От авторов

 Книга, с которой Вы, уважаемый читатель, познакомитесь, достойна того, чтобы по ней снять увлекательный сериал или документальную сагу. Все, что здесь изложено, написано нами по материалам дневников и писем бабушки Юты Ярославны Арбатской, Елены Сергеевны Арбатской.

 Елена Сергеевна не совершила выдающихся подвигов, не прославилась гениальными произведениями искусства, хотя экспрессивность ее натуры вполне можно рассматривать как признак неординарности. Ее талант был в другом: она умела любить. Бабушка была стихийным бедствием для всех, в кого она влюблялась. Это была такая лавина страсти, безудержного напора чувств, что человек не выдерживал. Кажущаяся нелогичность, абсурдность ее эмоционального поведения по отношению к любимым людям заставляла их дистанцироваться, прятаться или совсем прекращать всякие отношения. Такую «кавалерийскую атаку» любви в течение долгих лет могла выдержать только Родина. Именно Россия и стала главным предметом ее обожания, только Россия могла ей ответить тем же и с таким же размахом. Так появилось название книги, которое, на наш взгляд, очень точно передает характер Елены Сергеевны и объясняет мотивы ее поведения.

 После смерти Елены Сергеевны в 1991 году Юте по наследству достался ее семейный архив – сотни фотографий, документов, писем, открыток, рисунков, дневников, почти готовых эссе, разрозненных черновиков, а также целая библиотека, где каждая книга содержит пометки на полях, написанные ее рукой. Несколько лет эти материалы лежали без внимания, но однажды мы начали просматривать архив и с первых минут поняли, что Елена Сергеевна, записывая те или иные события, надеялась, что когда-нибудь кто-то по ним напишет книгу. По всей видимости, она рассчитывала в первую очередь на внучку. Мы стали выстраивать записки Елены Сергеевны в хронологическом порядке, поскольку многие важные сведения, особенно записанные наспех, были рассыпаны по разным тетрадям и блокнотам, а некоторые содержались исключительно в письмах, которые, к счастью, сохранили ее адресаты и любезно разрешили нам скопировать. Так получилась документальная повесть о жизни русской эмигрантки.

 В возрасте пяти лет маленькая Лена с родителями покинула Россию. Жила в Югославии, Чехословакии, затем в Казахстане, Липецке, Крыму. В Советском Союзе она выискивала любые сообщения о русской эмиграции, ей всегда казалось, что она мало знает о своих предках, а расспросить подробно в свое время у родителей не догадалась. Поэтому она делала вырезки из газет и журналов и раскладывала их по папкам, называя своими «сокровищами». Сегодня общий вес архива составляет около ста килограммов, и нам трудно представить, как это можно было перевозить на руках, переезжая из города в город.

 Однажды Елена Сергеевна выписала для себя цитату К.Паустовского о том, что настоящий патриот своей родины обязан путешествовать по своей стране. Эти слова стали девизом в ее и без того насыщенной жизни. Елена Сергеевна объездила всю страну от Соловков до Камчатки, от Средней Азии до Прибалтики. Из каждой поездки она привозила массу впечатлений, фотографий, и все это, захлебываясь от восторга, обрушивала на сотрудников, соседей, случайных слушателей. Она любила Родину и хотела делиться этой любовью с другими.

 Последние годы жизни Елены Сергеевны нельзя назвать радостными. Это было время одиночества, болезней, недоедания, но ее письма в адрес разных людей сквозили оптимизмом, восторженным отношением к жизни. Поначалу, выйдя на пенсию, она собирала вокруг себя бывших сотрудников и соседей, устраивала импровизированные домашние праздники, заряжала окружающих энергией и бодростью. Но постепенно круг общения сужался, а в годы перестройки и вовсе почти исчез.

 Записки Елены Сергеевны – это кладезь исторических фактов, раздумий о пережитом. События, происходящие вокруг нее в настоящем, интересовали бабушку не меньше, чем прошлое. Что бы она ни увидела по телевизору, что бы ни прочитала, - все получало письменную оценку в блокнотиках или тетрадях, а порой и просто на коротких обрывках бумаги, служивших ей планом для написания писем знакомым и друзьям. Чтобы не забыть какую-то мысль или воспоминание, она сначала быстро набрасывала краткий текст на первой попавшейся под руку бумажке, а затем, набрав достаточное по ее мнению количество таких записей, садилась сочинять пространные письма, очень похожие на мемуарную прозу. Адресаты были шокированы такими историческими обзорами, и не могли не восхищаться эмоционально написанными рассказами. Потому, вероятно, и сохранились многие письма Елены Сергеевны в разных семьях, как ценные образцы эпистолярного жанра.

 26 октября 2015 года исполнилось 100 лет со дня рождения Елены Сергеевны Арбатской. Надеемся, читатели получат удовольствие, познакомившись с мемуарами этого незаурядного человека.

