзну, где его ждет прибывший из Киева apxиepeй для совершения над ним предсмертного таинства миропомазашя. Меншиков кинулся в Борзну, но по дороге встретил полковника Анненкова, который сообщил ему, что Мазепа в своей гетманской столице, Батурине. Меншиков отправился туда и 26 октября здесь, совершенно неожиданно для себя, узнал, что Мазепа передался на сторону Карла и отправился к нему, взяв с собой 2.000 казаков.
Петр, стороживший у местечка Погребки движете шведов по другую сторону Десиы, был, как громом, поражен этим известим н показал прибывшему Меншикову немедленно, и с войсками, вернуться к Батурину и завладеть им и всем, что гетман оставил. Эту “гетманскую столицу” пришлось уже брать приступом, город был сожжен, богатства гетманской казны и все его имущество захвачены.

Причина, почему Карл неожиданно для всех повернул на Украину, была неясна не только для многих современников, но даже и для историков, в том числе и для Ключевского. В четвертом томе своего “Курса русской истории” (лекция 61) он говорит без обычной своей уверенности: “Я не берусь судить о стратегическом достоинстве того крутого поворота, каким был поход Карла от Могилева на юго-восток к Полтаве. Тогда толковали, что Украина манила к себе Карла обещанием продовольствия, недостатком укреплений, близостью к Крыму и Польше, надеждой найти в казаках сильное подкрепление и с их помощью безопасно пробраться к Москве, куда он не решался пробиться сквозь царские войска, через Смоленск. Трудно сказать, предчувствовал ли он на целое столетие вперед роковой путь Наполеона...”
Не предчувствовал, а просто испытал его, убедился в нем на печальном опыте. В опубликованных в Москве в самые последние годы многотомных “Очерках истории СССР”, где учтены и суммированы данные предшествующих русских исторических трудов, говорится, что, решив покорить Poccию, Карл полагал, что это можно сделать лобовым ударом, прямым маршем иа Смоленск — Москву, но в этом направлении встретил чрезвычайно много затруднений н враждебных выступлений со стороны местного населения.
План же и тактика Петра оставались все те же. Он прилагал все усилия в двух направлениях: всемерно усиливать свою армию, но по возможности не допускать ее до прямого боя с неприятельской. Ее, вражескую армию, надо было все время “дергать", беспокоить фланговым движением и мелкими стычками. Даже тогда, когда боевое счастье оказывалось на стороне русских, Петр все-таки отводил свою армию от шведской. Он ждал своего “часа", который, — верил он, — должен был прийти в результате такой тактики.
Когда Карл двигался прямо на Москву через Смоленск, Петр приказал укреплять Серпухов, Можайск, Тверь, а в самой Москве установить осадное положена, строго следить за иностранцами, призывать население угрожаемых мест всячески затруднять положение наступающего врага.
Население и само, по врожденному русским инстинкту, — проявляющемуся каждый раз, когда неприятель двигается на Poccию), — чинило врагу немалые препятствия. Французский посол, сопровождавши шведскую армию, писал: “Голод в армии растет с каждым днем. О хлебе уже не имеют понятия, войска кормятся только кашей. Вина нет ни в погребах, ни за столом короля... Царь приказал при нашем приближении сжигать все.... Как же мы будем существовать в этой пустыне? Ах, как тяжела эта война!"
В такой обстановке Карл получил от турецкого султана и крымского хана заверение, что в помощь ему решено послать 200-тысячную армию. А открыто уже перешедший в его ряды Мазепа клялся, что со-дня-на-деиь надо ждать, что присоединятся все запорожцы, а население Украины встретит Карла с радостью, как своего избавителя от московского ига, и значительно усилит шведские ряды.
Карл поверил всему этому и принял погубившее его решение.
