... Ямбург, Гатчина, Царское Село. До боли знакомые болотистые перелески и леса Ингерманландии. О, сколько чувств переполняло сердце генерала Краснова при освобождении этих населенных пунктов, приближающих его к родному Петрограду!.. Измученные красным террором жители дачных пригородов бывшей имперской столицы, беженцы со слезами на глазах встречали воинов-добровольцев. В храмах служились благодарственные молебны, отправлялись в путь крестные ходы. «Словно Пасха, Светлое Христово Воскресение настало!» - писал Петр Николаевич в одном из своих автобиографических романов.

Но тогда, осенью 1919-го, вместе с Куприным Краснов самозабвенно включился в благодатную работу по выпуску армейской газеты... Это время, похоже, для обоих писателей, разлученных с Родиной, останется незабываемой вехой.

...Александр Иванович Куприн скончается 25 августа 1938 года в советской России, вернувшись из Франции, где не смог он ни жить, ни творить. И это его возвращение, как ни пытались обставить его советские газеты, было не триумфальным, а, скорее, трагическим исходом пожилого, измученного житейскими тяготами человека, потерявшего полную связь с действительностью. А еще, по сути, недавно, 14 лет назад, известный русский писатель праздновал 35-летие творческой деятельности в Париже в кругу собратьев по перу. И тогда его сподвижник по Белой борьбе, его соредактор генерал от кавалерии Краснов писал ему из Сантени:

«Глубокоуважаемый Александр Иванович, обстоятельства и удаленность моего местожительства от Парижа вряд ли позволят мне лично приветствовать Вас в день 35-летия Вашего служения Родине прекрасным талантом... Я помню молодые годы своего офицерства и Ваши полные печали и боли за Русскую Армию рассказы. Сперва «Ночная смена», потом «Молох», наконец, «Поединок»... Я читал все, что вышло из-под Вашего пера. Я вспоминал свое детство в «Кадетах», я удивлялся Вашему пониманию лошади в «Изумруде», я читал «Гамбринус» и «Яму»... Я совершенно не знал Вас. Поглощенный работой в казарме, живший одною казармою, я мог только читать Вас. Вы ушли из армии, что вне ее Вы больше сделаете ей блага... И вот, 7(20) октября 1919 года в Гатчине я разыскал Вас. Не без волнения звонил я у маленького домика... и знакомился с его скромными и милыми обитателями. А потом наше скороспелое дитя – «Приневский край», где мы писали, мы набирали, мы разносили первые вести о наших удачах и неудачах, где Вы воспели наш доблестный Талабский полк...

Позвольте мне, Александр Иванович, в день 35-летнего юбилея Вашей литературной деятельности – от имени Вашего сотрудника по «Приневскому краю» принести мое сердечное поздравление. Позвольте напомнить Вас наше свидание в Ямбурге на пустынной даче под гром далекой канонады... То, что Вы пережили, путешествуя на тележке с войсками от Гатчины до Нарвы и штурм Нарвы – добавило ярких картин жизни Северо-Западной Армии!..»

Впрочем, то же самое генерал Краснов имел полное право сказать и о себе. В конце своего послания Куприну он пожелал: «Дай Бог дожить Вам до 50-летнего юбилея своей славы, оглянуться назад на длинный ряд томов... и сказать спокойно: «Я пережил величие России, я пережил ее падение, я дожил до ее воскресения и расцвета, и я рассказал вдохновением Святого Духа обо всем этом потомству...»

Увы, дожить до воскресения Отечества не смог ни писатель Куприн, ни писатель Краснов. Красный морок поглотил обоих. Но для русских читателей осталась радость соприкосновения с перепиской, пусть и короткой, двух выдающихся русских людей!