Глава 1. Гребенщиковы

Сегодня, 26 октября 1987 года, мне исполнилось 72 года, и я начинаю свой дневник. Вернее, привожу в порядок то, что записывала почти всю жизнь, но хаотично. Многое выветрилось из памяти, значительная часть записок в порыве отчаяния была выброшена или сожжена, о чем теперь жалею, но большинство событий и впечатлений остались на бумаге, это меня и вдохновляет. Если бы меня спросили сегодня, хотела бы я что-то изменить в своей прошлой жизни, то ответила бы отрицательно. Что было, то было. Главное, что хорошего было больше, неизмеримо больше, чем плохого.

 Мой отец, Сергей Яковлевич Гребенщиков – генерал, кавалерист, командир лейб-гвардии Драгунского полка. Я смотрю на фотографию родителей, сделанную в 1902 году в день перед свадьбой. Какие же они молодые и красивые! Наверное, как и все в молодости, они мечтали о семейном счастье, долгой и счастливой жизни, но вышло по-другому…

 Ах, папа, папа! Как же я жалею, что в свое время мало общалась с отцом и не успела узнать от него подробностей его жизни и службы! Он-то мог бы меня просветить и дать ответы на многие вопросы, которые до сих пор не дают мне покоя. Особенно это касается событий, связанных с революцией, гражданской войной, а значит, с Россией. Увы, он ушел из жизни очень рано, в 59 лет. Умер прямо на улице от разрыва сердца, в нескольких метрах от нашего дома в Сербии, где мы жили в эмиграции. Мама же, несмотря на то, что пережила папу почти на 30 лет, за всю жизнь не проронила ни слова об их общем прошлом. Что-то сдерживало ее, возможно, страх или неуверенность. Восполнять пробелы моих знаний об истории семьи мне пришлось через книги и знакомства с дальними родственниками. Огромную помощь оказал брат Олег, разрешивший воспользоваться его дневниковыми записями, которые он вел всю сознательную жизнь. Возможно, он мог бы что-то добавить на словах, но, увы, его уже нет. Как, кстати и среднего брата Игоря. Только я задержалась на этом свете…

 Мой дед, потомственный дворянин Яков Александрович Гребенщиков родился в Полоцке и получил образование в Полоцком кадетском корпусе. А мой прадед, Александр Петрович Гребенщиков, работал в этом корпусе с первого дня его основания. Этот же кадетский корпус окончил и мой отец. Таким образом, учеба в Полоцком кадетском корпусе мальчиков нашей династии - это почетная традиция.

 Отец был пятым ребенком в семье, а всего детей было десять - четыре мальчика и шесть девочек. Трое из них умерли в детском или юношеском возрасте, а старший брат Иван, став офицером-кавалеристом, погиб на территории Польши в возрасте 32 лет. Таким образом, у отца к началу XX столетия осталось только пять сестер.

 Помню, как папа рассказывал о годах своей учебы в Полоцке, как о самом беззаботном времени. Уже находясь в Советском Союзе, я собирала любые сведения об этом старинном русском городе, надеясь подробнее узнать о кадетах, а, значит, и детстве папы. Газетные вырезки и журнальные «вырвыши» (мною изобретенное слово!) хранятся в моем архиве до сих пор. Однажды мне удалось побывать в Полоцке с экскурсией, но он меня не впечатлил: маленький городок, много современных зданий, церкви обветшалые, а ведь история города очень интересна. Здесь происходила битва с французами в 1812 году, здесь на заре становления Русского государства жила и совершала духовные подвиги великая инокиня Евфросинья Полоцкая, здесь родился и жил средневековый поэт и богослов Симеон Полоцкий. Свято-Николаевского собора, в котором крестился папа и дед, уже нет, а в бывшем здании корпуса - какой-то госпиталь или больница. Не изменилась только речка - Западная Двина. С высокого косогора вид на реку и просторы очень красивый.

 В детстве летние каникулы отец со своими старшими сестрами проводил на даче под Ковно (ныне Каунас). Эту дачу получил, а может, и построил, наш дед, Яков Александрович, будучи комендантом знаменитой Ковенской крепости.

 Вообще, меня всегда удивляло количество разнообразных военных должностей деда - от члена Военного совета до общественного деятеля. Например, он был участником обороны Севастополя в Крымской войне, воевал на Кавказе, служил командиром лейб-гвардии Кексгольмского полка, а в бытность комендантом Ковенской крепости председательствовал в Обществе Красного Креста, был почетным членом музыкального общества, одно время даже преподавал историю в каком-то военном училище. Умер он в Петербурге в 1907 году и похоронен, как большинство наших предков, на Смоленском кладбище. Его жена, польская дворянка Елена Ивановна Салери, герба Шашор, ничем особенным себя не проявила.

 Деда Гребенщикова я никогда не видела. Как говорил помнивший его мой старший брат Олег, это была легендарная личность. Внешне чем-то похож на императора Александра III – такой же огромный, бородатый, властный, обладавший невероятной физической силой и гипнотическим влиянием на окружающих. Среди солдат он имел прозвище «Мамай». В семье рассказывали, что когда он вставал из-за большого обеденного стола, стол вылезал из стеклянных чашек под ножками и двигался шаг-два за ним. А когда дед умирал, заболев воспалением легких, он вскочил на постели с криком: «Скорее, сюда, ко мне!», и в этот момент рухнул наземь его портрет, висевший у родственников где-то на Кавказе.