Очень скоро стало известно, что обещания Крыма и Турции — простой обман. Запорожцы частично, под водительством кошевого атамана Гордненко, встали, но быстро и жестко были смяты Москвой, а население Украины не только не выражало особой радости по поводу прихода шведских войск, но встречало их всюду крайне враждебно. Ничего не продавали; собираясь по лесам в партизанские отряды, нападали га шведских солдат. “Прежде всего, — писал придворный историк Карла XII Густав Адлерфельд, — это враждебность жителей, которые прятались за деревьями и кустами и подстреливали солдат”.
В стычках с партизанами под Пирятином, Мглином, Рашевкой, а особенно под Веприком, шведы потеряли много из своего состава, особенно из молодого офицерства.
Карл не ставил себе целью дать генеральное сражение непременно под Полтавой. Осенью 1708 года он хотел пробраться к Калуге, а зимой к Белгороду, надеясь выйти здесь на так называемый “Муравский шлях", который вел в Тулу, а там — вожделенная Москва... Но русское войско, не вступая в бой, мелкими стычками отводило шведов от намеченного ими направления, и они всю зиму 1708 года и раннюю весну 1709 года проблуждали в районе Полтавской губернии, где были большие запасы продовольствия, а в самой Полтаве — и боеприпасы, которые так нужны были Карлу. И пути от Полтавы, если бы она оказалась в его руках, вели во все стороны, также и на север, к Москве.
И Карл решил попробовать здесь свое боевое счастье. 3 апреля 1709 года шведы уже стояли у стен Полтавы.
Еще перед этим Петр пытался заключить с Карлом мир, соглашаясь отдать ему все взятое в Прибалтике, кроме Шлиссельбурга и Петербурга. Карл гордо ответил, что подпишет мирный договор только в Москве.
Предавший Россию и обманувший Карла гетман Мазепа (Иван Степанович) был сыном мелкопоместная украинского шляхтича, который настоящим своим отечеством (“батьковщиной”) признавал не Украину, а обласкавшую его “блистательную" шляхетскую Польшу.
Сын (гетман) получил образование в одной из иезуитских коллегий, а по выходе из нее обратил на себя благосклонное внимание короля Яна Казимира, который назначил его своим “покоевым дворянином" и возлагал на него различный секретный поручения.
В результате из Мазепы выработался честолюбивый и чрезвычайно смелый интриган, который не любил ни Россию вообще, ни своего народа, но старался войти возможно глубже в руководящие его ряды, чтобы продать свою родину Польше, которой он также не любил, но в рядах которой решил добиваться возможно более высокого и независимого положена.
В 1687 году тогдашний гетман Самойлович, по настоянию украинской “старшины” перед Москвой, был отстранен и заключен под стражу. 25 1юля того же года старшинская рада в походе избрала на гетманство Мазепу. Почти с первых же дней он вступил в тайные .переговоры с польскими кругами, а к осуществлению своих планов в пользу Польши приступил по объявлении северной войны, начало которой было неудачно для русская правительства.
С 1704 года украинские казацкие части должны были действовать против посаженного Швецией на польский престол Станислава Лещинского, Мазепа же обещал ему, что Украина станет польской провинций, себе же за это выговаривал не денежное вознаграждение, не то или другое поместье, а города Витебск и Полоцк с правами и титулом владетельная князя. В 1708 году в одном из своих писем Лещинский писал: “...Мазепе я платил регулярно в течении пяти лет...”
Упомянутый уже шведский историк Адлерфельд в жизнеописании своего монарха подробно говорит, как Мазепа обещал Карлу помощь людьми п предоставлял в его распоряжение свою “столицу" Батурин, Новгород-Северск и вообще все укрепленный места Украины.
Обо всем этом доводилось до сведения Петра, но он так верил Мазепе, что отдавал доносивших ему в полное распоряжение и власть гетмана, и судьба Кочубея и Искры, казненных Мазепой летом 1708 года в Борщаговке близ Винницы, — далеко не единственный случай в этом роде. У Петра иногда по отношению к тому или другому человеку, замечалась странная, как-то не вязавшаяся с его характером черта — неосторожная, безоглядная доверчивость.
