Граждане Пятой республики вспоминают якобинство, как кровавый кошмар
Столетие революции 1917 года вызвало бурный всплеск дискуссий о том, что это было: акт прогресса или ужасная катастрофа. Апологеты большевизма, не имея на руках серьезных аргументов для оправдания великого русского погрома, прибегают к подмене понятий и откровенным фальсификациям.
Одна из таких подтасовок - ссылка на «великую французскую революцию» как будто бы исторический аналог «великой русской», с указанием на мнимое почитание во Франции всех ее деятелей и героев. Мол, смотрите, как ведут себя цивилизованные французы, и как мы – варвары, с нашими попытками развенчивать Ленина и Великий Октябрь.
Ложь таких, с позволения сказать, аргументов очевидна. Ведь французской параллелью большевизма служит не что иное, как якобинская диктатура, также сопровождавшаяся разнузданным террором и бесчисленными жертвами. А она продержалась менее года, примерно с июля 1893 по июль 1894 года, и была сметена с политической арены, причем все ее главные вожди закончили жизнь на гильотине. В их честь не найти ни мавзолеев, ни памятников, ни географических названий.
Таким образом, Франция, в отличие от СССР, покончила с режимом революционного экстремизма уже через год после его воцарения. Вождь якобинцев Робеспьер – французский Ленин – был казнен на другой день после переворота 9 термидора (27 июля 1794 г.). Та же участь постигла французского Дзержинского - Фукье-Тенвиля, а также целый ряд других вождей революции - из числа тех, кто уцелел в ходе кровавой борьбы за власть, которая, словно судороги, сотрясала якобинскую диктатуру от начала и до конца.
Фазы французской революции XVIII века противоречивы, а порой и антагонистичны. И уж тем более неоднородны ее оценки, прошлые и нынешние. Франция не знала почти векового периода неограниченной апологетики, имевшей место в СССР и нынешней РФ. Критика крайностей, переходящая в полное их отрицание, вспыхнула тотчас после свержения Робеспьера и не прекращалась ни на день. В историографии возникло целое направление, рисующие с неизменным минусом как революционные ужасы, так и отталкивающие образы революционеров. Самым ярким примером может служить капитальный труд знаменитого философа, публициста и историка Ипполита Тэна (1828-1893) «Происхождение современной Франции», изображающий якобинскую диктатуру как власть безумцев и негодяев.
По логике, то же должно произойти и у нас, если уж мы так стремимся подражать цивилизованной Европе вообще и «прогрессивной» Франции в частности. Ведь эра российского большевизма, как сказано выше, во многом идентична искорененному и проклятому во Франции якобинству.
Современная Франция считает своим праздником день взятия королевской тюрьмы Бастилии (14.07.1879) и перехода к политическому господству третьего сословия -буржуазии. Строго говоря, то сакрализованное событие нельзя считать даже антимонархическим переворотом, ибо республика в Париже была провозглашена только в 1792 году, и в дальнейшем Франция не раз возвращалась к монархическому строю, существовавшему в XIX веке с перерывами 62 года (1804-1848, 1852-1870). Но пусть этими хитросплетениями займутся сами французы, нам же надлежит разобраться в том, чтут ли они теперь все то, что, по сути, совпадает с явлениями «большевизма» и «Великого Октября» – якобинство.
Да, были во Франции и доморощенный большевизм, и свой Октябрь. После штурма Бастилии французское общество левело и зверело так же, как это происходило у нас после февральского переворота 1917 года. У них была своя партия большевиков – движение якобинцев как ярых приверженцев эгалитаризма, антихристианства и кровавого насилия. Постепенно они заняли ключевые посты в революционных органах власти. В Париже действовал головной Якобинский клуб, вроде ЦК РКП(б), и такие же клубы покрыли страну густой сетью. Законодательством ведал Конвент – аналог ВЦИК, принимавший декреты. Исполнительная власть сосредоточилась в Комитете общественного спасения (как бы наш совнарком).
