Наша книжная лавка
Миф об СССР как самой передовой стране в мире важен в двух отношениях. Во-первых, он оправдывает положение марксизма о высоком типе социалистической культуры. Во-вторых, он постулирует любовь советского человека к родной пролетарской власти и к социалистическому отечеству.
Положение об СССР как самой передовой стране в мире — не фикция, а миф. Несмотря на свою явную, видимую для каждого советского человека нелепость, оно остается психологической реальностью, потому что создает иллюзию «нас возвышающего обмана», условную компенсацию мучительно переживаемой неполноценности советского человека. Миф этот апеллирует к национальному самолюбию и в среде людей, постоянно и жестоко унижаемых, именно поэтому оказывается чрезвычайно жизнеспособным. Миф этот повышает самосознание советского человека. А поскольку в нем отражается, кроме того, и верно улавливаемое, хоть и неверно толкуемое, явление роковой дефектности современной европейской культуры, ее сенсуалистического эвдемонизма и переживаемого сейчас кризиса всего европейского мироощущения, миф о превосходстве советского строя начинает восприниматься, как условная формулировка некоторого действительного превосходства. Превосходство это заключается в том, что издавна свойственная русскому человеку приверженность к идее служения над личным ценностям продолжает жить и в советском человеке. Советский человек глубоко убежден, что несмотря на всю ложь, которой окружила его сталинская пропаганда, он должен жить и работать для какого-то общего блага (для государства, для общества, для будущих поколений — это свое убеждение он выражает обычно неясно и всегда в ложных формулировках). Сталкиваясь с западноевропейцем, он видит, что последний, в подавляющем большинстве, работает лишь для себя и своей семьи и считает это совершенно нормальным. Это наблюдение приводит всякого русского человека, в том числе и сознательно ненавидящего большевизм, к выводу, что советская культура, по крайней мере в этом плане, выше западноевропейской.
Миф о том, что Советский Союз самая передовая страна в мире, один из важнейших, центральных мифов, позволяющих коммунистам эксплуатировать русское национальное самосознание.
Социалистический гуманизм. Это одна из самых бесстыдных фикций. Она заключается в утверждении, что существуют два гуманизма:
1. западноевропейский, лживый и лицемерный или в лучшем случае абстрактный, бессильный и мечтательный и
2. советский, жизненный, подлинный, мощный и прекрасный.
Согласно теории, советский гуманизм заключается в активной и творческой любви к людям. Это не филантропический гуманизм. Он дает человеку все возможности для творческого раскрытия его личности и требует от него творческой работы. Он освобождает его от предрассудков и духовного рабства, делает его свободным и открывает перед ним бесконечные перспективы. В то же время этот гуманизм суров: он понимает, что не бессильной проповедью любви и всепрощения, а беспощадной борьбой против всех остатков рабства можно добиться свободы человечества. Гуманизм этот нежен к трудящимся и беспощаден к их врагам. «Если враг не сдается, его уничтожают», так сказал Горький — пророк социалистического гуманизма. Этот гуманизм жесток, но жестокость его оправданна. Она не что иное, как форма высшей любви к людям. Социалистический гуманизм творит нового человека, качества которого: верность, мужество, способность к творческому труду, неисчерпаемая жизнерадостность, свобода, радостная слиянность с коллективом и пышным цветом расцветшая индивидуальность.
У человека, знающего советскую действительность, получается впечатление, что эта фикция создана посредством отталкивания от реальных черт социалистического общества. Советский гражданин — раб, всегда подозреваемый в контрреволюции или, по крайней мере, в пережитках капитализма в сознании. Его всегда контролируют, за ним всегда шпионят. Все его добродетели ему предписаны и регламентированы. В глазах советской власти он преступник, по крайней мере потенциальный. Он может быть арестован и сослан без всякой вины и даже без подозрений. Уважения к человеческой личности в СССР нет; напротив, есть самое крайнее, иногда демонстративно выражаемое презрение. Предательство, сексотство, доносы всячески поощряются. Люди не доверяют друзьям, близким, собственной жене. Врагов в прежнем смысле слова, то есть врагов классовых, давно нет в СССР, но советская власть истребляет трудящихся, справедливо полагая, что всё население России — ее враги.