Между тем в русском лагере жизнь протекала без тревоги, хоть и своеобразно. В действиях Петра, при всей его исключительной суетливости, не было никакой растерянности. Все в них было как-то одно-к-другому, чередовалось по-своему правильно. То он со своим другом и чинами штаба работал, по целым дням не разгибая спины; то с этим самым “Алексашкой” пьянствовал без просыпу по ряду дней (запись в бумагах: “государь изволил кушать у его светлости и зело изрядно изволили веселиться..."), то ложился, по настойчивому требованию врачей, в постель и иногда по нисколько дней оставался в ней, пунктуально выполняя все их предписании, принимая прежде всего “меркурительные”, а потом и иные лекарства; то, совершенно неожиданно для вcеx, вставал и мчался за тридевять земель в свой “северный Парадиз", в Петербург, и тогда в распоряжениях войсками его заменял Меншиков.
Немало было дел и хлопот и у Александра Даниловича, но царь не ошибся в выборе своего ближайшего друга-помощника: Меншиков умел видеть, замечать все и принимать в должный момент должные меры, и часто целесообразный и весьма серьезные решения принимались им на свою ответственность и лишь впоследствии “аппробировались”, одобрялись Петром.
Нужно сказать, что неприятель, приближаясь к Полтаве, шел через такие места: Гадяч, Зеньков (Зеиьков, — оба потом уездные города), селения Веприк, Ошшин, Великие-Будищи, Диканьку, Петровку, Тахтауловку, последние уже в 2—3 верстах от Полтавы, почти рядом с тем местом, где происходила битва, а теперь стоит Шведская-Могила и поселок при ней. Все это вдоль правого берега впадающей в Днепр Ворскалы, на которой стоит Полтава.
Сколько раз, чтоб попасть в школу в Полтаву, приходилось проезжать все упомянутые места! Далекая, счастливая пора!...
Все это места старые, поселения, уходящие в века.
Еще в XVI веке откуда-то пришел крепкий, инициативный человек, по фамилии Ошшия, и в складке холмов установил жилище, в котором и поселил свою семью. Семья постепенно сильно разрослась; многие разошлись по другим местам, и очень далеким, приняли еще и дополнительный фамильные прозвища, а старые Ошшии так и остались существовать, чтобы дать в 1709 году приют перед Полтавой (в 40 от нея верстах) шведскому паладину Карлу. Мазепа со своими казаками разместился в 3—4 верстах от Ошшин, в Великих-Будищах, тоже очень старом поселении).
Об Ошшнях у меня от юных лет сохранилось своеобразное воспоминание. Когда мы возвращались после летних каникул, в августе, в Полтаву, то, едва въезжали в Ошшин, как кучер вставал и до выезда из местечка шел рядом с экипажем, всемерно поощряя лошадей кучерскими возгласами. Был рад, когда и еще кто-нибудь слезал с экипажа: лошади, несмотря даже на сухую погоду, с большим трудом продвигались.
Объяснение было простое. Ошшин, — как никакое другое селение далеко кругом, — славились исключительными урожаями своих особых, и довольно вкусных, слив. Придорожные деревья гнулись от них, и весь, превышавши силу их ветвей, остаток сбрасывали на дорогу, где он так и оставался: сливы в самом местечке никому не нужны были и даром, у каждого своих было достаточно. Если вы случайно у бабы, стоявшей у придорожного плетня (излюбленное их место при чьем-либо проезде), спрашивали, не продаст ли она слив, она в крайне-радостном от неожиданности смятении наполняла вкусными фруктами громадное ведро “с присыпкой” и спрашивала, и то неуверенно (ие дорого ли?)... две копейки!..
Насколько ошшинские сливы были популярны, можно судить хотя бы по такому "литературному" факту. Мой земляк весьма известный в украинской литературе И.П. Котляревский в своей популярной и даже по-своему знаменитой “Энеиде, перелицованной на украинский язык", перечисляя изысканнейшие дары, какими обменивались между сбой небожители Олимпа, на видном месте упоминает и о “корыте ошшинских слив".