 Существует семейное предание, что Илья Репин рисовал для своей картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» нашего деда, и даже братья помнили, в какой именно позе он сидел. На картине в Русском музее в Ленинграде деда среди запорожцев нет, но его портрет якобы есть на первых эскизах, датированных 1880-1891 годами. К сожалению, проверить это я не смогла, а вот фамилия бабушки Салери (Salieri) меня всегда интриговала: не являлась ли она какой-нибудь родственницей итальянскому композитору Антонио Сальери, ведь фамилии пишутся одинаково?

 Мама, Ольга Сергеевна Зволянская (1883 г.), как и обе ее сестры Ната и Нина (моя крестная), родилась в Петербурге. Мама окончила Смольный институт в 1900 году, а через два года познакомилась с папой в Павловском парке во время грозы, когда они прятались от дождя под дубом. В 1903 году, 30 апреля, они венчались в Петербурге, а летом отправились в свадебное путешествие в Крым, в Алупку. Мама потом вспоминала: «Дым из локомотива, маленький заброшенный полустанок ранним утром при отъезде на юг. Запах маленьких абрикосовых розочек: терраса в Алупке на вилле, где мы поселились после свадебного путешествия…».

 Все три сестры Зволянские были очень дружны, а в детстве очень похожи. Их отец – сенатор, тайный советник, директор Департамента полиции Сергей Эрастович Зволянский (1855-1912). На одной из фотографий, датируемой 1910 годом, оба моих деда -С.Э.Зволянский и Я.А.Гребенщиков - сидят вместе на скамейке. Сергей Эрастович происходил из дворян Екатеринославской губернии. Окончив Императорское училище правоведения, он сделал блестящую карьеру, дослужившись до сенатора. Департамент полиции он возглавлял всего пять лет, с 1897 по 1902-й, и именно в тот период, опять же из домашних разговоров, он как-то раз по доброте душевной освободил из-под ареста Владимира Ильича Ленина.

 Супруга С.Э.Зволянского - моя бабушка Софья Николаевна - происходила из дворян Одесской губернии. С ней у меня связано очень много теплых воспоминаний, так как все мое детство она была рядом со мной и оказала, пожалуй, на меня самое большое влияние. Если папа был для меня символом мужества и офицерской чести, то бабушка - образцом гордой женственности и мягкости. О ней я еще напишу подробнее.

 Как и полагается, дворянский род Гребенщиковых имел свой герб. Наш предок, Алексей Гребенщиков, происходил из Нижнего Новгорода «из конюшенного чина». На военную службу поступил в 1711 году при Петре I, а через три года принят в лейб-гвардию. Меня всегда озадачивало это словосочетание «лейб-гвардия», особенно первая его часть. Недавно я все-таки выяснила для себя этот вопрос. В переводе с немецкого «лейб» - это тело, а «гвардия» - защита, охрана. Говоря современным языком, лейб-гвардейцы – это телохранители. Первые гвардейцы в России появились при Петре I, и созданные им «потешные» Семеновский и Преображенский полки получили название гвардейских. В 1741 году дочь Петра, Елизавета Петровна с помощью Преображенского полка устраивает переворот, смещая всем надоевшую немку Анну Иоанновну. Точнее, в перевороте участвовала одна гренадерская рота. Алексей Гребенщиков служил как раз в этой гренадерской роте в чине гвардии гренадера 1 разряда, что соответствовало званию поручика (сегодня старший лейтенант). Известно, что в гренадеры брали только высоких, русоволосых стройных мужчин, имевших подобающий вид для парадов и торжественных церемоний. Значит, предок наш соответствовал этим требованиям.

 Взойдя на престол, Елизавета Петровна особым указом повелела называть гренадерскую роту Преображенского полка именем «Лейб-компания», себя назначила капитаном полка, а все 300 «преображенцев», независимо от звания, были возведены в потомственное дворянство. В мгновение ока Алексей Гребенщиков стал генерал-лейтенантом. В 1749 году полк разместился в Зимнем дворце, и с тех пор все наши предки связаны с Петербургом. Интересно, что дворянские гербы всех лейб-компанцев были похожи. На всех гербах с правой стороны щита размещено на черном поле золотое стропило (перевернутая буква V) с изображением трех зажженных гранат между тремя серебряными звездами «яко общий знак… верно оказанной верной службы и военной храбрости Нашей Лейбкомпании». На левой стороне щита размещены фигуры в соответствии с фамилией владельца. Например, у Вороновых – вороны, у Кузнецова – молоты, у Лучкова – лук. На нашем гербе Гребенщиковых изображено три гребня. В верхней части герба у всех гренадеров-дворян вместо обычно изображаемого европейского шлема имеется лейб-компанская шапка со страусиными перьями, а по сторонам шапки – два черных орлиных крыла и на каждом по три звезды. Общий девиз лейб-компанцев, начертанный внизу, - «За верность и ревность».