«Глубокоуважаемый и дорогой Петр Николаевич, - писал в ответном послании в январе 1925 года А.И.Куприн. – Как странно, право, сошлись линии наших жизней. Вот Вы укрепились в военном воспитании, позднее в правильной военной           службе, а меня увлек преждевременно запах типографской краски, и я оставил полк... С лета 18-го вынужденное молчание... Вот тут-то и наша встреча в октябре 1920... сердце во мне прыгало от радости!.. Как быстро мы сделали газету – день-два? Мне почему-то кажется, что мне больше не писать таких настоящих слов... О Ваших замечательных статьях до сих пор помнят северо-западники. Не думайте, дорогой Петр Николаевич, что изящный псевдоним «Гр.Ад.» не был большевиками расшифрован... Помню, в Ямбурге Вы как-то сказали мне, что понемногу пишете большой, давно задуманный роман... Этот роман – я теперь не сомневаюсь – был «От Двуглавого Орла»... Какой, однако, скупец Вы! – Таился у Вас под спудом огромнейший запас зрительных, обонятельных, слуховых впечатлений, и все это четко, кратко, прочно, надолго!..

Верю, дорогой собрат и мой милый начальник, настанет время. Вы опять позовете меня и скажете: «Ну, поручик, время за работу». Только теперь уже на ротационной машине и с тиражом в 200 тысяч экземпляров, в Москве, ради правды всеобщей и нужды русской».

Газета «Приневский край» просуществовала недолго, как, впрочем, и сама Северо-Западная Армия, преданная эстонскими сепаратистами, заключившими мир с большевиками. Но именно на страницах этой походной газеты появилась статья-завещание Петра Николаевича Краснова «Любите Россию», блестяще, с боевым задором написанная и полная упреков в адрес интеллигенции, искажавшей русскую историю, презрительно относившейся к прошлому русского народа.

«Для очень многих интеллигентов, - писал генерал Краснов, - партия выше России, «интересы партий» заслоняют интересы России, ее народа. От этого вечная смута. От этого слишком долгое торжество интернационала, мертвого беспочвенного угнетения, от этого трудности борьбы с большевиками. Между тем именно теперь мы переживаем такой момент, когда нам нужно стать, прежде всего, русскими и отстоять свое русское дело, собрать Россию, умиротворить ее, успокоить, вернуть к честной творческой работе... <...>. Прежде всего, русское дело и Россия, а потом уже стремление к политическим идеалам».

В те дни рано наступившей зимы и начавшегося отката армии от Петрограда Краснову оставалось жить только надеждой на милость Божию. Агония добровольцев обещала продлиться недолго. 25 декабря 1919-го в письме к генералу от инфантерии Д.Г.Щербачеву, в то время – военному представителю Русских армий при союзных правительствах и союзном Верховном командовании в Париже, он, описывая подвиг его сына, попутно сообщал и о своей службе у Юденича: «О себе писать нечего. Меня приняли холодно, крайне недоверчиво, и мне не нашлось места в строю. <...> Обидно и грустно, что мне пришлось оторваться от громадного дела на Юге, чтобы здесь впроголодь жить и заниматься пустяками. <...> На Дону я был, что говорится, и швец, и жнец, и на дуде игрец, а здесь я никто. Официально «начальник управления по осведомлению» - но это звучало бы гордо, если бы были средства для работы, или хотя бы эстонцы нам не мешали. А так, тихо умирать в ожидании, когда эстонцы выдадут нас большевикам, немного скучно и тяжело. А между тем <...> Северо-Западная Армия это застава Западной Европы от большевиков, и пока она стоит, Европа может спать спокойно».

Следующее письмо к генералу Щербачеву (январь 1920) носило конфиденциальный характер и доносило о последних вздохах агонизирующей Северо-Западной Армии. Ее крушение будет правдиво и художественно описано Красновым в романе «Понять – простить». Там же и о наглом поведении эстонцев, о захвате ими русских воинских эшелонов, о грабеже русских солдат и офицеров, поставленных местными властями в бесправное положение. «И все это делается при полном попустительстве со стороны союзников, - горько замечает Петр Николаевич, и добавляет: <...> положение Северо-Западной Армии отчаянное. Минуты промедления могут привести к полной гибели ее. Неужели французы не видят даже теперь, что война их с Германией далеко не окончена, но что она продолжается в России. У меня есть точные данные, что германский Генеральный штаб сидит в Москве <...> Вследствие равнодушия союзников к делу спасения Белой России все больше и больше становится людей, смотрящих с упованием на Берлин и ожидающих спасения от новых варягов. Будет ли оно? И если будет, выгодно ли оно для Франции и для всего Согласия?..»