В начале мая у блокированной противником Полтавы замечены были с его стороны наступательные попытки. Началось с легкой бомбардировки. Не будучи готовым к решительным действием, Меншиков решил отвлечь противника от города. Он приказал одному отряду немедленно атаковать Ошшин, из которых Карл вывел на Полтаву значительную часть войск, а другому, более сильному отряду под командой ген. Белинга поспешить первому на поддержку. В основном эта операция удалась: первый отряд уничтожил многих из неприятелей, взял ряд трофеев и вынудил Карла двинуться назад с семью полками. Отряд Белинга просто опоздал, и наш успех не смог разростись в больший. Тогда было отменено и намечавшееся движение на Будищи. Но основное — оттягивание, отодвижение противника от намеченных цели и действий — было достигнуто.
Интересно, что, когда эта операция была уже совершена, Меншиков получил от ничего не знавшего Петра срочное приказание ее проделать по тем же соображениям, какие имел в виду и Меншиков.
Шведы придвинулись с юга к Полтаве, как уже отмечено, по правому берегу Ворсклы. Петр с севера приближался постепенно к ней по левому берегу: Белгород, Харьков, Сумы, Богодухов, Ахтырка. При этом, что невольно бросается в глаза, продвижение, поход по-прежнему не носили (по крайней мере для Петра и Меншикова) напряженного, обеспокаивающего, тягостного характера, дело мешалось с бездельем.
Еще в январе Меншиков в Сумах получил с севера извещение, что “вся компания" тоскует и кручинится, а “вся компания” состояла из Екатерины Алексеевны с Дарьей Михайловной и ряда приживалок. Разрешение было дано, и в феврале съехались (Петр тоже) в Белгороде, где в ночь на 10 февраля у Меншикова родился сын..
Для Петра это был новый благовидный повод к пьяному торжеству. Он заявил, что это он — крестный отец новорожденная, и дал ему двойное имя Лука-Петр и “на зубок” деревню, по выбору Меншикова, “в сто дворов накрест”. Меншиков решил не обидеть себя и новорожденная и написал вслед выехавшему на север Петру: “Деревни способной во сто дворов не изыскал, а сыскал деревню во сто пятьдесят дворов", и что за пятьдесят лишних дворов он готов заплатить в казну постепенно деньгами. Петр, поивший, как следует, своего любимца, ответил: “О деревне будь по-вашему прошению, а вычту в те поры, как Бог даст вам другого сына...” В дальнейшем Меншиков всегда настаивал, чтобы жена встречала Петра с сыном и а руках.
Армия с обеих сторон сошлись у Полтавы так, что избежать сражения оказалось уже невозможно.
В. Мавродин в своей, вышедшей в 1948 году, книге “Петр Первый" дает краткую, сжатую, но выразительную и точную картину того, что происходило в мае-июне 1709 года у этого тихого провинциального города.
"Сжимая” самого “Мавродина”, излагая лишь в основных чертах то, что он сообщает, мы можем себе так представить последовательную картину того, что произошло и имело такое громадное историческое значение.
Город был слабо укреплен: земляной вал и ветхий деревянный частокол с проделанными в нем бойницами. Карлу показалось, что после первого же натиска его "непобедимых” войск город будет в его руках.
Он ошибся. Во главе четырехтысячного гарнизона стоял полковник Алексей Степанович Келин, который напряженно и неустанно следил за всем всюду, умел видеть слабые места и направлять туда в должный момент необходимую помощь. Гарнизон он усилил двумя с половиной тысячами местных добровольцев, был каждый день хорошо осведомлен о минных вражеских подкопах, сам устраивал контр-подкопы, а из вражеских умудрялся вынимать порох; делал неоднократные и удачные вылазки.
В ночь на 7 мая часть войск Меншикова, пехота и конница, вместе всего лишь тысяча солдат, перешла Ворсклу и, неожиданно для обложившего Полтаву шведского отряда, бросилась на него, выбила из полевых укреплений, взяла в плен триста солдат и шесть офицеров и смогла с боеприпасами и продовольствии прорваться в город. Келин был этим чрезвычайно обрадован.