 Мой папа видел этот герб только в черно-белом цвете, то есть таким, как он изображен в гербовнике, составленном, кстати, тоже нашим родственником С.Н.Тройницким в 1915 году. В 1978 году я послала черно-белый герб брату Игорю в ГДР, где он тогда работал, и технический рисовальщик института сделал цветное изображение. Так что теперь и у нас есть свой цветной герб!

 У папы было пять сестер - Анна, Ольга, Мария, Наталия и Александра. Их судьбы мне не вполне известны, но кое-что рассказать можно. Будучи в Ленинграде, кажется, в 1968 году, я познакомилась с интереснейшим человеком, Владиславом Михайловичем Глинкой. Это был старенький ученый, пенсионер, бывший сотрудник Эрмитажа. Он мне поведал историю, которая проливает свет на обстоятельства смерти Александры и Натальи.

 В конце 1920-х годов папина сестра Александра Яковлевна вышла замуж за страстного коллекционера книг и живописи Александра Александровича Труханова. А познакомилась она с ним на почве общего интереса к старине, поскольку сама Александра работала в Эрмитаже хранителем предметов гардероба императриц, княгинь Юсуповых, графинь Шереметевых и прочих титулованных особ. Жили они в перестроенной квартире деда, Якова Александровича по адресу ул. Радищева, 32 (улица Рождественская до 1935 года). Вместе с ними в квартире проживала и другая сестра, незамужняя Наталия Яковлевна, служившая где-то медсестрой. Мне запомнилось тогда, что В.М.Глинка противопоставлял скромности Наталии экспрессивность Александры, «кичившейся», по его словам, генеральским чином своего отца.

 В конце 1930-х годов В.М.Глинка несколько раз бывал у них в гостях по вопросу то ли редких экслибрисов, то ли каких-то книг или старинных карт. Он рассказывал, что в доме стояла очень старая, красивая и массивная мебель, все простенки занимали стеллажи с книгами.

 В 1942 году, во время блокады Ленинграда, все трое умерли от голода. Когда же об этом узнали в Эрмитаже, то Владислав Михайлович с сотрудницей пошли к ним на квартиру с целью осмотра и перевоза в Эрмитаж ценнейшей библиотеки Трухановых. Войдя в незапертые двери, они увидели полный разгром: мебели не было, а пол во всех комнатах усеян толстым слоем разорванных книг без обложек. Видимо, обложки отрывали, используя их в качестве дров. Мебель, скорее всего, вынесли с той же целью. Больше всего поразило гостей огромное количество испражнений на полу, прямо на книгах, будто кто-то умышленно выказывал тем самым пренебрежение к старому режиму. «Если бы библиотеку и мебель просто растащили на топку, - говорил Владислав Михайлович, - я бы не удивился, тогда многие квартиры взламывали. Но чтобы так надругаться над книгами! Это было выше моего понимания!».

 Мы расстались с В.М.Глинкой, обменявшись адресами и телефонами. Потом, к сожалению, я потеряла записку с его адресом. Только через несколько лет удалось снова заполучить адрес Глинки. Мы договорились встретиться в Ялте, куда он должен был приехать по путевке, но внезапная смерть Владислава Михайловича прервала наши связи. Так я больше ничего и не узнала, хотя он обещал поискать для меня дополнительные сведения о Гребенщиковых.

 Теперь расскажу подробнее о папе. После окончания Полоцкого кадетского корпуса моего отца приняли в Николаевское Кавалерийское училище, что и предопределило его дальнейшую судьбу: отныне вся служба его была связана с кавалерией. Я часто себе представляла, как папа несется впереди своего отряда на коне, размахивая шашкой, наподобие Чапаева в кино. Само слово «кавалерия» представлялось мне каким-то благородным, гордым и в то же время таинственным, ведь слово «кавалер» тоже происхошло от кавалерии. Будучи уже взрослой, я узнала, что первым теретиком военного дела пролетариата о кавалерии был Фридрих Энгельс, который даже написал для британской энциклопедии статью о кавалерии. Я несколько дней специально ходила в библиотеку переписывать из полного собрания сочинений Маркса и Энгельса эту работу.

 А потом папа получил назначение в лейб-гвардии Драгунский полк, который размещался в Петергофе. Командиром полка в то время был граф Федор Артурович Келлер. Отец им восхищался, вспоминал о нем, как отважном и бесстрашном офицере. Впоследствии отец посвятил ему одно из своих стихотворений, правда, написано оно было уже в 1932 году, когда самого Келлера не было в живых. Вот лишь несколько строк из длинного произведения под названием «Могучий всадник»:

 Всю жизнь работал он для боя,

 Бывал тяжел, не знал покоя;

 Душой его был ратный строй,

 Мечтою - конный, гордый бой…

 Он счастьем боевым владел,

 И гром побед - его удел!

 Драгуны - это привилегированная часть кавалерийских соединений. Слово «драгуны» происходит от французского dragon – «драгун», буквально «дракон». Это название присвоено коннице, способной действовать и в пешем строю. В прежние времена под этим же названием понималась пехота, посаженная на лошадей. Полк был сформирован еще в 1814 году, имел немало славных побед на полях сражений. Отец хорошо знал историю полка и, будучи в эмиграции, написал несколько статей на эту тему.