Словосочетание «социалистический гуманизм» родилось как раз тогда, когда перерождение этики коммунистической идеи в этику активной несвободы и абсолютного властвования было в основном закончено. Социалистический гуманизм возник сразу в качестве фикции. И фикция эта имела только один смысл: выхолостить самое понятие гуманизма, лишить его всякой притягательности, всякого пафоса. Социалистический гуманизм — псевдоним величайшего насилия над человеком, больше того — приказ вообще забыть о человечности.
Свободная наука. Согласно официальному утверждению наука и искусство не просто свободны в СССР, но только в нем они и свободны. Потому-то они и являются самыми передовыми в мире. Больше того: наука и искусство собственно только в СССР и существуют. Буржуазная наука разлагается, так как она служит умирающему классу. Она не знает метода диалектического материализма и загнивает.
Несомненно, было время, когда большевики верили в это. Теперь, конечно, не верят, но с тем большей настойчивостью продолжают повторять это положение и требуют хотя бы фиктивного его признания.
В последние годы сталинщины был выработан так называемый «моральный кодекс советского ученого», согласно которому научный работник в СССР должен непременно стоять на партийных позициях и уметь научно обосновать правильность любого мероприятия партии и правительства, непременно бороться с безродным космополитизмом и низкопоклонством перед иностранщиной в своей специальности, непременно вести борьбу против чуждых идеологий, бдительно следить и беспощадно, не взирая на лица, разоблачать малейшие попытки протащить в советскую науку буржуазные идейки и теорийки, непременно содействовать разрешению текущих задач социалистического строительства, подчиняя логику исследования в естественных науках — техническим, а в гуманитарных — пропагандным требованиям момента.
В результате этого «кодекса» гуманитарные науки в СССР превратились в подсобный аппарат по производству мифов и фикций, а науки естественные используются лишь как основа для развития техники, которая в свою очередь ставится на службу укреплению и расширению абсолютного властвования.
Миф о «своей» власти. В миф о «своей пролетарской» власти в СССР теперь уже мало кто верит. Это миф умирающий, почти застывший в неубедительную официальную фикцию.
Власть мирится с этим фактом. Мирится прежде всего потому, что сама она целым рядом мероприятий обнаружила всю иллюзорность этого мифа. До начала тридцатых годов большевики прилагали немало усилий, чтобы укрепить этот миф, усиленно подчеркивая пролетарские элементы своего стиля и по мере сил обеспечивая привилегиями общественные низы. С появлением советской знати, с появлением и усилением в советской жизни сословных тенденций, отнюдь не рабоче-крестьянское существо советской власти обнаружилось совершенно ясно для всего народа.
Остались до сих пор кое-какие пролетарские элементы в стиле, создалась чисто декоративная знать пролетарского происхождения, осталась теперь уже катастрофически суживающаяся возможность для каждого рабочего и крестьянина через ряды этой знати подняться на вершины советской жизни, осталось пролетарское в большинстве случаев происхождение современной советской интеллигенции, но и только. Миф о «своей пролетарской» власти, на наших глазах все более заменяется фикцией власти «родной и народной». Большевики тем сильней за нее хватаются, чем более уходит из-под их ног гораздо более плодородная почва верообразного мифа. Уже 27 июля 1937 года нарком внутренних дел Н. И. Ежов на заседании президиума ЦИК СССР произнес речь, в которой, между прочим, было сказано:
«В мире нет ни одного государства, где бы органы государственной безопасности, органы разведки были так тесно связаны с народом, так ярко отражали бы интересы этого народа, стояли бы на страже завоеваний народа. В капиталистическом мире органы разведки являются наиболее ненавистной частью государственного аппарата для широких масс трудящегося населения, поскольку они стоят на страже интересов господствующей кучки капиталистов. У нас, наоборот, органы советской разведки, органы государственной безопасности стоят на страже интересов советского народа. Поэтому они пользуются заслуженным уважением, заслуженной любовью советского народа».
