Больши сея любве никтоже имать,

да кто душу свою положитъ за други своя

(Ин. 15. 13)

- Ты счастлив? Счастлив? - спрашивала Настасья Филипповна князя Мышкина.    

- Мне только одно слово скажи, счастлив ты теперь? Сегодня, сейчас?

Настасье Филипповне было необходимо, чтобы её возлюбленный был счастлив, пусть и с Аглаей. Это и возглас души каждого положительного героя Достоевского, пусть и не поставленного Федором Михайловичем в их прямую речь. А, прежде всего, это возглас самого Федора Михайловича. В нем выражена самая существенная черта русской души: готовность положить душу свою за другого, дарованная русской душе сразу по принятии ею в свое сердце Христа.

“Счастлив ли ты?” Настасьи Филипповны - это не вежливое обращение опустошенного сердца. Это вопрос всей жизни! Много лет формировалась душа, чтобы в нужный момент положить её за любимого человека. Причём плотская любовь при этом вопросе не существует. Любовь «за други своя» - это совсем иное, совсем противоположное нынешнему господству опустошенной души… «заниматься любовью».

Чьё же это сердце открыл Ф.М. возгласом Настасьи Филипповны: «Ты счастлив? Счастлив?»? А свое сердце и открыл.

И, чтобы хоть как-то, хотя бы умом ощутить, эту готовность положить свою душу за другую, хорошо бы найти её раскрытие у какой-нибудь другой поэтической души, созвучной душе Федора Михайловича. Русская классическая литература такую возможность может предоставить многократно.

Мы же обратимся лишь к душе Михаила Юрьевича Лермонтова. 17-тилетним он встречает юную Варвару Лопухину, которой тогда было 16 лет.

И быстрые глаза, и кудри золотые, и звонкий голосок!

Все её движенья, улыбка, речи и черты так полны жизни, вдохновенья, так полны чудной простоты.

Варвара так же сильно любила поэта. Но семья Лопухиных выступила против их брака. Главным противником выступил отец. Когда Вареньке было 20 лет за неё посватался 37-летний помещик Бахметьев, и, как пишет племянница Лопухиной: «Не знаю, кто повлиял на бедную Вареньку, но предложение Бахметьева было принято». А по свидетельству троюродного брата Лермонтова Акима Шан-Гирея, тот при известии о свадьбе Лопухиной «изменился в лице и побледнел». И вот, в этот бесспорно трагический для него момент, он со всей искренностью открывает единственное то, чего больше всего сейчас желает его сердце.

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою

Пред твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастьем душу достойную;

Дай ей сопутников, полных внимания,

Молодость светлую, старость покойную,

Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную -

Ты восприять пошли к ложу печальному

Лучшего ангела душу прекрасную. 

Кто на практике так раскроет слова Господа Христа о самой большой любви, как эта русская душа?

Эти слова Лермонтова полностью раскрывают и душу Настасьи Филиппповны, которую она целиком вложила в свой вопрос: “Ты счастлив?”.

А мы тоже думаем сейчас только об одном: как хорошо было бы присоединить это стихотворение в школьной программе к “Бородину” Лермонтова, чтобы не только на патриотическое воспитание могло бы повлиять сердце его, через великий его дар поэта, но и на воспитание чувств. Как было бы хорошо, если бы все русские мальчики, и все русские девочки знали бы это стихотворение наизусть!

Любовь земная

Достоевский - великий популяризатор Евангелия. Но настолько непростой, что его толкование Евангелия само требует, чтобы его истолковывали. И ни кто-нибудь, а такие великие аввы,  как святитель Антоний Храповицкий и преподобный Iустин Попович.

А как толкует Евангелие Феодор Михайлович? Он толкует Евангелие, неимоверно усложняя его понятия до крайности. Он преподносит непростые Евангельские понятия через саму жизнь человека, через его страдания, мысли, чувства. Но, закручивая спираль своих головокружительных сюжетов, Феодор Михайлович ни на мгновение не прерывает нить евангельского духа, подчиняющую каждую малюсенькую деталь, каждую образную краску единой евангельской цели в каждом своем романе. Для чего так неимоверно всё усложняет Достоевский, а не говоритъ прямо (Ин. 16,29)? А вот, для того, чтобы любите друг друга! коснулась самого сердца и, может быть, и осталась бы в нем. 

