Многие виды работ в повседневной жизни очень трудно, а иногда невозможно выполнить одному человеку. Поэтому ещё с древнейших времён все люди объединяются в небольшие или большие группы. Объединяются по мере жизненной необходимости с разной целью: чтобы построить жилище, чтобы добыть пропитание либо сделать другие важные и полезные дела. Возможны разные формы объединений для совместной работы на добровольных началах, по взаимному согласию. Так, рыбаки, объединившись и вместе закидывая длинные сети, помогают друг другу, чтобы, выловив побольше рыбы, разделить её между собой. Некоторые опытные охотники знают, что безопаснее ходить на опасного зверя не в одиночку. По договорённости между собой плотники-крестьяне объединяются, чтобы вместе построить дом в деревне, и это вполне понятно: поднять тяжёлое сосновое бревно и уложить его на один из верхних венцов деревянного сруба один мужик-плотник не сможет при всём его желании, если даже он крепок и силён как русский богатырь. Совместно легче проложить дорогу либо построить мост через реку. Всё это – характерные примеры добровольных, свободных объединений, общими силами которых, вне всяких сомнений, гораздо легче выполнить ту или иную работу, особенно если она трудоёмкая и сложная.
Сначала добровольно объединялись рыбаки, охотники и строители, а потом стали объединятся и опытные мастера, в совершенстве владевшие своим ремеслом. Хорошо знавшие своё дело мастера могли бы работать по одиночке подобно тому, как уединившись, дабы сосредоточиться и собраться с мыслями, творческие люди создают свои непревзойдённые шедевры: поэты пишут великолепные стихи, композиторы сочиняют чудесную музыку, а художники творят чудеса на полотнах. Однако опытные мастера всё же решили объединятся в небольшие группы, чтобы, помогая друг другу и выполняя сложнейшие работы на высоком профессиональном уровне, быть вместе и в тоже время изолированными от общества и в каком-то смысле свободными от повседневной суеты, которая далеко не всегда способствует творческому процессу.
Объединялись мастера в разных странах, в том числе и на Руси, где относительно давно, ещё в XIV в. образовалась уникальная общность вольных мастеров. Она была одной из первых, и называли её артелью. В отличие от подобных общностей на Западе артель на русской земле была не только коммерческим объединением мастеров узкого профиля в современном понимании, занятых общим делом, но и общностью единомышленников и единоверцев, исповедовавших строгие духовно-нравственные правила, всем сердцем и душой стремившихся к свободе и справедливости. Их объединяли и сплачивали и труд благородный, и православная вера, спасавшая от греховного падения. Будучи своеобразной, тесно сплочённой и в то же время свободной организацией общественного труда, вольная артель благотворно влияла на образ жизни каждого мастера, воздавая ему по делам его и по делам его рода. Принадлежность к тому или иному роду вольных мастеров высоко ценилась в обществе.
Гораздо разнообразнее по принципам и формам организации были объединения крестьян для совместных работ. Различались они по виду выполняемых работ. Например, в России до рокового октябрьского переворота 1917 года организовывались артели по переработке сельскохозяйственной продукции: обработке льна для получения волокна, сушке фруктов, выработке патоки и другие. Средства производства в одних из них были общими, в других – частными, а в остальных – смешанными.