15, 24 и 29 мая шведы штурмовали город, но безуспешно и с большим уроном.
Петр в это время, был в Азове, откуда писал Меншикову, что будет “елико возможно поспешать”, а Долгорукому сообщал свое намерение: “Мы здесь намерены неприятеля всеми силами атаковать". 4 июня он был уже под Полтавой. Почти сразу по его приезде из Полтавы было направлено в его лагерь пустое ядро, в котором нашли только записку-мольбу Келина о выручке, ибо в Полтаве порох был уже на исходе. 
16 1юня Петр созывает военный совет, который решает дать Карлу сражение. 20 июня русские войска у деревни Черняхово переправляются через Ворсклу. Карл, у которого разведка была поставлена очень хорошо, решает овладеть Полтавой до боевой встречи с основными силами Петра и из самого города дать ему отпор, а потом перейти в наступление. Но шведские атаки 21—22 июня, кроме потери 1.700 человек, ничего Карлу не дали. Тогда он двинулся навстречу Петру.
По состоявшемуся между противниками каким-то образом соглашению, боевая встреча была назначена на 29 июня. До этого дня обе стороны должны были воздерживаться от враждебных действий.
В ночь на 26 июня совершилось два события, из коих каждое имело для дальнейшего немалое значение.
В эту ночь Карл объезжал окрестности и наткнулся на казачий дозор, который его не заметил. Но воинственный Карл и здесь себя не сдержал; он выстрелил в казаков. Те, по направлению звука, ответили, и одна из пуль попала Карлу в левую ногу.
Тогда же, уже на рассвете, Шереметев сообщил Петру, что унтер-офицер Семеновского полка Немчин исчез из лагеря и есть основания опасаться, что он перебежал к шведам. Петр немедленно созывает военный совет, который решает пересмотреть намеченный план боя. Остановились в частности на мелкой, казалось бы, вещи, которая могла сыграть и действительно сыграла в бою большую роль. Полк недостаточно еще обученных и недостаточно дисциплинированных новобранцев был одет в серое сукно. Петр приказывает испытанному в боях Новгородскому полку и “серомундирщикам” поменяться одеянием. В бою должны были принять участие пятьдесят батальонов пехоты, одиннадцать конных полков и семьдесят два орудия. На поле сооружаются впервые в истории русских войн редуты с артиллерий. Общее начальствование поручается фельдмаршалу Шереметеву, который с пехотой становится в центре; на правом крыле ген. Рейне, и в левом Меншиков, во главе артиллерии Брюс.
В полдень 26 июня снова произошел весьма важный случай: в русский лагерь из шведского перебежал поляк, который, под торжественной клятвой, сообщил, как точно, совершенно достоверное, что Карл решил дать бой русским не 29 июня, как было условлено, а 27 на рассвете.
Все в русском лагере пришло в неописуемое предбоевое движение, хотя строго было приказано не производить излишнего шума, чтоб не обратить на себя внимания противника.
И вот на заре 27 июня 1709 года началась знаменитая в истории России Полтавская битва.
Перед самым боем Петр обратился к войску с пламенной речью, которую, в отдельных словах, передают по-разному, но которая, по варианту Бутурлина, звучала приблизительно так:
— Воины pyccкиe, славою и честию венчанные! Пришел час, который решит судьбу отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, — но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную нашу веру и церковь. А о Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, жила бы в счастии и благоденствии России..
Шведы, — которых вместо раненого Карла возглавлял фельдмаршал Рейншильд, во главе пехоты Левенгаупт, а конницы Крейц, — очевидно, знали уже об осведомленности русских. Четырьмя колоннами пехоты и, сзади, шестью колоннами конницы они стояли в строгом боевом строю и, по приказу Карла, которого несли за войском на носилках, первыми начали и битву.
“...Слабым машем руки 
На русских двинул он полки.
И с ними русская дружины 
Сошлись в дыму среди равнины,
И грянул бой, — Полтавский бой!.."