 Папа был влюблен в свой полк, как в женщину, как в маму. Каждый год 1 апреля по старому стилю, в день святых мучеников Хрисанфа и Дарьи, отмечался полковой праздник, и даже в Сербии папа всегда ездил вместе с мамой 1 апреля в Белград, куда съезжались сослуживцы. Наверное, их было немного, но эта дата неукоснительно праздновалась в нашей семье.

 Шефом полка была великая княгиня Мария Павловна, и 1 апреля она приезжала в казармы Петергофа, где принимала парад в честь полкового праздника. Были годы, когда праздник проводили в Царском Селе у Екатерининского дворца. Тогда парад вместе с великой княгиней принимала императрица Александра Федоровна и Николай II.

 Именитые гости, в том числе члены семьи Романовых, бывали в полку и в обычные дни. Папа говорил, что даже существует фотография, где он сфотографирован с великим князем Михаилом Александровичем во время каких-то маневров в тот период, когда князь был наследником престола, но у меня этой фотографии нет. К слову, папа, подписывая фото, писал «Великая Княгиня» или «Великий Князь» с большой буквы. Он всегда упоминал Романовых с заглавной буквы, даже в своих стихотворениях писал «Царь», «Император», «Князь». И это не просто формальность. Он присягал на верность Государю и в душе всегда оставался монархистом (теперь это можно сказать, теперь это даже модно). Честь и достоинство, верность присяге, офицерское слово и любовь к Отчизне всегда оставались главными чертами его характера. Может быть, это немного пафосно, но это правда. Я удивляюсь, как непреклонность и принципиальность уживались в нем с тонким лиризмом, ведь он не только писал стихи, но очень хорошо играл на фортепиано, умел танцевать, пел. До сих пор помню, как они с мамой вдвоем, а иногда вместе с бабушкой пели дома русские песни.

 Отец служил в лейб-гвардии Драгунском полку командиром эскадрона. До 1902 года полк квартировал в Кречевицах, сейчас это пригород Великого Новгорода, там размещается авиационная воинская часть. Возможно, казармы и сохранились, но когда я там была, на территорию меня не пустили. С 1902 года полк переехал в Петергоф, точнее в Старый Петергоф - в западной части Петергофа. Там был построен военный городок, включавший казармы, офицерское собрание, плац, стрельбище, полковую церковь святых Хрисанфа и Дарьи. В полку ежегодно летом проводились маневры, учения, для чего в полном составе полк выезжал в разные места - под Лугу, в Красное Село. Иногда проводились игры, конкурсы, конные состязания. В будни кавалеристы тренировались в фехтовании, изучали топографию. В полку был собственный духовой оркестр, и нередко в офицерском собрании организовывались танцы. Полковые дамы приглашались на все сколько-нибудь значимые мероприятия.

 Петергоф для отца стал второй родиной, и связано это, в первую очередь, с находящимся там Драгунским полком, а значит, с друзьями-сослуживцами, с офицерскими занятиями и отдыхом, прогулками по старинным паркам.

 С какой любовью и бесконечной нежностью писал он в своем стихотворении «Петергоф» о мирной довоенной жизни в Петергофе! Последние строки - тихий стон русского человека в изгнании по утерянной Родине. Это стихотворение помещено в поэтической книжечке моего отца «Родина», изданной в Белграде в 1931 году, а написано по поводу встречи старых гвардейцев всех полков, размещавшихся в Петергофе - Драгунского, Уланского и Конно-Гренадерского.

 Петергоф

 (Гвардейскому Петергофскому гарнизону)

 Сергей Гребенщиков. 1931 г.

 Белград

 Привет тебе, приют родной,

 Наш Петергоф далекий!

 Ты в нашей памяти живой

 Оставил след глубокий.

 Как много было там красот!

 Большой дворец Растрелли,

 Аллей столетних темный свод,

 Гиганты сосны, ели.

 И «Mon Plaisir», и пруд «Marly»,

 И Верхний парк в сирени,

 И моря синь – за ней вдали

 Кронштадта смутны тени.

 Фонтанов тихий, ровный плеск,

 «Самсона» взлет могучий,

 Ручьи, каскады, статуй блеск –

 И брызг поток летучий!

 Внизу концерт по вечерам –

 Сам Варлих дирижером;

 Вокруг букет нарядных дам

 Щебечет нежным хором.

 Из «Красного Села» корнет,

 Гарцуя по дорожке,

 С коня улыбкой свой привет

 Шлет каждой встречной ножке.

 Над морем «Бабигон» царит

 Пленительной мечтою,

 В нем о любви все говорит

 Античной красотою…

 А как приют наш был красив

 Осеннею порою:

 Спокойно спит морской залив

 Под неба бирюзою.

 Прозрачен воздух, тих и чист,

 Летают паутины,

 И медленно кружится лист

 На желтые куртины.

 Стихает парка дачный шум,

 Все – в грустном увяданье,

 И много навевает дум

 Листвы златой шуршанье…

 А парк зимой в снегу – седой,

 Как в сказочной картинке:

 Все ели – старцы с бородой,

 В брильянтах все тропинки!