Эта весьма типичная речь была произнесена в разгаре «ежовщины», а ежовщина была самой жуткой, самой кровавой из всех чисток, которые когда-либо проводились в Советском Союзе. Шли процессы против старой ленинской гвардии, не менее 50 % командного состава Красной армии было арестовано в качестве врагов народа, трудно было в СССР найти семью, из членов которой никто не был бы репрессирован. Ежов в своей речи не упомянул о нежной любви народа к нему лично, но советская печать кричала об этой любви чрезвычайно громко, а у советского народа вымогали недвусмысленные проявления этой любви: Ежов был выдвинут и избран в члены Верховного совета СССР; во многих резолюциях население выражало восторг перед его деятельностью и одновременно надежду, что она будет проводиться с еще большей энергией. Некоторое время спустя обожаемый нарком сам был арестован и вскоре погиб в своих собственных застенках в качестве врага народа. Его имя и портреты вдруг исчезли из обращения и страстная любовь к нему широчайших народных масс была предана молниеносному забвению. Фикция любви лично к Н. И. Ежову была уничтожена, но фикция любви к «родной и народной власти» и ее карательным органам осталась и существует доселе. Для немногих, может быть, еще как миф, для большинства как фикция.
Любовь трудящихся к социалистическому отечеству. Эта фикция, вместе с фикцией трудового энтузиазма всего советского населения, венчает собой всё здание положительных мифов и фикций, созданных сталинизмом. Согласно этой фикции трудящиеся СССР любят свое отечество именно за его социалистическую сущность: за солнечную Сталинскую конституцию, социалистический гуманизм, колхозный строй, счастливую и зажиточную жизнь и все прочие достижения социализма. Именно для такого отечества трудящиеся рады приносить какие угодно жертвы в мирное и особенно в военное время. Любовь к социалистическому отечеству и к своей родной и народной власти побуждает их с восторгом принимать и выполнять пятилетку за пятилеткой, записываться в стахановцы и перевыполнять среднепрогрессивные нормы. Любовь к социалистическому отечеству побуждает приветствовать военный бюджет СССР и восторженно крепить Советскую армию. Любовь к социалистическому отечеству побуждает советских людей ненавидеть капиталистическое окружение и, будучи исполненными миролюбия, не отступить в случае необходимости и перед третьей мировой войной.
Что патриотизм в современной России существует и проявляется как действенная сила — несомненный факт. Во время второй мировой войны партийной пропаганде удалось (благодаря Гитлеру) внушить большому числу советских людей (далеко не всем, ибо армия Власова тоже была патриотической армией), что они должны защищать советскую власть, если хотят избежать германской колонизации. Защита советской власти в этом ходе мысли — и Сталин это, конечно, понимал — фигурирует лишь как, к сожалению, необходимое условие обороны России. Лозунг военного времени: «За родину! За Сталина!» представляет собой механическое соединение выражения подлинного чувства («За Родину») с фикцией («За Сталина»).
Производимое здесь подвешивание фикции к действительному чувству не заставляет, конечно, советского воина любить Сталина, но принуждает его все же с ним мириться. Этот психологический эффект очень нужен власти: он не дает возможности враждебной реакции на советский патриотизм. Фикция любви к социалистическому отечеству оказывается целесообразной не только в качестве обоснования для фикции трудового энтузиазма, преданности партии и правительству и т. п., но и сама по себе в качестве одного из немногих оставшихся в руках большевизма пропагандных средств.
Трудовой энтузиазм советского народа. Одно из самых ярких проявлений активной несвободы. Оно заключается в том, что с энтузиазмом подхватывая инициативу своих передовиков и новаторов, беззаветно преданных строительству социализма и умело и мудро руководимых коммунистической партией и лично товарищем Сталиным, все население страны дружно требует выполнения пятилетки в четыре, а потом в три с половиной года, требует повсеместного введения среднепрогрессивных норм и их дальнейшего повышения, массового внедрения стахановских методов, партийного контроля и всяческих мероприятий, которые должны способствовать всемерному росту производительности труда. Деревенское население, например, ко всем тяготам колхозной жизни спешит прибавить массовую постройку электростанций местного значения и на базе местных материалов, без всякой помощи со стороны центра. Но населению и этого мало: оно добровольно и по собственной инициативе выходит на рытье каналов и проведение железных дорог. Трудовой энтузиазм и на этом не останавливается: каждый день поднимаются все новые и новые его волны. Фикция эта — мука для населения и воспринимается им в полном соответствии с действительностью как прием дополнительной эксплуатации с помощью активной несвободы.