Широкое распространение свободных артелей на земле русской, в сельском хозяйстве долгое время сковывали крепостные цепи. Позднее, после октябрьского переворота, такому вольному процессу мешало совсем другое – лишение крестьян земли и основных средств производства. Закабалённые помещиками крестьяне не могли свободно, по своей инициативе объединятся в сельскохозяйственные артели для совместного труда. Лишь в редких случаях заботливые и доброжелательные помещики отпускали своих малоземельных, крепостных крестьян, часто называемых безлошадными, для работы в отхожих промыслах или в небольших артелях, не связанных или косвенно связанных с сельским хозяйством. И это допускалось только поздней осенью, после полного завершения всех полевых работ, когда урожай был полностью собран и появлялось относительно свободное время у крестьян. Как правило, в отхожие артели уходили крепкие и деловые мужики, предварительно выполнив все основные, неотложные работы на земле барской, на земле своей и в своём домашнем хозяйстве. Так случалось далеко не в каждой семье и не так уж часто, так как в деревне и зимой забот полон рот: нужно каждый день ухаживать за домашними животными (кормить и поить лошадей, коров и свиней), приносить в вёдрах из колодца воду, нужно каждый день топить печь и готовить пищу для семьи и корм для скота, нужно отремонтировать телегу и плуг, привести в порядок упряжь и сельскохозяйственный инвентарь, заготовить дрова на целый год, обработать лён, а из льняных нитей соткать полотно и к Пасхе сшить из него одежду для своей семьи. Чтобы выполнить все эти и многие другие неотложные работы, крестьяне вставали и встают очень рано, сразу же после первого пения петухов, которые лучше других чувствуют приближение рассвета и оповещают об этом всю деревню. А летом в страдную пору крестьяне встают гораздо раньше, до рассвета, чтобы подготовиться к работе в поле либо к сенокосу. Неотложных работ в деревне в каждом дворе всегда непочатый край. Поэтому далеко не всякий хозяин-мужик, отваживался оставлять свое небогатое хозяйство, свой родной дом и свою многодетную семью даже зимой ради дополнительного заработка в отхожей артели, хотя в нём и нуждались многие крестьяне.
Тяжёлая работа на земле, вне всякого сомнения, объединяет людей. Во время посевной и особенно во время жатвы выходили в поле все – и стар, и млад. Выходили и близкие родственники, и соседи, при этом плата за труд не бралась. То же самое происходило и на сенокосе. И так повторялось в каждом крестьянском хозяйстве вплоть до завершения сезонных сельскохозяйственных работ. При этом объединение крестьян было свободным и добровольным. И оно не называлось ни сельскохозяйственной, ни крестьянской артелью. Трудились крестьяне совместно и на поле барском. Однако тот труд был подневольным, труд по принуждению. И от такого труда по обязанности крепостные крестьяне не могли отказаться, хотя они во все времена хотели и стремились освободиться от помещичьего ярма.
Наиболее просвещённые, опытные и деловые крестьяне видели выход из барской кабалы в образовании земледельческих артелей – добровольных объединений для совместной работы на земле. Они были убеждены в том, что артель позволяет укреплять и развивать каждое крестьянское хозяйство при совместной работе на земле. Купить сельскохозяйственную технику на собранные общие средства гораздо легче, чем покупать её каждому хозяйству. В таком добровольном объединении крестьян создаются все условия для добросовестного труда и легко прививаются простые, но очень важные, высоконравственные правила взаимоотношений, основанные на уважении и любви друг к другу.
Выдающиеся российские учёные-аграрники Александр Чаянов, Николай Кондратьев и другие, досконально изучившие помещичьи и крестьянские хозяйства в России и богатый опыт земледелия и животноводства за рубежом, пришли к вполне обоснованному, очень важному выводу: добровольные, артельные объединения крестьян смогут вывести крестьянскую Россию на цивилизованный путь развития. Однако такой мирный путь развития сельского хозяйства большевики, поверженные демоном власти, отвергли, а Чаянова, Кондратьева и других отечественных учёных позднее расстреляли. Большевицкие самозванцы, едва овладевшие устным счётом, ставили совершенно другую цель – не развивать, а разделять и властвовать. Для её достижения все средства, по своей сути безнравственные и преступные, были хороши – и разрушение всего старого до основания, чтобы якобы построить новый мир, и наглый грабеж среди ясного дня, и жестокий террор, доведённый до чудовищного, массового кровопролития.