 Устав от дачной суеты,

 Укрывшись снежной шалью,

 Спят все деревья и кусты

 Под иневой вуалью.

 Не слышно моря – льда наряд

 Сковал его порывы,

 Барашки в море не пестрят,

 Затих прибой игривый.

 Дворцы пусты – нет высших сфер,

 Лишь Марса шумны станы –

 Драгун и Конно-Гренадер,

 Царицыны Уланы.

 И утром средь пустых аллей

 Проходят эскадроны.

 Пугаясь строя лошадей,

 Вздымаются вороны,

 Но храбро шествует фазан

 И смело скачет заяц,

 Иль лапкой, точно в барабан,

 Он бьет какой-то танец.

 А наша чудная весна

 С своею светлой сенью,

 Как обаятельна она

 Махровою сиренью.

 И ночи белые… С какой

 Волшебной красотою

 Царит их призрачный покой

 Над дремлющей землею.

 С последним поездом корнет,

 Вернувшись из столицы,

 Уже встречал денницы свет

 И пенье ранней птицы.

 Живет учебный плац весной,

 Летают эскадроны:

 Гнедой и рыжий, вороной,

 Земли лишь слышны стоны.

 Нередко Император сам,

 Чтоб отдохнуть душою,

 Являлся здесь своим полкам

 С державной простотою.

 Все это было, как вчера,

 Свежи воспоминанья.

 Они нам красят вечера

 Тоскливого изгнанья.

 И живо в памяти встают

 Красот минувших тени…

 Так ясно вижу наш приют,

 Так ясно слышу, как поют

 Там соловьи в сирени…

 Отец никогда не считал себя поэтом, даже стеснялся публичности, когда просили прочесть стихи. Он их писал для себя, для близких друзей и родных, посвящая детям, знакомым, сослуживцам. Я подозреваю, что в России он стихи вообще не сочинял, они стали рождаться только в эмиграции - от боли и страдания.

 Я забыла упомянуть, что 14 сентября 1903 года, то есть сразу по возвращении из свадебного путешествия, отца направили на учебу в Николаевскую Академию Генерального штаба в Санкт-Петербург. Выпуск из Академии состоялся 7 мая 1907 года. У меня хранится папин серебряный значок выпускника Российской Академии Генштаба в виде двуглавого орла в лавровом венке. Он носился на правой стороне мундира. Папа гордился этим значком и, помнится, никогда не снимал его с кителя.

 В июле 1905 года в Пернове (ныне город Пярну) родился первенец, мой старший брат Олег, а в 1912 году в Петербурге - брат Игорь. Оба названы в честь великих древнерусских князей-воинов, отметившихся в истории Руси славными боевыми победами. Папа по-другому и не мог поступить, ведь он был предан Отечеству, а воинскую доблесть почитал за высшее проявление патриотизма. Эта традиция продолжилась и у нас, детей. Я своего сына назвала Ярославом по имени русского князя Ярослава Мудрого (портрет князя всегда стоит в моей комнате), Олег - одну из дочерей Дарьей, так как она родилась 1 апреля в день полкового праздника гвардейских драгун, а Игорь дал имя своему сыну Рюрик.

 По окончании Академии отец снова возвращается в лейб-гвардии Драгунский полк. Более трех лет последующей службы в родном полку - самое счастливое время. Так говорил отец.

 Затем последовало новое назначение - в польский город Ченстохов в штаб кавалерийской дивизии. Олег вспоминал, что когда ему было 5 лет (1910 г.) он приезжал с мамой к отцу в Польшу: «Парк Лазенки с черными лебедями в прудах, в Варшаве. А в Ченстохове… страшный и мистический готический собор и монастырь чудотворной «Матки Боске Ченстоховске». Высокая черная колокольня, черный гроб посреди собора, игра органа. В парке вокруг собора сирень и сирень, а по парку бродят павлины. Папа утверждает, что они выкрикивают гнусавыми голосами его имя!». Об этом периоде службы отца я ничего не знаю.

 Олег записал по памяти и другой эпизод из его детства. Семья тогда уже жила на Дворцовой площади, в здании Генерального Штаба, где отцу выделили хорошую большую квартиру с окнами на третьем этаже, выходящими на арку перед Дворцовой площадью. В 1913 году страна праздновала 300-летие Дома Романовых, и мама с Олегом (Игорь был еще маленький и не помнит ничего) наблюдали торжественное шествие войск в парадных формах, касках и латах. Под окнами с 6 утра собралась вся гвардейская кавалерия - кирасиры, кавалергарды, уланы, драгуны, гусары, конногвардейцы, атаманцы, казаки, конвой Его Величества. Гвардейскую пехоту представляли Преображенский, Семеновский, Егерский, Измайловский, Павловский и прочие полки. Затем Николай II на площади объезжал и приветствовал всю эту армаду.