Шведы бросились сначала на русскую конницу, которая проявила чрезвычайную храбрость: в руки ее попали четырнадцать шведских знамен. Но одна она справиться со шведами не могла, и Петр приказал ей отходить, чтобы таким образом втянуть противника в глубь русских позиций. И когда шведы подошли на девяносто шагов к русской артиллерии семьдесят две пушки встретили их картечью. Тогда шведы кинулись назад, но в этот момент они уже были отрезаны от своих главных сил; притом на них бросился Меншиков с пятью батальонами пехоты и пятью полками конницы. Разгром был полный. Генералы Шлиппенбах и Росс были взяты в плен.
В этот момент было шесть часов утра. Шведы перестали почему-то проявлять активность. “Как пахарь, битва отдыхает”. Петр объезжал полк за полком, всех подбадривая. В девятом часу шведы двинулись навстречу русским. Сняв свою треуголку и подняв ее высоко, Петр воскликнул:
— Не забывайте, pyccкиe воины, что смерть за отечество зело похвальна, а опасение смерти в бою всякой хулы достойио!
Как и следовало ожидать, шведы бросились на "серомундирщиков”, предполагая в них новобранцев, а не “новгородцев". Шведам все-таки удалось потеснить первый батальон. Тогда сам Петр кинулся вперед, во главе второго батальона. Началась ожесточенная рукопашная, которая длилась около двух часов. У Петра была прострелена его знаменитая треуголка, другая пуля попала в седло, а третья в нательный крест, о который и расплющилась.
Так было в центре, а на левом крыле Меншиков со своей конницей бросился на шведскую, которая долго сопротивлялась, но, наконец, под ураганным натиском русской отошла. И тогда открылось правое крыло сохранившейся части шведской пехоты. И она в конце концов не выдержала и начала отступать.
Потом это отступление перешло в общее беспорядочное бегство.
Увидев это, Карл, которого солдаты несли на скрещенных ружьях, начал в ужасе, в отчаянии кричать:
— Шведы!.. Шведы!..
Но это не помогло. Бегство шведской армии, принявшее стихийный характер, продолжалось. Солдаты спешно вынесли Карла из огня.    .
Шведская армия была разгромлена, и полтавская “баталия" кончилась “преславной викторий".
Петр был на вершине торжества, но, человек умный и справедливый, он и в этот исключительный момент не забывал, что не себе только он обязан победой. Когда мимо него стали проходить потемневшие от порохового дыма офицеры и солдаты, он вынул свою шпагу и, в знак признания, почтения и благодарности, низко опустил ее перед проходящими, а потом, приказав построить войска в боевой порядок, обратился к ним с такими словами:    ,
         Сыны отечества, чада мои возлюбленныя! Потом трудов моих создал я вас, вы же не щадили живота своего и на тысячи смертей устремились безбоязненно. Потомство никогда не забудет ваших храбрых дел!..
В царскую палатку, где наскоро был устроен елико возможно обильный ранний обед “с яствами и питтями", Петр пригласил и пленных: главнокомандующего фельдмаршала Рейншильда и министра Пипера.
“...И за учителей своих Заздравный кубок подымает...”
— А кто же эти учители? — спрашивает Рейншильд.
— Да вы, господа шведы! — отвечает Петр.
В полтавской битве шведы потеряли болee девяти тысяч убитыми и около трех тысяч пленными. Остальные, во главе с Карлом и Мазепой, устремились в бегство, которое, — как это ни странно, — никем не преследовалось.
О нем вспомнили только после торжественного обеда "с возлияниями” у Петра.
Чтобы быть точными, обратимся к официальному документу тех дней — так называемой окончательной "Обстоятельной реляции”.
2 поля в петровских "Ведомостях” была помещена краткая реляция о Полтаве. 8 июля Петр собственноручно пишет извещение о победе у Переволочной. Того же числа была составлена так называемая первая "Обстоятельная реляция о счастливой баталии”. И вот ее почти во всем повторила напечатанная в начале сентября 1709 года так называемая окончательная, "Обстоятельная реляция”. Она была издавна в виде плаката, рассылалась по всем губерниям, читалась с церковных амвонов и вывешивалась у городских ворот. Мы ее передаем с легким освежением старинных русских слов-терминов.