Когда, к началу 2-й Мировой войны, Краснов окончит свой роман «Ложь», разоблачающий тайное мировое братство служителей падшего ангела, он более не станет задавать подобных вопросов ни генералу Щербачеву, к тому времени почившему, ни кому-либо другому. Но в январе 1920-го, назначенный исполнять должность военного представителя Добровольческого командования в Эстонии (а потом и члена ликвидационной комиссии генерала графа фон-дер Палена), Краснов напишет Щербачеву из Ревеля по-солдатски прямо: «Жажду вернуться на Юг и... ничего не делать. Писать. Потому что чувствую, что теперь нужны новые люди, а я потрафлять не могу и спекулировать на несчастье Родины, как это здесь кругом делают, не научился».

Так завершилось военное служение генерала Краснова прежней, тысячелетней Руси. От новой России, искусственно рождаемой большевицкими Франкенштейнами посреди анатомического театра, следовало уходить без оглядки. Калинов мост пролег между ними и генералом, а под мостом этим потекла страшная зловонная река Смородина, отделяющая живых духом от тех, кто испил мертвой воды или отведал настоящей человеческой крови...

По требованию эстонского правительства, супруги Красновы покинули Ревель 22 марта 1920 года на последнем корабле, на котором в длительное европейское турне отбывали и другие чины расформированной Северо-Западной Армии. Служение генерала России приобретало иной характер. И все – ради «горькой радости возврата».

Но, где бы ни проживал Петр Николаевич Краснов потом: в баварском ли замке Зееон своего родовитого друга герцога Г.Н.Лейхтенбергского, в скромном ли флигеле замка Мадемуазель де ла Перьер в Сантени, или в берлинских пригородах Шлахтензее и Далевиц, - везде жизнь его была подчинена непримиримой борьбе с большевизмом, с его адептами, поработившими Русскую землю и ее народ.

И дело было не в чувстве ненависти, которую некоторые современные критики творчества Краснова приравнивают к движущей силе не только революции, но и поступков его литературных персонажей, находящихся по другую сторону ее. Ненависти, возведенной у большевиков в религию, Петр Николаевич противопоставлял праведный гнев честных русских людей, восстающих против бесчестия и лжи века сего, против захвата власти держателями акций мировой смуты и человеконенавистнических идей.

Итак, Красновы ненадолго поселились в Шлахтензее, на Фридрих-Вильгельм-штрассе, 112, где свободно дышалось, спокойно думалось, откуда можно было быстро добраться до столицы Германии и наблюдать нравы берлинцев, среди которых немалую часть составляли русские: военные, промышленники, литераторы, артисты, издатели... В Шлахтензее Краснов напишет письмо генерал-лейтенанту П.Н.Врангелю, где представит свое видение борьбы на Юге России:

«Я повторяю то же самое, что повторял на Кругу еще 16 августа 1918 года, - писал Петр Николаевич своему полному тезке, - Россию должна спасать сама Россия. <...> - мы, эмигранты, выселенные из России красной, должны тоже помочь Вам отсюда. У меня нет надежды на то, что удастся сформировать готовые части в Германии, Венгрии или Сербии, - Антанта этого не позволит...»

В этом же письме, более напоминающем доклад Главнокомандующему, рассматриваются и конкретные шаги по сбору пожертвований для нужд Армии Врангеля, не сложившей еще оружия и остававшейся в июне 1920 года последней надеждой для русских изгнанников. А, кроме того, Краснов выделяет период борьбы П.Н. Врангеля и его войск как «очень длительный, измеряемый годами» и «осмысленный». «Ваша база, - высказывает свой взгляд в случае вероятной победы генерал Краснов, - должна быть самостоятельная русская база, и ее Вам нужно общими усилиями создать». То есть, и на этот раз Краснов отказывал союзникам в доверии. Извиняясь за откровенный тон письма, добавляет: «... может быть, никто здесь так не понимает Вашего положения и не болеет Вашими болями так, как я, ибо я-то все пережил, умер духовно и скорблю, что не умер телесно».