Сразу же после октябрьского переворота 1917 года были разорены и разграблены все помещичьи усадьбы и монастыри. Владельцы усадеб и монахи были изгнаны. На некоторых бывших помещичьих и монастырских землях, спустя несколько месяцев после переворота, стали создаваться сельскохозяйственные коммуны – первые ласточки «светлого будущего». В их состав на добровольных началах входили беднейшие, безлошадные крестьяне со смежных деревень и бывшие слуги помещичьих имений, не имевшие собственных хозяйств и оказавшиеся безработными. Были здесь и горожане, покинувшие город в поисках лучшей жизни и в надежде на «коммунистическое светлое будущее». Однако таких обманутых надеждой было совсем немного. И все они шли в коммуны по собственной воле, без всякого принуждения. И не удивительно: бедные крестьяне, подавляющее большинство которых жило в нищете, надеялись, сменив образ жизни и вовсе не помышляя о богатстве, добиться самого малого – обеспечить свои многодетные семьи самым необходимым – хлебом насущным, которого хватало бы до нового урожая, что вполне естественно, и в этом нет ничего позорного и греховного. В то же время дальновидные, крепкие крестьяне, хорошо знавшее своё дело и прочно стоявшие на земле, не стремились менять прежний, привычный образ жизни и не вступали в коммуны, где всё наше, но ничего моего, видя безнадёжность такой пустой, напрасной затеи. И это вполне понятно: никто из них не хотел, чтобы вся земля оказалась в чужих руках, чтобы их собственных лошадей и коров отогнали на общий скотный двор, где они остались бы брошенными, неухоженными и голодными. Тем более никто не хотел разбирать по брёвнам и перевозить свою хату и надворные постройки на новое место жительства. В то же время на новые места охотно переезжали коммунары. В этом они были кровно заинтересованы, да и в образовании коммун новоявленная, самозваная власть оказывала поддержку, в основном, на словах.
Во всех коммунах на земле русской была общественная собственность на землю, на средства производства и на домашних животных. В некоторых коммунах, преимущественно городских, дело доходило до умопомрачения, когда по воле организаторов, опьянённых революционным дурманом, под обобществление попадали женщины, что, хотя и было противоестественно и безнравственно, но вполне вписывалось в рамки новой большевицкой морали, свободной от стыда и совести, и находилось в полном соответствии с ленинским декретом «Об отмене брака», принятом сразу же после октябрьского переворота 1917 года. В этом «архиважном» документе брак, закреплявший супружеские отношения, объявлялся пережитком буржуазного прошлого, с которым большевики призывали покончить раз и навсегда. В соответствии с ним местные партийцы по своей инициативе принимали собственные законы, чтобы, опираясь на них, внедрять в жизнь свои идеи, включая безумные и безнравственные, лишь бы удержать власть, сладкие плоды которой они успели вкусить. А такие плоды, хоть и не были запретными, но обладали неведомой притягательной силой. В одних местах был принят постыдный декрет «О национализации женщин», а в других – «О распределении женщин». Полуграмотные, большевицкие «мудрецы», сочинявшие подобные декреты, по своему скудоумию не могли отличить неживые объекты, которые при определённых условиях вполне возможно обобществлять, от живых, включая людей со своими неповторимыми, индивидуальными способностями, не подлежащих ни при каких обстоятельствах ни национализации, ни распределению, которые навязывались обществу через партийные декреты, лишённые духовно-нравственной основы. В чудовищных декретах самозванцев семья не считалась ячейкой общества как это принято во всем цивилизованном мире, а нагло провозглашалась пережитком прошлого. Безнравственные взаимоотношения вне семьи, якобы узаконенные, позволяли большевицким вожакам, погрязшим в разврате, наслаждаться свободной любовью без страха и сомнений, бесстыдно пожиная её запретные плоды. Подавляющее большинство трудового народа, следуя традициям своих предков, предпочитало жить в семьях, которые скреплялись взаимной любовью и супружеской верностью.