“...О девятом часу пред полуднем, — говорится в этой реляции, — началась генеральная баталия, в которой хотя и зело жестоко во огне оба войска бились, однако же дале дву(х) часов не продолжалась, ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали..,. В той же день посланы в погоню за бежавшими неприятелями генерал-поручик, полковник от гвардии Голицын с гвардий и генерал-поручик Боур с драгунскими полками, а на следующий день послан князь Меншиков. 30 июня шведы были настигнуты на берегу Днепра у Переволочной и сдались на аккорд. Русскими были захвачены воинская казна, канцелярия, все знамена, штандарты, литавры и барабаны. В плен взято изрядно шведских генералов, тако ж и генерал Левенгаупт. Карл XII успел за три часа до этого переправиться через Днепр и бежать. Мазепа переправился за Днепр еще раньше; часть его единомышленников осталась и просила прощения...”
"И тако, — заканчивается “Реляция", — Божией помощью вся неприятельская столь в свете славная армия (которая бытием в Саксонии немалый страх в Европе чинила) его Царскому Величеству в руки досталась..."
Радость Петра была безмерна.
После обеда с шведскими генералами он сразу же отправился в Полтаву (город отстоял от места битвы в 3—4 верстах) и оттуда написал Екатерине: “Матка, здравствуй! Объявляю вам, что всемилостивейший Господь неописанную победу нам сегодня даровать изволил. Единым словом сказать, что вся неприятельская сила на голову побита, о чем сама от нас услышишь, и для поздравления приезжайте сами сюда".
30 июня Меншиков из Переволочной, после пленения остатков шведской армии, пишет жене: “...И сею тако преславною викторию вас поздравляю. Мы отсюда завтра к вам поедем. Извольте выслать к нам на дорогу что пить да есть, а старое придержалось, и в том имеем нужду...”
Меншиков за Полтавскую битву был пожалован в фельдмаршалы и получил два города: Почеп и Ямполь. Сам Петр принял сухопутный чин генерал-лейтенанта и морской шауп-бенахта, т. е. вице-адмирала.
Чтоб видеть, как Петр был горд своей победой, раскройте капитальный, ставший классическим, начатый еще до революции, при имп. Александре III, труд “Письма и бумаги Петра Великого”. Там в первой части девятого тома под датой 27 июня 1709 года вы найдете длинный ряд писем царя к разным высоким особам, начиная с коронованных и кончая губернаторами. Всем им Петр с гордостью сообщает “о зело превеликой и нечаемой виктории".
Полтавская победа вызвала со стороны неустанного и хитро-изобретательного придворного льстеца Феофана Прокоповича новый поток хвалебного красноречия.
Это прежде всего “Панегирикос или слово похвальное о Преславной над Войсками Свейскими победе, Пресветлейшему и Великодержавнейшему Государю Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу и прочая и прочая, в лето Господне 1709 Месяца июня 27 Богом данной...”
В конце этого “Панегирикоса” подпись: “Вашего царского священнейшего величества нижайший раб и недостойный богомолец Феофан Прокопович, училищ киевских префект”.
Это “похвальное слово” было произнесено умным автором в торжественной обстановке, в Kиевe, в переполненном. Софийском соборе пред лицом самого Петра I, когда он, 22 июля, прибыл в южную столицу. Выслушав, Петр приказал напечатать его (по особым соображениям издание было помечено 10 июля), перевести на международный тогда латинский язык, снабдить латинскими и польскими стихами и всемерно распространить по всей Европе.