И как проникновенно преподобный Иустинъ Поповичъ начинает свой удивительный труд о Достоевском:

"Начиная с моих пятнадцати лет Достоевский - мой учитель. Признаюсь - и мой мучитель. Уже тогда он увлёк меня и покорил своей проблематикой. Я понял, что его проблемы - это вечные проблемы человеческого духа. И если человек называется человеком, то он должен ими заниматься. А Достоевский весь в этих проблемах, и поэтому во всех своих изысканиях он - настоящий человек. Его превосходство в том, что в вечные проблемы человеческого духа он внес вдохновение пророка, пламень апостола, искренность мученика, грусть философа, прозорливость поэта".

Святой апостол и евангелист Iоаннъ Богослов в конце своей земной жизни, когда уже не мог и передвигаться, и его переносили его ученики, твердил им всего только одну фразу: любите друг друга. Ученикам надоело слушать это однообразие, и они сказали ему, наконец, что-то вроде: “Отче, ну, что уж ты заладил одно и тоже?” - “Так ведь, если будете это соблюдать, то больше ничего и не надо”- ответил он.

В эту самую точку бьёт, совершенно, как и Iоаннъ Богослов, и Феодор Михайлович Достоевский. Только он повторяет эту фразу, не произнося её, а наоборот, закапывая всё глубже и глубже в людские страдания, в людские немощи, в людское неразумение. Для чего он это делает? А вот, для того, что, ежели, кому удастся самому докопаться до этой главной заповеди Христа через описанные им  глубины людских страданий людской мерзости, то тот уже не скажет: “Ну, что заладил?”  Но чтобы это состоялось, чтобы читатель его романов главную заповедь Христа: любите друг друга воспринял не как фразу, а как цель и смысл каждой человеческой жизни, да, необходимы толкователи Достоевского - святитель Антоний Храповицкий и преподобный Iустин Попович. Вот, после их анатомии творчества Достоевского все его хитросплетённые сюжеты отваливаются на второй план, и в сердце читателя проникает становящаяся  доступной для этого проникновения главная заповедь Христа: любите друг друга (Ин. 13, 34). 

 Главнейшая мысль Достоевского та, что больше всего человеку в его земной жизни необходима любовь! Из всех ценностей самая большая – любовь. Такую фразачку Марины Гардениной: “Любовь земная - любви не знает”, Феодор Михайлович, что называется, отметал бы с порога. Хотя совершенно понятно, что вкладывала Марина Николаевна Гарденина в эту свою строку: “Любовь земная - любви не знает”. Конечно, богочеловеческую любовь не сравнить с земной.  Лучше всего это объяснить может  сам Феодор Михайлович. Есть много видов любви. Все они относительные, проходящие, смертные. Только одна из них - абсолютная и вечная. Это богочеловеческая любовь. Проверяется эта любовь Богочеловеком Христом. Конечно же, человек, возлюбивший Христа, испытывает такую любовь, которая, да, превосходит всякую земную любовь. Но, сказать, что любовь земная - любви не знает… чересчур смело. Любовь земная в этой фразе просто отвергнута. Получится, что любовь, например, Свидригайлова, Пульхерии Александровны, Разумихина… ну, какая это любовь? Для Федора же Михайловича такая мысль недопустима. Через земную любовь, только через земную, человек может возлюбить Господа Бога своего всем сердцем своим, и всей душею  своею, и всем разумением своим. (Второзак. 6,5)

И потому подтвердим мысль Достоевского известной притчей.

«Один человек пришел к старцу и сказал:

- Я хочу найти путь к Богу. Помогите мне!

Тот внимательно посмотрел на него и спросил:

- Скажи мне сначала, любил ли ты кого-нибудь?

Гость ответил:

- Я не интересуюсь мирскими делами, любовью и прочим. Я хочу прийти к Богу.

- Подумай ещё раз, пожалуйста, любил ли ты в своей жизни женщину, ребёнка или хотя бы кого-нибудь?

- Я ведь уже сказал тебе, что я необычный мирянин. Я - человек, желающий познать Бога. Все остальное меня не интересует.

Старец печально ответил:

- Тогда это невозможно. Сначала тебе следует познать, как это действительно по-настоящему полюбить кого-нибудь. Это и будет первая ступенька к Богу. Ты спрашиваешь меня про последнюю ступеньку, а сам ещё не вступил на первую».