Фикция трудового энтузиазма по существу есть приказ каждому советскому человеку работать до полного истощения с ил, не поднимая даже вопроса о «гарантированных» ему «законом» трудовых нормах. Пропагандное значение ее в настоящее время равно нулю. Зато экономическое значение огромно, ибо на ней основаны вполне реальные мероприятия по выполнению встречных планов, социалистическому накоплению и т. д.
Ломка устарелых норм и слепота специалистов. Эта фикция, теснейшим образом связанная с фикцией трудового энтузиазма, называется также «поражением предельщиков». «Предельщиками» были названы люди, которые утверждали, что существуют научно установленные технические нормы: например, сопротивления материалов, нагрузки на двигатель и т. д. Нарушение этих норм без одновременного проведения технической реконструкции на основе новых изобретений нерационально, а в отдельных случаях может оказаться и опасным.
Этот тезис был объявлен «предельщиной», вызванной косностью и слепотой специалистов, и ему была противопоставлена фикция возможности безнаказанного нарушения технических и технологических норм. При этом речь шла вовсе не о научной проверке норм и установлении новых, научно обоснованных, а об эмпирической ломке, совершаемой по вдохновению некомпетентными и безответственными людьми до пределов, которые никто не позаботился установить. Создателем фикции был Л. М. Каганович, занимавший в первой пятилетке пост наркома путей сообщения. С помощью своих энтузиастов он «революционным порядком», ссылаясь на массовый подъем трудового энтузиазма и инициативу передовиков социалистического производства, ломал нормы вопреки «слепым специалистам», которых массами репрессировало за слепоту НКВД, и хвастался достигнутыми на транспорте успехами. Успехи действительно были. Достигались они очень просто. Нормы «слепых специалистов» устанавливались ведь с известной поправкой, с запасом, который должен был служить гарантией против возможности катастроф. Вот этот запас и снимал начисто Каганович, что и позволило ему поднять нагрузку и увеличить скорость на железнодорожном транспорте. Но это же привело и к колоссальному росту катастроф. Непосредственный вред от ломки устарелых норм был необъятно велик, но политико-экономическая задача, которую ставила себе фикция Кагановича, была разрешена: перевозки увеличены.
Причиненные же разрушения восстанавливались всю вторую и третью пятилетки.
Фикция эта ныне забыта, но в свое время она существенно дополняла фикцию трудового энтузиазма, ибо она есть приказ работать, не считаясь уже не только с правовыми, но и с техническими нормами.
Это далеко не полный перечень фикций. Их имеется еще великое множество. Тут и сталинская забота о человеке, и добровольное объединение крестьян в колхозы, и «труд дело чести, дело славы, дело доблести и геройства», и обожание вождя, и внутрипартийная демократия, и советская общественность, и счастливое детство в СССР, и еще и еще, без конца.
Всех не перечислить; упомянем еще лишь об одном весьма своеобразном и чрезвычайно интересном мифе, мифе эволюции большевизма к гуманности, праву и демократическому строю. Высказывать в Советском Союзе этот миф открыто, значит совершить вылазку классового врага и контрреволюционный выпад, который не может не привлечь к себе внимания органов. Но за границей именно этот миф усиленно распространяется советской агентурой, где, впрочем, и принимается некоторыми эмигрантскими и иностранными кругами.
2. Отрицательные мифы и фикции
До сих пор речь шла о мифах и фикциях, рассчитанных на возбуждение искусственного энтузиазма и маскирующих пропасть, отделяющую советскую жизнь от действительного воплощения коммунистических идеалов.
Но есть еще и отрицательные мифы и фикции, апеллирующие к ненависти и совершенно необходимые в системе сталинизма. Цель отрицательных мифов стимулировать силы ненависти и направить народный гнев с советской власти на иные объекты.