 Я снова отвлекусь. Здесь надо сказать еще об одном человеке, без которого рассказ о нашей семье был бы не полон. Это Ольга Николаевна Тройницкая, родная сестра моей бабушки. Выйдя замуж за Михаила Ильича Миклашевского, она стала самой богатой родственницей нашего круга. В ее имениях в селе Белики Полтавской губернии, в Межигорье под Киевом, на даче «Высокое» Смоленской губернии собиралась многочисленная родня: Гребенщиковы, Тройницкие, Миклашевские, Зволянские. В моих альбомах хранятся десятки фотографий, сделанных в период летних дачных сезонов в имениях Миклашевских, и на всех – атмосфера благополучия и безмятежной жизни.

 Летом 1914 года мама с обоими мальчиками (около 10 и 3 лет) и другими родственниками поехала на дачу Миклашевских в Межигорье, около монастыря на Днепре, выше Киева. Однажды вечером Олег в поле встречал маму, возвращавшуюся с покупками из Киева. Издали было видно, как мама и другие люди бегут и кричат: «Война, война началась!». Это было 19 июля 1914 года – Германия объявила войну России. Началась Великая Мировая война. Мирная жизнь закончилась.

 На следующий день мама с мальчиками и няней уехала в Киев, чтобы оттуда добраться до Петрограда, но на прямой поезд билетов не было, а потом и вовсе отменили поезд в Петроград. На вокзале паника, мама в отчаянии, трое суток пришлось жить на вокзале в ожидании хоть какого-то поезда. Мама уже думала, что отца она больше не увидит. В конце концов, удалось взять билеты на Москву. В страшной тесноте с трудом добрались до Москвы, а потом до Петрограда, но папу они не застали, он уже выбыл со штабом в Псков. Это мама узнала из записки, которую отец оставил в квартире. Оставив Игоря с няней, мама тут же отправилась с Олегом в Псков и нашла его в штабе дивизии.

 Формирование полка продолжалось несколько дней, и мама теперь могла видеть отца ежедневно. Жили в гостинице, папа в свободное время от службы катал Олега на своей военной лошади, чудесном, верном Дарлинге вокруг Псковского Кремля. По вечерам родители приходили на вокзал, где проезжающим эшелонам жители Пскова устраивали грандиозные торжественные проводы в предвкушении скорой победы русской армии. На фронт ехали, как всем тогда казалось, ненадолго, а потому с бравадой и помпой. Запомнился такой эпизод, рассказанный отцом. Однажды вечером через Псков прошел эшелон с французскими подданными (военнообязанными). Здесь было много петербургских парикмахеров; один из них, во французском кепи, усердно играл на трубе различные военные сигналы. Им тоже была устроена овация публикой.

 В конце июля папа отвез семью в Петербург и через два дня, закончив все дела, вернулся в Псков с новым денщиком Анисимом Опискиным, который служил ему верой и правдой всю войну и последующие годы, вплоть до отъезда в эмиграцию. Из нашей семьи на войну ушел и родной брат моего деда Зволянского, Николай Эрастович, а также сыновья тети Оли Миклашевской - Илья и Константин.

 Наступила осень. Чтобы не отапливать громадную квартиру на Дворцовой площади, мама с детьми перебралась в маленький домик в Царском Селе. Тревожная зима, обильный снег. Олег помнил гнетущие похороны лейб-гвардии стрелков и дяди Коли, полковника лейб-гвардии 1-го Стрелкового Его Величества полка Николая Эрастовича Зволянского, погибшего в одном из первых боев этой Великой войны. Его жена, тетя Соня (Софья Васильевна Зволянская, в девичестве Козлова) стала вдовой. У Игоря в эту осень было крупозное воспаление легких, и он едва выкарабкался.

Один стек с золотой головкой, деревянный, кажется, подарок к какому-то дню рождения. Другой – с серебряной головкой, из плетеной кожи с мягким металлическим стержнем внутри. Головка в виде морды хищника (вроде собаки), в зубах которого находится настоящая немецкая пуля. На головке выгравирована надпись: «25/10 –  О деталях службы отца на войне мы, дети, знали очень мало. Среди семейных реликвий поныне хранятся два стека отца, оба достались по наследству братьям.1914 г. Лауксаргенъ, 11 часов 37 минут дня». Стек подарен товарищами-офицерами.

 Хищник символизирует судьбу, перехватившую немецкую пулю, предназначенную папе во время руководимой им кавалерийской разведки. В то время отец служил в штабе дивизии. Разведывательный отряд, во главе которого был отец, попал под местечком Лауксарген в Восточной Пруссии под сильный обстрел, и разведчики спаслись благодаря хорошим лошадям, сумевшим перепрыгнуть широкую канаву. Папу вынес его верный Дарлинг. В стихотворении, посвященном боевому другу Дарлингу, папа вскользь упоминает этот эпизод. Кстати, этот конь прошел всю мировую войну с отцом, а, возможно, и участвовал в Гражданской.

 БОЕВОМУ ДРУГУ

 О, друг мой, Дарлинг, верный друг,

 К тебе летят воспоминанья,

 Мне здесь, в дни нашего изгнанья,

 Так дорог о тебе их круг.

 Со мной делил ты бранный пир,

 Ты всю войну провел со мною.

 Я знал: не выдашь головою,

 В тебя твой верил командир.

 Шутя, ты все преграды брал,

 Ты был моею колыбелью,

 Ты был покоен под шрапнелью,

 Под пулей – только ухом прял.