Однако партийным вожакам нужны были не сплочённые семьи, в которых рождались бы физически и нравственно здоровые дети и воспитывались бы с самого раннего возраста на добрых православных традициях, привыкая к труду благородному и тем самым радуя своих любимых родителей. Им нужны были коммуны, где всё общее, всё наше, включая женщин, но нет домашнего уюта и тепла и нет родительской заботы и любви. Именно коммуну большевицкие «мудрецы» считали семьёй будущего, где всё, без исключения, общее, где нет ничего моего. Объявляя традиционную семью пережитком буржуазного прошлого, они преднамеренно заводили народ, непросвещённый и тёмный в их представлении, в глубокое заблуждение, заявляя с высокой партийной трибуны, что пролетарская коммуна с её свободным отношением должна способствовать полному согласию между естественным влечением и великими социальными задачами. Такое смелое заявление, кажущееся на первый взгляд благозвучным и вполне приличным, по своей сути безнравственно и лишено всякого здравого смысла.
Вскоре после октябрьского переворота 1917 года коммуны создавались не только в сельской местности, но в разных российских городах, преимущественно крупных, и назывались они пролетарскими. В таких «семьях будущего», организованных на добровольных началах, совместно проживало десять или двенадцать коммунаров обоего пола и совместно велось хозяйство. В них открыто, без стыда практиковалась свободная любовь, а пытавшихся объединиться в супружеские пары наказывали, лишая их «почётного» звания коммунара. Рождение детей в коммунальной «семье» не приветствовалось и не поощрялось, так как считалось, что их воспитание отвлекает коммунаров от «архиважной» задачи строительства коммунизма. Если же нежеланный ребёнок появлялся на свет, его отдавали в интернат – своеобразную детскую коммуну, где он прямо с пелёнок сразу же погружался в «коммунистическое светлое будущее», в котором много общего для всех, включая множество трудно решаемых проблем совестного проживания в самом раннем возрасте, и в котором несчастный ребёнок, брошенный и отверженный родителями, рос и воспитывался вне семьи в чужих руках без родительской заботы и без материнской ласки и любви.
Долгое время показательной и образцовой считалась трудовая коммуна для беспризорных, организованная в 1924 году в Подмосковье по распоряжению Дзержинского. В ней содержались малолетние правонарушители, которые составляли лишь незначительную часть от великого множества беспризорных, рождённых революцией и братоубийственной, гражданской войной. Воспитатели коммуны, руководствуясь ленинским декретом «Об отмене брака», не запрещали совместные опыты свободной любви среди воспитанников, считая, что они отвлекают их от противоправных поступков.
Спустя годы, когда резко возросла численность детей, рождённых вне брака и брошенных родителями, и не нужных им, большевицкие «мудрецы», у которых проснулась совесть, стали открыто говорить о распущенности нравов, мешавшей строительству коммунизма, и некоторые из них изменили свое первоначальное, превратное толкование брака, и стали считать по-прежнему ячейкой общества семью, ранее называвшуюся ими пережитком прошлого, а не коммуну, пролетарскую, трудовую или комсомольскую.
В сельских коммунах, организованных на земле, в отличие от городских было гораздо меньше бытовых условий для опытов взаимной любви, свободной от стыда и совести, так как в них вступали не по одиночке, как в городе, а целыми семьями, которые селились в отдельных хатах. За редким исключением, сельские коммунары продолжали жить семьями, а не по одиночке. Однако дурной опыт городских коммун при пагубном влиянии местных большевицких вожаков оказался заразительным и на земле, особенно в некоторых неблагополучных семьях. Дурной коммунальный опыт свободной любви, прямо или косвенно оказывая растлевающее влияние на супружеские отношения, не способствовал укреплению и сплочению семей коммунаров в деревнях, где они поселялись и где хождение на сторону, по-прежнему, считалось постыдным и греховным.