Наиболее важной в этой категории является группа мифов и фикций, воспитывающих ненависть к несоветскому миру и оправдывающих террор. Это суть: миф о капиталистическом окружении, миф о врагах народа, миф о неизбежной войне, фикция народного гнева, фикция бдительности, фикция критики и самокритики.
Миф о капиталистическом окружении. Общеизвестно, что еще Маркс и Энгельс призывали к мировой революции и делали ставку именно на нее. Ленин, создавая свою теорию слабейшего звена в цепи капитализма, уже понимал, что пролетарская революция ни в коем случае не разразится сразу во всем мире, но продолжал мечтать о том, что совершаемая им революция в России явится преддверием революции мировой. Он, правда, вынужден был допустить временное существование социализма в одной стране, но эта сторона его учения не была им развернута и обоснована. Заслуга развития учения о построении социализма и даже коммунизма в одной стране принадлежит уже Сталину. Но и при этом коммунизме сохранится государство.
«Мы идем дальше вперед к коммунизму, — объявил Сталин XVIII съезду ВКП(б). — Сохранится ли государство у нас также в период коммунизма? Да, сохранится, если не будет уничтожена опасность военных нападений извне… Нет, не сохранится и отомрет, если капиталистическое окружение будет ликвидировано, если оно будет заменено окружением социалистическим».
Не стоит терять слов о том, что капиталистического окружения в смысле враждебного СССР блока никогда не существовало. Положения сталинской доктрины никогда и не стремятся отразить истинное положение вещей. Их задача совершенно иная: они — «оружие в борьбе за дело рабочего класса», или, что гораздо точнее, за дело Политбюро ЦК ВКП(б), за дело Ленина-Сталина, а в плане этой задачи значение мифа о капиталистическом окружении совершенно фундаментально, ибо этот миф не что иное, как приказ готовиться к «последней и решительной схватке с мировой буржуазией». Миф о капиталистическом окружении — идеологическая основа для целого ряда мифов и фикций, в том числе для всех, касающихся работы политической полиции.
Учение о капиталистическом окружении не просто фикция, то есть своеобразная форма приказа о подготовке к войне. Учение о капиталистическом окружении — миф, то есть психологическая реальность как для значительной части советского населения, так и для самих творцов советской политики. Это одно из немногих идеологических положений, в которое сам Сталин, а вместе с ним Молотов, Берия, Маленков и другие члены Политбюро, по-видимому, серьезно верили. Но в этот миф, несомненно, верили и широкие советские массы, в частности же Советская армия. Перед вступлением СССР в войну, особенно когда по официальной терминологии «англо-французский империализм схватился с миролюбивой Германией», миф о капиталистическом окружении довольно быстро стал перерождаться в фикцию. Но восточная политика Гитлера влила в него новые силы, а захват половины Европы и столкновение с европейской жизнью еще усилили процесс его регенерации.
Существует два психологических фактора, питающие миф о капиталистическом окружении: сознательный и подсознательный. Сознательный фактор — совершенно понятное стремление власти путем пропаганды этого мифа мобилизовать свое население для схватки с Западом. Подсознательный фактор коренится в той мании преследования, которой одержим сталинизм. Именно в силу этой мании, миф о капиталистическом окружении даже в самом Политбюро, а тем более в среде работников службы государственной безопасности, — предмет веры, с которой надо считаться.
Миф о капиталистическом окружении представляет собой доктринерский фундамент для всей советской внешней политики. Запрещение какого бы то ни было общения с несоветским миром, воспитание ненависти к нему, подготовка к войне с ним и глубинное обоснование психоза бдительности, столь характерного для всей деятельности партии и органов государственной безопасности — вот непосредственный и исключительно важный эффект мифа о капиталистическом окружении.
Миф о капиталистическом окружении имеет корни не только в советской пропаганде и возник не только в представлении людей, советски настроенных. Люди, антисоветски настроенные, не менее охотно приняли и даже способствовали созданию этого мифа. При этом они исходили из веры в мировую совесть и в разум руководителей не большевистского мира. «Они видят, какие у нас происходят ужасы, и они должны придти и спасти нас», так одно время мыслили и верили многие, из ненавидящих советскую власть. «Они не могут не понимать, что, если сейчас не расправиться с большевизмом, то через несколько лет большевизм сам задушит и поглотит их, а потому они должны готовиться к войне с Советским Союзом». Таким образом, всякий намек советской пропаганды на капиталистическое окружение, на возможность «крестового похода на СССР» радостно воспринимался известной частью населения и содействовал укреплению мифа.