Доклады генерала Краснова Главнокомандующему Русской Армией будут поступать вплоть до сентября 1920-го. А, собственно, сама переписка возобновится и позже, но с разной степенью интенсивности, вплоть до кончины П.Н.Врангеля в Брюсселе.

Проживавшему в окрестностях Берлин П.Н.Краснову нередко удавалось посещать музыкальные вечера, без которых трудно представить их жизнь с Лидией Федоровной, почитавших оперных корифеев, а также выступления военных оркестров. Бывали они и в кинематографах германской столицы, и в облюбованных кондитерских, где заказывали чай с меренгами, и в цирке Буша. И повсюду встречали русских и казачьих офицеров, юнкеров, кадет – героев будущих книг.

«Огненным блеском» смотрел голод из их глаз. Они были бледны, худы, кое-как устроены. Они не носили, как прежде, военных мундиров, но Петр Николаевич узнавал их по выправке. «Только русский кадетский корпус, только русское военное училище дает эту благородную выправку, - считал генерал, - чуждую натянутости прусских офицеров и джентльменской распущенности англичан и французов».

Уже в 1920 году он приступил к редактированию монархического журнала «Двуглавый Орел», к написанию блестящих мемуаров «На внутреннем фронте». Оканчивал работу над трилогией «От Двуглавого Орла к красному знамени» и хлопотал о ее издании. Литературный труд и погружение в издательское дело, от которого зависел выход в свет его произведений, а, главное, семейный доход, счастливо поглотил Петра Николаевича.

Наряду с литературным творчеством, бывший Донской Атаман не забывал и о рассеянных по миру казаках, периодически обращаясь к ним с Открытыми письмами, призывая и за границей создавать хутора и станицы, во всем оставаться казаками. Также предостерегал «горячие головы» от легкомысленного возвращения «домой», от поездок за призрачным счастьем в Южную Америку...

Его собственный дух питали не только глубокие знания о прошлом Войска Донского, почерпнутые в семье и в залежах документов Императорского исторического архива, но и встречи с искусством казачьего хора Сергея Жарова. Кто знает, не в берлинской ли филармонии встретил Петр Николаевич и своего героя, генерала-»вранжелиста» Акантова, оказавшегося, согласно сюжету, в Берлине проездом?.. И у него, как и у автора романа «Ложь», все было в прошлом – и Родина, и дом, и счастье быть русским, православным, и все-все... Кроме мученической кончины.

... Они, вероятно, вместе слушали Жаровскую ораторию, положенную на музыку композитором Шведовым. Немецкая публика замирала, когда казачий хор исполнял ектенью, и лишь кое-кто, не в силе сдержаться, восторженно шептал: «Блестяще!.. Великолепно!.. Невероятно!» Вместе с русскими слушателями ввергались в молитвенное состояние и немцы, и, казалось, переживали одни и те же несбывшиеся надежды... Умели-таки отчаянные молодцы-казаки бередить души!

Исполняемая ими оратория передавала трагическую историю Российской Империи последних лет: Великая война, гибель русских солдат и офицеров, революция, гражданская война и снова – смерть, насилие, кровь...

«Чуть слышно, в хоре на губах, проиграли тревожный сигнал, и разом, громко, дружно и плавно грянул так хорошо знакомый Акантову Донской гимн:

Всколыхнулся, взволновался

Православный Тихий Дон,

И послушно отозвался

На призыв Монарха он...

... Да, да, кивая в такт пению, - думал Акантов, - Да, так оно и было. По Государеву слову весь Дон поднялся на защиту Родины. Так и в 1812 году не поднимались казаки: поголовно встало Войско Донское <...> (имеется в виду мобилизация казачества в 1914 г. – прим. Л.С.).