Семьи сельских коммун не имели личного подсобного хозяйства. Распределение сельскохозяйственной и другой продукции, совместно произведённой, было уравнительным. И землю, и средства производства коммунары получили бесплатно, и работать на барина не нужно было. Об этом мечтали крестьяне многих поколений. Что заработаешь, то и получишь. Нечего было бояться, что новая власть или кто-то другой осмелится отнять всё заработанное своим честным трудом. Казалось бы, долгожданное, счастливое время для крестьян-коммунаров наконец-то наступило. Живи и радуйся! Однако, как показала жизнь, радоваться было преждевременно, да и нечему.
Нежизнеспособность коммунальной организации хозяйства, где «всё наше, но ничего моего», выявилась в первые же годы существования коммун, сразу же после потребления без меры награбленного помещичьего и монастырского продовольствия, когда в некоторых коммунах не успели вовремя собрать весь урожай – остались не сжатыми целые житные полосы. Летом следующего года не было заготовлено сена, достаточного для полноценного корма лошадей и коров в течение всей зимы и ранней весны. Лень, праздность, а иногда и пьянки по поводу и без повода, разное понимание отношений к общественному труду в разных семьях и даже в одной семье, стремление переложить свою работу на плечи других – всё это оказались сильнее желания добросовестно трудиться, чтобы выполнить в летний сезон важные, неотложные работы в поле и на сенокосе. Одержала верх вопиющая бесхозяйственность и во всех других делах: лошади и коровы остались зимовать в наскоро сколоченных, холодных хлевах, которые зимой заметало снегом, а в кое-каких коммунах их не успели построить к зиме, и скот оказался под открытым небом; в некоторых коммунах семена зерновых, хранившиеся в сырых амбарах, начали преждевременно прорастать, превратившись в непригодные для весеннего посева; весь сельскохозяйственный инвентарь, не очищенный от грязи, был брошен прямо на скотном дворе, и под дождём и снегом к весне начал ржаветь и разрушаться.
В подавляющем большинстве сельских коммун не было опытных хозяев, которые по-крестьянски заботились бы о земле и которые хорошо знали бы, как и когда нужно пахать, когда нужно удобрять и что нужно сеять, чтобы земля-кормилица отзывалась на их нелёгкий труд богатым урожаем. Бедные крестьяне, вступившие в коммуны, хотя жили и работали на земле, но по тем или иным причинам не владели богатым опытом земледелия и животноводства. Тем более таким же опытом не владели и горожане, приехавшие в коммуну. Это были, как правило, рабочие, потерявшие работу в следствие рокового октябрьского переворота 1917 года. И они, конечно же, имели своё весьма смутное представление о сельской жизни. Не имели крестьянского опыта хозяйствования и коммунары, вчерашние придворные слуги помещичьих имений, хорошо усвоившие лакейские манеры и угодив своему барину, вовремя сказать: «Кушать подано!».
Пожалуй, одна из самых главных причин несостоятельности сельских коммун заключалась в том, что не было опытных руководителей, которые хорошо и досконально знали бы сельское хозяйство и смогли бы организовать общественный труд на земле и своим примером показать, как нужно работать, чтобы, пожиная плоды совместного труда, не оказаться в нищете. Засланные большевики для организации коммун, прошедшие школу ликбеза в марксистских кружках и заполучившие красный партийный билет, обеспечивавший им безбедную жизнь, совсем не знали жизни крестьян, не знали их каждодневных проблем, которые нужно всегда решать немедля и сразу, не откладывая до лучших времён. Некоторые из них, тайно метившие в Наполеоны, с трудом считали до десяти и едва умели читать по слогам, а вместо подписи ставили корявую загогулину. Они никогда не ходили за плугом, не сеяли, не косили и сами не могли запрячь лошадь в телегу. Их способностей и скудного ума хватило лишь на то, чтобы усвоить весьма простое, незамысловатое правило разделять и властвовать, которое они стали применять на практике сразу же при организации сельскохозяйственных коммун, а для неё нужно было совсем другое – не разделять, а объединять коммунаров для совместной работы в поле и в общем хозяйстве, чтобы не оказаться без хлеба насущного и не остаться у разбитого корыта.