Миф о неизбежной войне. Особо стоит вопрос о новейших сталинских мифах, только формально связанных с марксистской теорией, но прямо вытекающих из мифа о капиталистическом окружении. Таков миф, в первую очередь, о том, что СССР вынес на своих плечах главную тяжесть второй мировой войны, что он один является подлинным победителем в этой войне и что военная роль западных союзников была ничтожной. Далее, миф о советской власти и Советской армии, как освободительнице народов восточной Европы (пока) из-под фашистского ярма.
Особо в этом ряду стоит миф о назревающей последней и решительной схватке стран лагеря социализма со странами, находящимися под владычеством «акул Уолл-стрита». Этот миф — логический вывод из мифа о капиталистическом окружении. Недаром именно в послевоенное время, наряду с темой советского патриотизма и игрой на национальных чувствах, главным образом великоросса, снова зазвучали мотивы пролетарского интернационализма. И противопоставление советского западному, подмененное во время войны противопоставлением русского немецкому, стало все более уступать место противопоставлению коммунизма капитализму. В последние годы сталинщины советская пропаганда снова начала приближаться к тонам марксистского мессианизма, замершим было в тридцатые и военные годы. Различие здесь лишь в том, что нет былой ставки на внезапную мировую революцию. Эта утопическая надежда уступила место более реальной ставке на военную мощь СССР.
Упомянем еще об одном курьезном парадоксе советской пропагандной мифологии.
Во время и до германо-советской войны советская пропаганда представляла германский фашизм как особую форму капитализма, изображая Гитлера в качестве наемника германских тяжелых промышленников. Когда же единственным соперником на мировой арене остались западные демократии, советская пропаганда усиленно клеймит американские правительственные круги, за па дно-германскую государственность, а заодно и английских лейбористов словечками «реакционеры» и «фашисты».
Эта игра понятий, логически не выдерживающая никакой критики и сама себе противоречащая, вполне целеоправдана, ибо у рядового советского гражданина нет никаких враждебных чувств по отношению к капитализму, но в результате войны с Германией появился сильно развитый комплекс вражды к фашизму. Этот комплекс и должен быть обыгран.
Миф о врагах народа. Миф о врагах народа является основным для работы органов государственной безопасности СССР. По своей психологической структуре он вполне подобен мифу о капиталистическом окружении и логически из него вытекает. Он имеет свою подсознательную основу в уже отмеченной нами выше сталинской мании преследования, сознательно же используется для полного уничтожения всех действительных и потенциальных врагов советского режима. Ярлык «врагов народа» большевики приклеивают всем, неугадавшим очередной поворот генеральной линии партии, а также всем стихийно сопротивляющимся противоестественным и антинародным мероприятиям власти.
По существу миф о врагах народа преследует две цели: 1) цель оправдания советской власти и 2) цель мобилизации всего советского народа на службу государственной безопасности.
1) Оправдание советской власти. Вина за все лишения и гнет, который должен терпеть народ под властью Сталина, сваливается на «врагов народа», «контрреволюционеров», «социал-предателей», «внутренних фашистов», «наемников иностранных разведок», «вредителей», «саботажников», «диверсантов» и т. д. и т. п. Теоретически виновниками здесь оказываются пережитки капитализма в сознании: «пережитки капитализма в сознании отсталой части трудящихся, прежде всего, проявляются в форме несоциалистического отношения к труду» когда действуют по старому принципу: дать государству похуже и поменьше, а взять от него получше и побольше. Все эти, как и другие пережитки капитализма — национальная рознь, великодержавный шовинизм, невежество, безкультурье, индивидуализм, эгоизм и т. д. — тормозят движение вперед, задерживают темпы строительства коммунистического общества, являются питательной почвой для возникновения всякого рода антинародных действий против социализма».