Что это за страшные выкрики в хоре? Почему бодрую песню вдруг сменило погребальное панихидное пение?.. С правого фланга из задней шеренги кто-то сказал страшным, за душу хватающим, печальным, глубоким голосом:

- Прощайте, все друзья!.. – Прощай, моя Родина!.. – Прощай, мой дом!.. И ты, Тихий Дон!..

Кто это сказал?.. Акантов знает этого широкоплечего, загорелого, с темным румянцем на щеках человека, <...> Корниловец Бажанов!.. Сколько раз вместе дрались Акантов и Бажанов с большевиками. Сколько своих друзей, соратников, схоронили они в глухих степных могилах... И, угадывая мысли Акантова, со страшным горем возглашает Бажанов: «Вечный мир и покой пошли, Господи... Всем павшим на поле бранном...»

Как же насыщена самим русским духом, все более уходящим нынче, письменная речь писателя Краснова! Сколько в ней пленяющей прелести и силы, аромата былого и несбывшегося, но еще хранящего печать величайшей надежды. И пересказывать эту речь – занятие неблагодарное, в нее нужно вчитываться сердцем. Разве сейчас так говорят?..

Историческая, а затем и человеческая правда, порой несущая на себе отблески правды Высшей, нездешней, в произведениях Краснова тесно переплетается с его биографией, умело встроенной в судьбы литературных героев. Авторские размышления и предвидения («Когда Россия освободится от большевиков, в ней долго еще не будет закона, и там можно будет прикоснуться к такому смердяковскому развратцу...»), помещенные в полемические диалоги, оказывались близки не только современникам писателя, но и тем поколениям, родившимся в постсоветской России, кто вставал на путь стяжания русского духа.

И для тех, и для других Петр Краснов остается, по слову апостола Павла, той «трубой», которая призывает христиан готовиться к сражению. А те, кто обвиняет писателя в злободневности оценок или в отсутствии метафизической полноты, к примеру, в понимании им русско-еврейского вопроса, попросту лукавят... Петр Краснов – не философ-идеалист и не богослов, из бывших марксистов, он – исповедник веры христианской, не привыкший блудить ни мыслями, ни словесами, и за Слово свое прямое, солдатское, ответивший сполна.

Лейтмотивом его произведений была любовь к Богу и Государю, верность армейским традициям, надежда на возрождение теократической России, которая вернет себе Двуглавого венценосного Орла и сбросит с древков знамен кровавые тряпки позора. Процесс осмысления русской трагедии писатель подчинил довольно точной схеме: не стали молиться и говеть, сделались «мертвыми душами», забыли Бога; утратив кротость духа и смирение, подчинились бесу тщеславия и гордости, предали через осуждение Помазанника Божьего. Презрев войсковую дисциплину и иерархию, начав с убийства офицерского состава, разложили, обескровили Армию и Флот; покинув поле боя, и поддержав гневливых бесов смуты, стали одержимыми ими, и изгнали любовь к Отечеству из сердец, и сами были изгнаны из его земных чертогов. Господь поставил над русским народом господ немилостивых...

Из Шлахтензее Красновы переехали в замок Зееон в Баварии, продолжая между литературными и общественными трудами генерала держаться людей русского круга, хотя были у них и знакомства в консервативной среде старой немецкой аристократии. Вместе с хозяином замка герцогом Лейхтенбергским Краснов вошел в созданное поэтом и журналистом С.А. Соколовым-Кречетовым «Братство Русской Правды», тайное общество для борьбы с большевиками. И здесь его публицистическая работа была плодотворной. Он вновь служил своей России, теперь только пером!