В этом “слове" Петр I сравнивается с Самсоном, растерзавшим льва, с Геркулесом, умертвившим семиглавую гидру, с Давидом, поразившим Голиафа, перечисляются все петровский победы вплоть до Переволочной, к сказано победителю: “Самодержец всероссийский, (ты) сам собой, своим мужественным воинством, без всякой иноземной помощи единым устремлением, за немного часов, двоих змиев, две лютые ехидны, брань
глаголю, Свейскую и изменническую, сильне растерзал и умертвил еси...”
Нельзя было забывать и всесильного тогда фаворита. И 5 декабря того же года, когда Меншиков прибыл в Kиевe, Феофан Прокопович также всенародно, во время торжественной службы в Киевском Богоявленско-Братском монастыре (в стенах которого находилась и Киевская Духовная Академия) произнес “Слово похвальное в честь славных дел Светлейшего Римского и Российская Государства Князя Ижорского, Генеральная Губернатора и 'Государственных тайных дел Министра и Генерала Главного над всею Кавалерию, Кавалера и Фельдмаршала и прочая и прочая, господина Александра Даниловича Меншикова...”
Подчеркивалась преданность Меншикова Петру и привязанность Петра к своему верному слуге, причем эта привязанность сравнивалась с любовью Александра Македонского к своему другу Гефестиону. Мало того: “князь Ижорский” (Меншиков) ставился в ряд с Александром Невским, который в свое время также победил шведов и овладел Ижорской землей. Два Александра...
Умный, предусмотрительный Петр был прав, когда в письме к адмиралу Ф. М. Апраксину от 27 июня “о зело превеликой и нечаемой виктории" прибавил в виде постскриптума: “Ныне уже совершенной камень во основание Санкт-Петербурга положен с помощью Божией”.
Овладение Балтийским побережьем не могло уже после Полтавской победы считаться неосуществимым.
Л. А Никифоров своей, вышедшей в 1950 году, содержательной работе “Русско-английские отношения при Петре Г, рисуя убедительную картину международная положении России вообще в Европе в эту эпоху, говорит (стр. 70): “В огромной мере возросли после Полтавы международный вес и значение России. На Западе рухнуло представление о Карле XII, как о непобедимом полководце, и одновременно неизмеримо вырос авторитет Петра I. Если до Полтавского сражения Петр I укреплял Kлин, Серпухов, Можайск, Тверь и даже самую Москву, опасаясь глубокого вторжения неприятеля, то теперь у него появляется уверенность в своих силах, и он получает реальную возможность осуществить планы прочного утверждения в Прибалтике. Разумеется, после Полтавы война далеко еще не была закончена, и перед Петром I стояла задача возродить Северный Союз и создать сильный Балтийский флот, чтобы принудить Швецию к миру...”
Дипломатические отношения России с Европой стали после Полтавы и легче, и успешнее.
На польском престоле вместо шведского ставленника Станислава Лещинского вновь воссел Август II, который возобновил с Росшей прежний благоприятный для нее договор, дополнив его пунктом, что России передается, кроме Ингрии. также и Эстляндия с Ревелем.
Дания возобновила с Петрам союзный договор 1699 г.
Несмотря на сопротивление английской дипломатии явилась возможность восстановить Северный Союз в составе Дании, Саксонии, Польши и России.
Даже Турция, — в которой продолжал оставаться бежавший из пределов России Карл XII, домогавшаяся турецко-русской войны, — переменила свои отношения к России. Не только великий визирь был отменно любезен с русским послом П. А. Толстым, но и сам султан; он принял Толстого в личной аудиенции и просил заверить русская царя, что он, султан, не нарушит мира, если сам Петр не подаст к этому серьезная повода.
Людовик XIV во Франции начал искать возможности войти с Петром в дружеские отношения.
Конечно, до Ништадтского мира 1721 года, закончившая Великую Северную войну, было еще далеко, но шаг к нему, благодаря Полтавской победе, был сделан громадный.
“Полтавская битва, — говорит наш известный критик В. Г. Белинский, — была не простое сражение, замечательное по огромности военных сил, по упорству сражающихся и количеству пролитой крови, — нет, это была битва за существование целая народа, за будущность целая государства..."

Н. Веритинов.