Практически, однако, эта теория не имеет никакого значения, если не считать того факта, что в технике сталинского репрессирования лица, в сознании которых можно с наибольшей вероятностью ожидать пережитков капитализма, репрессируются уже заранее, можно сказать «в кредит», независимо от совершения ими действительных преступлений. Миф о врагах народа, постоянно подрывающих устои социалистической государственности и сводящих на нет все достижения советской власти, с одной стороны, оправдывает, таким образом, все неудачи и провалы социалистического строительства и делает понятным и естественным царящий в стране террор, с другой стороны —
2) мобилизует все население на службу государственной безопасности. Совершенно ясно, что раз отечество всех трудящихся, Советский Союз, со всех сторон окружен врагами и вся жизнь его насквозь пронизана деятельностью вольных и невольных пособников мировой буржуазии, чуть ли не сводящих на нет все достижения бесконечно благого Сталина, его партии и правительства, то каждый советский гражданин как верный сын морально-политически единого советского народа, обязан постоянно быть бдительным, внимательно следить за происходящими вокруг него происками врагов и помогать органам государственной безопасности вовремя обнаруживать и пресекать эти происки.
Фикция бдительности. Фикция бдительности есть не что иное, как приказ всему населению СССР активно участвовать в работе органов государственной безопасности, приказ, позволяющий последним не только с идеологическим обоснованием вербовать огромную армию секретных агентов, но, что еще гораздо важнее, использовать для своих целей любую партийную или советскую организацию.
Фикция бдительности — прямой вывод из мифа о врагах народа. Именно она претворяет его в жизнь. «Большевистская бдительность» не пропагандный лозунг. Это действительная основа сталинской службы государственной безопасности. Благодаря ей в работе политической полиции теоретически должен был бы принимать участие весь рабочий класс, или, в результате построения социализма, весь морально-политически единый советский народ. Дело Павлика Морозова, предавшего собственных родителей «мечу пролетарского правосудия», расценивается поэтому как «дело чести». Весь советский народ-пролетариат стоит на страже своих интересов, представляющих одновременно интересы угнетенных всего мира, и совершенно естественно, что делом чести каждого советского человека является донос пользующимся его безграничным доверием, любовью и уважением карательным органам о замеченных им происках врагов социалистического государства. Официально в СССР считается, что борьба с контрреволюционными, фашистскими, или реакционными элементами, ведется силами всего народа, возглавляемого Сталиным, партией и созданным ею советским правительством и органами государственной безопасности.
Совершенно ясно, что теория эта — чистейшая фикция. Но совершенно ясно также, что она крайне нужна советской власти. Нужна по следующим причинам.
1. Фикция бдительности дает широко применяемую во все время существования советской власти возможность не только считать недоносительство тяжким преступлением, но и требовать осведомительной службы от любого советского гражданина как в пределах Советского Союза, так и за его границами, расценивая отказ или нерадение к ней, как невыполнение гражданского долга. Политическая полиция СССР вербует, таким образом, без отрыва от основной работы своих секретных сотрудников везде, где сочтет это целесообразным, квалифицируя попытки отказа как нелояльное отношение к советской власти, за которым естественно должны следовать репрессии. Под знаком бдительности она привлекает к своей работе почти поголовно всех членов партии (в различных формах, конечно), руководителей профессиональных и общественных организаций, выбирая параллельно из всей массы советских граждан тех, кто кажется ей подходящим.
2. Фикция бдительности дает большевикам драгоценную возможность рассматривать не только случайных доносчиков, но и всех работников государственной безопасности, включая сексотов, как особо достойных сынов советской Родины, что должно положить конец сложившемуся в дореволюционном российском обществе прямому презрению к жандармерии, а тем более к «охранке», неуклюже отправлявшей в то время функции политической полиции.
Фикция народного гнева. Эта фикция была создана еще в 1918 году с целью формально оправдать систему террора, планомерно развиваемую большевиками. Фикция эта развивалась вместе с развитием «разящего меча пролетарской диктатуры»: Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Согласно ей ВЧК только канализовала справедливый гнев трудящихся масс против своих поработителей, гнев, который без вмешательства этого органа оказался бы неизмеримо более жестоким, чем созданная Дзержинским, Лацисом, Петерсом и другими революционная законность.