Свое политическое кредо генерал выразил довольно ясно в письме к князю Владимиру Михайловичу Волконскому (19 декабря 1922). Оно касалось положения зарубежных казаков. Весьма запутанного. Обеспокоенный тем разбродом в умах, что привносился извне, той адовой работой по разложению не раз проверенных в боях воинов, Краснов писал: «Без Царя на Руси погибнет Русь, а погибнет Русь – не устоят и казаки. Надо соединяться с армией Врангеля и с нею вместе искать Царя <...>. Путь в Россию лежит не через Украину, или Румынию, или Новороссийск, или Севастополь, а через Петербург и Москву. Отрубите змее хвост, она все жалит; отрубите голову – хвостом не ударит. Когда дерутся смертным боем, бьют по голове, а не по ногам».

А далее слова, значение которых и сегодня мало кто понимает: «Я все пережил – и смерть стоит у моих дверей, но мне не страшно ее, потому что я не изменил своей присяге и не отказался от Государя. Русь лежит в голоде и ужасных муках, потому что она нарушила КРЕСТНОЕ ЦЕЛОВАНИЕ (выделено Л.С.). Только покаяние спасет Россию. Если не трудно – скажите это казакам от меня».

Покаяние, надо думать, перед Царем-Мучеником. Слова, написанные более ста лет назад 52-летним генералом, до сих пор обличают российское общество. Общество, так и не ставшее русским, потому и не исполняющее ту миссию, что возложил на него Господь... Вопрос покаяния также не снят с повестки дня. И вся наша горькая действительность, «со смердяковским развратцем», обильно это доказывает.

Во время проживания в замке Зееон Петром Николаевичем изданы романы «От Двуглавого Орла к красному знамени», «За чертополохом». В 1-й том Архива Русской Революции вошли его мемуары «На внутреннем фронте», а в 5-й - «Всевеликое Войско Донское». Он также пишет фельетоны для «Грядущей России», «Нового времени», «Общего дела».

В 1922 году – снова переезд. На этот раз в Гаутинг, пригород Мюнхена, на Gartenpromenade, 15. И снова под чужой, хотя и гостеприимный кров – в пансион г-жи Софии Петровны Дурново, свояченицы герцога Г.Н. Лейхтенбергского. Инфляция, а с нею усиливающаяся дороговизна жизни в Баварии лишь подталкивает генерала к более плотным занятиям литературным творчеством, и оно помогает держаться на плаву...

Здесь, в Гаутинге, Петр Николаевич получит комплиментарное письмо из Бельвю от князя Федора Николаевича Касаткина-Ростовского, полковника Лейб-Гвардии Семеновского полка, поэта, драматурга и переводчика. «Позвольте мне от души поблагодарить Вас, - писал князь, - за Ваше сердечное и теплое письмо, которое мне подтвердило еще раз то представление, которое я давно составил о Вас как о большом писателе и чутком, отзывчивом человеке. <...> Мне всегда казалось, что то, что Вы пишете, органически близко мне, потому, что это такое родное, близкое и понятное каждой русской душе! А моя душа связана с Россией глубокими вековыми узами и святыми нашего рода <...>. Близки мне Ваши чудные вещи и как военному, и как гвардейцу, и как литератору, и мне хочется, пользуясь этим случаем, сказать вам искреннее спасибо за то большое русское дело, которое Вы делали и продолжаете делать...»

Эта духовная связь с Касаткиным-Ростовским, создавшим вместе с женою Диной Никитичной Кировой «Русский интимный театр» во Франции, не прервется и в дальнейшем, ибо так же, как и князь, Петр Николаевич переедет во Францию в 1923 году. А к постановке на сцене «Русского интимного театра» будут готовиться его пьесы «Княжна Нина» и «Смена»... Да и в его романе «Ложь» появятся хорошо известные стихи князя Касаткина-Ростовского «Кокаин» и цитаты из других его произведений, посвященных русским изгнанникам: «Мы серые птицы... Мы – птицы печали... С усталою... Русской душой...». Вспомнит генерал и о поучительном для русской молодежи слове князя из рода Всеволода «Большое Гнездо» в романе «Ненависть»...

Вера в воскрешение православной России и горькая память о жертвах, принесенных офицерством на Русской Голгофе, сближали этих двух ревнителей трехцветного флага, двух Боянов победительного похода.

Людмила Скатова

Русская Стратегия