Бесхозяйственность и безделье, захлестнувшие коммуны вскоре после их организации, мало кого беспокоили и волновали, ведь каждый коммунар твёрдо усвоил, что вне зависимости от того, будет ли он по-хозяйски относиться к общим делам или нет, будет ли он добросовестно работать или нет, всё равно все получат поровну. В результате бесхозяйственного, пренебрежительного, безразличного отношения к крестьянскому труду некоторые поля не были вспаханы и удобрены осенью, а весной следующего года не все они были засеяны: не хватило семян для посева – одну часть их съели зимой и перегнали на самогон, а другая часть, преждевременно проросшая в сырых и влажных амбарах, годилась разве что на корм скоту. Да и пахать было не на чем – истощённые, рабочие лошади, похожие на скелеты, обтянутые кожей, не смогли сами встать на ноги после полуголодной зимовки и, следовательно, оказались непригодными для весенней работы в поле. Не хватило сена и коровам. И они, едва выжившие после зимы, перестали давать молоко. К этим бедам добавилась и другая, более страшная – в самом начале лета заканчивались запасы хлеба и картошки – основных продуктов питания на земле русской.
Многие коммуны, искусственно и поспешно созданные по замыслу партийных «мудрецов», уже в первые годы существования полностью превратились в потребительские объединения, не способные полностью обеспечить себя даже хлебом, который выращивался на полученной ими земле. Поэтому они стали распадаться ещё задолго до сплошной коллективизации. Все коммуны в том или ином виде, большинство которых находилось на грани разорения, прекратили свое существование в начале 1930-х годов. Их полностью поглотили колхозы. На их хозяйственной базе были организованы колхозные бригады. Нежелание добросовестно трудиться, отсутствие трудовой дисциплины, стремление поменьше работать, а побольше получить и есть до отвала, пренебрежительное отношение к семье как основе общества – все эти «коммунистические» принципы привели к тому, что бригады бывших коммун оказались самыми отстающими в колхозе, а их селения не отличались ни порядком, ни чистотой, ни зелёными насаждениями, в которых утопали многие деревни и сёла на земле русской.
Грязные, разбитые улицы, заваленные мусором; преждевременно перекосившиеся хаты с одним окном на улицу, наспех сколоченные топором да долотом и внешне больше похожие на амбары, чем на добротный крестьянский дом с тремя или четырьмя окнами, и как будто в погоне за «светлым будущим» они строились в спешке не для себя, а для кого-то другого; задранные северным, порывистом ветром соломенные крыши хат до самых стропил, заваленные хламом и мусором дворы, за исключением двух-трех, по-хозяйски ухоженных, – так печально, уныло и жалко выглядели новые сельские поселения многих коммун спустя всего лишь несколько лет после их организации. Своим беспорядком они сильно отличались от соседних благоустроенных деревень и сёл, которые коммунальная стихия обошла стороной. Не изменился убогий внешний вид поселений коммунаров и в дальнейшем, после их вступления в колхозы, которые, как показало время, оказались тоже нежизнеспособными.
Добровольная организация коммун вовсе не способствовала ни их развитию, ни их процветанию, хотя все начальные материальные условия для безбедной жизни в деревне были обеспечены. Ни взаимная помощь друг другу, ни работа с полной отдачей сил, как это бывает в страдную пору в каждой деревне и в каждом селе, а стремление переложить свою работу на плечи других, зная, что всё равно распределение всего произведенного и добытого будет равным – всё это привело к тому, что у коммунаров пропадало всякое желание добросовестно трудится, а сами коммуны превращались в потребительские сообщества, где известная, проверенная жизнью поговорка, «кто не работает, тот и не ест» превратилась в другую, коммунистическую – «работай или не работай, а всё равно все получат поровну».