 Раз смерть, нас окружив врагом,

 Сверкнула уж своей косою –

 Один был путь нам – ров с водою,

 Ты спас меня своим прыжком.

 Погиб бы ты, погиб и я,

 Мы были связаны с тобою

 Судьбою нашей боевою,

 Врагу не выдал ты меня...

 Знаю, что в конце войны отца назначили командиром его любимого родного соединения - лейб-гвардии Драгунского полка. Судя по тексту стихотворения «Мой полк», драгунам не удалось участвовать в настоящих сражениях, они сидели в окопах, в резерве.

 Как счастлив был, когда по царской воле

 Я вновь обрел свой полковой мундир –

 И, по несчастной нашей Русской доле,

 Я был Царя последний командир…

 Мне не пришлося грозною стеною

 Вести мой полк в атаку на коне,

 В окоп нас грязный спрятали с тобою,

 И конный бой лишь грезился во сне.

 В отсутствие папы семья жила обычной жизнью. Весна 1915 года начинается со светлого воспоминания Олега, который стал уже взрослым (10 лет!). Его впервые взяли в полночь к Пасхальной заутрени. Звоны, свет, крестный ход вокруг собора, торжественное пение. Разговенье. Пасхальные столы. Летом увлекались велосипедом, желтеньким, марки «Clivland». С тетей Натой Олег объездил все царскосельские и павловские парки. В этих поездках были встречи с царскими особами и казаками из конвоя Его Величества. Ездили в Баболово, где кормили слона булочками. Тетя Соня (вдова) и тетя Ната работали сестрами милосердия в госпитале под начальством фрейлины А.А.Вырубовой (Танеевой) и часто общались с императрицей.

 Осенью мамой с детьми вернулась в Петроград в любимую всеми членами семьи квартиру на Дворцовой площади. А 26 октября (13-го по старому стилю) родилась я.

 Олега отдали в частную передовую школу Веры Павловны Кузьминой, на Церковной улице за Тучковым мостом, и весной учительница Елизавета Николаевна во время экскурсии впервые назвала ему весенние растения и привила ему с того дня любовь к ним на всю жизнь. От этого периода и от прекрасной школы у Олега остались самые благодарные воспоминания.

 В школе было так интересно, что жаль было уходить. Учительница преподавала о Древнем Египте так, что детям казалось, будто они сами там были. Посещали и таинственный Эрмитаж с мумиями, «читали» иероглифы, знали всех богов. В школе не полагалось никаких форм, никакой казенщины. Тетя Нина, окончившая консерваторию, водила племянника на концерты, и он дома садился за рояль, клал на пульт раскрытую приключенческую книгу с картинками и пальцами фантазировал на клавишах.

 В 1916 году летом были с мамой на даче в Тарховке, куда папа наезжал раз или два. Оттуда было видно море. Прогулки с нашей любимой, но строгой «тетей» Варей, работавшей у нас кухаркой, а для меня и Игоря - заботливой няней. Игорь постоянно требовал ее внимания. Проснувшись, он садился на кровати, болтая ножками, и долго и нудно взывал: «Няня Ва-а-ря, оденьте меня!». Иногда Варя подходила и как-то умела уговорить его все-таки самостоятельно одеться. А если Олег слышал, как он взывает, то делал ему строго замечание, и Игорь его беспрекословно слушался. А вот на мои требовательные, невразумительные звуки няня Варя спокойно говорила: «Словечками, словечками!». Она удивительным образом меня понимала и делала все, чтобы я научилась говорить!

 Олег писал, что в один из приездов отца они ходили вдвоем на экскурсию в Зимний дворец - по определенным дням он был открыт для лиц, имеющих разрешение на посещение. Олег запомнил смену караула у дворца в полдень, а у Александровской колонны стояли на часах четыре дворцовых гренадера в огромных медвежьих шапках. У пристани Адмиралтейства тогда пришвартовалась подводная лодка «Акула».

 О революционных днях Олег пишет в своем дневнике следующее: «Тревожно, но с полным пока непониманием слежу за политическими вестями. Что-то плохо стало в стране с войной и внутри страны, в народе. Темные слухи о шпионах, предательствах, провокаторах. Двоюродная сестра Ирина пытается просветить меня о множестве политических партий, и кто есть кто. В середине 1916 года убит Распутин, но положение не изменилось, оппозиционные силы готовились к дворцовому перевороту.

 1917-й год начался массовыми забастовками. В один прекрасный день – именно так для меня, мальчишки - совершенно неожиданно случилась Февральская революция: «Хлеба! Долой войну!». Отец все время был на фронте, и меня просветить не мог. А кругом одни обеспокоенные женщины, не обо всем говорящие при детях. Стрельба на Дворцовой площади. Из окон смотрю, как городовые прячутся на крышах Главного штаба и Министерства иностранных дел. Оттуда ночью стреляют вниз. В них тоже. Потом помню толпу перед окнами, качающую на руках с криками «Ура!» генерала Корнилова. Занятия в школах на время прекращены. На улицах толпы кричащих, ликующих, проклинающих, беспокойных. Стало голодно».