И вот, эту земную любовь, величайший Божiй дар людям, намного превосходящий дар свободы, которым Он тоже снабдил людей,  Достоевский и преподал мiру. Раскольников решился идти с повинной. И перед тем, как направиться в контору предавать себя, он идёт к матери, к которой не приходил несколько дней, запретив и ей приходить к нему,  хорошо понимая, на какую муку он обрек её такой своей жестокостью. Что же теперь  он идёт успокоить мать?  Попросить прощения? Подготовить её к страшному известию, которое она узнает, когда он сознается в убийстве? Нет, это мог бы иметь в уме любой писатель, но не Достоевский! Родион Романович Раскольников перед каторгой идёт к матери, чтобы спросить её…

- Маменька, оставьте это, я сейчас пойду. Я не для того пришел. Пожалуйста, выслушайте меня.

Пульхерия Александровна робко подошла к нему.

- Маменька, что бы ни случилось, что бы вы обо мне не услыхали, что бы вам обо мне ни сказали, будете ли вы любить меня так, как теперь? – спросил он вдруг от полноты сердца, как бы не думая о своих словах и не взвешивая их.

Но не только спросить об этом у своей маменьки пришел к ней Родион Раскольников, перед своей каторгой, он пришел к своей маманьке также и сказать ей:

- Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил, и теперь рад, что мы одни, рад даже, что Дунечки нет, - продолжал он с тем же порывом, - я пришел вам сказать прямо, что хоть вы и несчастны будете, но всё-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь больше себя, и что всё, что вы думали про меня, что я жесток и не люблю вас, всё это была неправда. Вас я никогда не перестану любить… Ну, и довольно…

Вот, что необходимо Раскольникову в самый трудный момент его жизни - любовь тех, кого он любит. Это было необходимо самому Федору Михайловичу, когда он стоял на эшафоте. Это необходимо каждому человеку, хотя не каждый скажет, как Родион Раскольников, не каждый осознаёт это… но каждый это чувствует.

 А как через земную любовь человек возлюбил Господа Бога своего всем сердцем своим, и всей душею  своею, и всем разумением своим, Федор Михайлович показал на образе Степана Трофимовича Верховенского.

- Друзья мои, Богъ уже потому мне необходим, что это единственное существо, которое можно вечно любить... Мое бессмертие уже потому необходимо, что Богъ не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшийся к Нему любви в моем сердце. И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь венец бытия, и как же возможно, чтобы бытие было ей неподклонно? Если я полюбил Его и обрадовался любви моей – возможно ли, чтобы Он погасил и меня и радость мою и обратил нас в нуль? Если есть Богъ, то и я бессмертен! Вот мой символ веры.

К такой любви, к такому символу веры Степан Трофимович смог придти потому, что земной любовью он любил так искренно, так нежно, как дай Богъ так любить другим.

Вот он, Феодор то Михайлович Достоевский, до сих пор колеблющий безбожный мiръ, не могущий справиться со своей душей христианкой, которая уже при полном разгуле плоти продолжает рваться к своему Творцу. Вот, она разгадка недоумения всего “образованного” мiра, узнавшего, что переведённый на японский язык роман “Братья Карамазовы” миллионным тиражом был сметён с японских прилавков в одно мгновение. И это во  времена господства «гарри поттеров»! Кстати, говоря о распространении Православия в Японии наши святители, возглавлявшие там Православную Церковь, всегда обращали внимание на то, что часто всё начиналось с русской литературы. Через неё японцы усваивали практическую сторону христианства, и под её влиянием обращались к Евангелию и так приходили  к вере.* Душа японцев, а не извращенное их сознание пакемонами и поттерами, заставила их и сегодня ринуться за откровением Достоевского. Потому что и в “Братьях Карамазовых” раскрывается этот же призыва Христа любите друг друга!, то есть, та любовь, которой любили и Сонечка, и Раскольников, и Алёша, и мальчики, и Илюшечка, и все-все персонажи, вышедшие из мученической души Феодора Михайловича Достоевского. Отсюда исходит и определение ада, преподнесённое нам  Достоевским: “Что есть адъ?” Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя уже более любить”.

Вадим Виноградов

          *Митрополит Иоанн (Ведланд) “Митрополит Гурий (Егоров)”