«Коммунистическое» прошлое родителей-коммунаров, ориентированное не на любовь к ближнему своему, не на добросовестный труд и братскую взаимопомощь, а на потребление от пуза и на взаимоотношения, свободные от совести, отразилось, как в зеркале, на воспитании молодого поколения, лишённом спасительной духовно-нравственной основы: подрастающие дети в семьях многих бывших коммунаров не отличались ни примерным поведением в школе и на улице, ни смирением, ни прилежанием, ни стремлением учиться, но зато многие из них в совершенстве владели матерной лексикой и затевали драки, а некоторых из них часто ловили в чужих огородах. Всё это приносило много хлопот и головной боли, прежде всего, школьным учителям, да и родители не были в восторге от своих нерадивых, дурно воспитанных детей. До законченного среднего образования почти никто из детей коммунаров не дотягивал – их образование обрывалось гораздо раньше, в семилетней школе, хотя в учёбе в школе были заинтересованы их родители и учителя, да и сами ученики, повзрослев, осознавали, что владение грамотой им пригодится в жизни.
Попытка создать безбожный, земной рай чужими руками в сельских и городских коммунах в отдельно взятой стране полностью провалилась. Первые ласточки, призраки коммунизма, улетели в «светлое будущее» навсегда и бесповоротно, оставив лишь неизгладимый след в памяти народной. И в этом была бы не такая уж слишком большая беда несостоявшегося коммунистического эксперимента над русским и братскими народами. Настоящая беда и большое всенародное горе свалились на русскую землю чуть позже, при развернутом строительстве «социализма» в деревне – при бесцеремонном, наглом нашествии партийных самозванцев и их служак на деревню, которое вылилось в массовое раскулачивание крестьян и принудительную, сплошную коллективизацию. Дерзкая попытка построить «социализм» в деревне, завершившаяся полной неудачной, повлекла за собой крупномасштабные трагические последствия: десятки миллионов крестьян лишились собственной земли и многие из них были расстреляны либо брошены в тюрьмы или сосланы. Глубоко несчастные крестьяне, оставшиеся в живых и якобы на свободе, потеряли всякую свободу, оказавшись прикованными намертво не крепостными, как это было несколько десятилетий назад, а колхозными, железными цепями к чужой земле, когда-то им принадлежавшей, – они попали в не виданную ранее, чудовищную, колхозную кабалу на многие десятилетия вплоть до полного падения тоталитарного, коммунистического режима.
Библиографические ссылки
Карпенков С.Х. Концепции современного естествознания. Учебник для вузов, 13-е изд. М.: Директ-Медиа, 2018.
Карпенков С.Х. Концепции современного естествознания. Практикум, 6-е изд. М.: Директ-Медиа, 2016.
Карпенков С.Х. Экология. Учебник в 2-х кн., 3-е изд., М.: Директ-Медиа, 2024.
Карпенков С.Х. Экология. Практикум, 2-е изд. М.: Директ-Медиа, 2022.
Карпенков С.Х. Экология. Учебник для бакалавров. М.: Логос, 2014.
Карпенков С.Х. Технические средства информационных технологий. 5-е изд. М.: Директ-Медиа, 2023.
Карпенков С.Х. Концепции современного естествознания. Справочник. М.: Высшая школа, 2004.
Карпенков С.Х. Незабытое прошлое. М.: Директ-Медиа, 2015.
Карпенков С.Х. Воробьёвы кручи. М.: Директ-Медиа, 2015.
Карпенков С.Х. Русский богатырь на троне. М.: ООО «Традиция», 2019.
Карпенков С.Х. Стратегия спасения. Из бездны большевизма к великой
России. М.: ООО «Традиция», 2018.
Карпенков С.Х. К истории одного преступления // Уничтоженные как класс. М.: ООО «Традиция», 2020. С. 3 – 65.
Карпенков Степан Харланович
Русская Стратегия |