Эта фикция, в которую, думается, с самого начала никто серьезно не верил, была с предельной ясностью формулирована самим Дзержинским в его письменном докладе Совнаркому 17 февраля 1922 года: «Полагая, что накопленная веками ненависть революционного пролетариата к своим угнетателям поневоле выродилась бы в ряд стихийных кровавых эксцессов, которые смели бы с лица земли как наших врагов, так и наших друзей, я поставил себе задачей систематизировать производство репрессий революционной властью. В течение всего прошедшего времени ЧК была поэтому не чем иным, как разумной и целесообразной организацией революционного пролетариата».
При Сталине фикция народного гнева была поставлена на службу активной несвободе. В действительность народного гнева не верил, конечно, уже никто, но форма этой фикции оказалась в высшей степени удобной для активного проявления морально-политического единства советского народа, его беззаветной преданности Сталину и его партии и его священной ненависти к врагам. В периоды чисток каждый советский гражданин имел право и был обязан проявить свой справедливый гнев, выступая на митингах и собраниях и голосуя за резолюции, требующие от советского правосудия особенно суровых приговоров по отношению к предателям дела Ленина-Ста лин а, продажным холуям мировой буржуазии, вредителям, саботажникам и т. д.
Фикция народного гнева не есть, таким образом, пустое украшение. Она имеет практический смысл, вполне оправдывающий ее существование: она — приказ советскому человеку с гневом и возмущением отрекаться от былых авторитетов, от сослуживцев, друзей и родственников, почему-либо арестованных органами, — запрет всякого сочувствия и сострадания по отношению к жертвам сталинского террора. Нечего и говорить, что такой подход имеет конечной целью устранение самой возможности какой бы то ни было солидарности с ним.
Критика и самокритика. Фикция критики и самокритики имеет колоссальное значение. Вся так называемая общественная жизнь построена на критике и самокритике. Сталин даже открыл, что критика и самокритика играют в бесклассовом обществе такую же роль, как классовый антагонизм играет в классовом: это движущая сила развития общества.
На самом деле никакой критики в подлинном смысле слова, конечно, нет: критикуют только то, что позволено, вернее, предписано, критиковать, и в меру дозволенного. Большевики говорят о своей критике, что она у них поднята на большую принципиальную высоту. На самом деле, критика и самокритика — это, прежде всего, нападки на личность, нередко на уровне доноса. Это, во-первых, сведение личных счетов и попытка построить личную служебную карьеру; это, во-вторых, выполнение заданий политической полиции, которая дает соответствующие инструкции своим сексотам и стремится вызвать рознь, недоброжелательство, недоверие и вражду в коллективе; это, в третьих попытка мелких людишек выслужиться перед партией и продвинуться в ряды актива.
Деловое значение критики и самокритики скорее всего отрицательное, но польза, приносимая ею делу Ленина-Сталина, весьма велика. Критика и самокритика означают: а) рабское приятие любых директив вышестоящих органов и б) на основе этого приятия беспощадное шельмование всех слабых, отстающих, недостаточно рьяных, не абсолютно стандартных, пытающихся мыслить. Это форма открытого доноса, узаконенный самосуд, расправа над беззащитным, ибо нападение производится всегда в плоскости чистейших фикций и не допускает никаких возражений по существу. Всякое собрание с самокритикой это маленькая чистка. Пострадавшему от самокритики, чтобы не быть окончательно раздавленным, остается одно: подтянуться, чтобы получить возможность укусить другого больнее, чем укусили его.
Фикция критики и самокритики как бы венчает собой всю сталинскую мифологическую систему. Ее главнейшая ценность для сталинизма — возможность беспощадного шельмования (и самошельмования) всякого, кто попытается обращаться с фикцией не как с безусловным приказом, кто проявит зазнайство, самоуспокоенность, наплевизм и т. п.
Самим Сталиным это сформулировано так: «Большевики не могут не знать, что лозунг самокритики является основой нашего партийного действия, средством укрепления пролетарской диктатуры, душой большевистского метода и воспитания кадров».
|