Борьбу с религией большевики также заимствовали у якобинцев: задолго до Ленина и Троцкого те широко практиковали закрытие и разграбление церквей, принуждение к отказу от сана и убийства священников. Вместо католицизма во Франции был введена государственная псевдорелигия «Культ верховного существа», христианский календарь был заменен «республиканским», в котором не было ни привычных месяцев, ни разбивки их на недели. Конвент одобрил закон о максимуме – предельных ценах на продукты первой необходимости. Начались реквизиции хлеба у крестьян. Была у революционных галлов и своя Чрезвычайка – Комитет общественной безопасности (Le Comité de sureté générale), действовавший в связке с Революционным трибуналом. КОБ и Трибунал были основными орудиями террора, пик которого пришелся на сентябрь 1893 года («сентябрьские убийства» - аналог истеричного террора большевиков осени 1918 г.).
Большевики использовали опыт французский якобинцев как лекало для своих социальных экспериментов и политических зверств. Ленин, Троцкий и другие лидеры РКП(б) постоянно требовали брать этот опыт за образец. Из деятельности французских «бешеных» - якобинцев в практику и лексикон большевиков перешли дехристианизация, декреты, комитеты, комиссары, враги народа, террор, трибуналы. Были и усовершенствования, к примеру, ВЧК для удобства и быстроты расправ совместила в себе комитет безопасности и трибунал. А тайные убийства заложников и контрреволюционеров в ее подвалах марксисты-ленинцы считали эффективней публичных казней на парижской площади Революции.
Итак, неистовые якобинцы объявили войну христианству и национальным традициям, шли по пути насаждения коммунизма. Храмы закрывались, священников принуждали к присяге «новому порядку», против них было направлено острие террора. Революционеры отменили летосчисление от Рождества Христова и общепринятый в мире календарь, придумав новые названия месяцев. Задолго до Троцкого и Тухачевского тактика выжженной земли и истребления правых и виноватых при подавлении контрреволюционных восстаний была опробована французскими террористами в провинции Вандея, жители которой, сплошь монархисты и католики, отказались подчиняться парижским цареубийцам и богоборцам. Переименования – также идея якобинцев (позднее воплощенная большевиками в невиданном масштабе). Так, в честь одного из глашатаев террора – Жан-Поля Марата были переименованы район Парижа Монмартр (в Montmarat) и крупный город Гавр. Параллели можно продолжать и продолжать.
В персональной плоскости также много сходств и совпадений. Вчитываясь в описание личности кумира «великой французской революции» Максимилиана Робеспьера, ловишь себя на мысли, что он очень похож на пламенного вождя другой революции, «великой русской». «Все главные основы системы террора, - пишет историк Тэн, - вырабатывались Робеспьером. Он говорил, что нужно истреблять среднее сословие, «снабжать санкюлотов оружием, страстью, просвещением». Враги, с которыми следует бороться – люди порочные и богатые, пользующиеся невежеством народа. Так как просвещению народа мешает «продажность писателей», «которые каждый день обманывают его бесстыдной ложью», то «надо объявить в опале писателей, как опаснейших врагов отечества», и издать хорошие сочинения. Главный карательный орган якобинцев - Комитет общественной безопасности (политическая полиция) был простым орудием «Комитета общественного спасения», покорно следуя его указаниям.
Конвент, потеряв во время падения жирондистов сразу треть своих членов, которая не была замещена другими, тоже снизошел в подчиненное положение. Главным органом террора стал учреждённый ещё в марте 1793 года революционный трибунал, который судил врагов народа без адвокатов и соблюдения каких-либо юридических формальностей, вынося в большинстве случаев смертные приговоры. В одном Париже с марта 1793 по июнь 1794 было казнено 576 человек. Затем, накануне падения Робеспьера, террор усилился, и в июне-июле 1794 его жертвами в Париже пало 1285 человек. В охваченных роялистскими и жирондистским мятежами провинциях размах якобинского человекоубийства был гораздо шире.
У Робеспьера были соратники. Когда в начале декабря 1917 года Ленину доложили о том, что население Петрограда враждебно большевикам, он воскликнул: «Неужели у нас не найдется своего Фукье Тенвиля, который обуздал бы расходившуюся контрреволюцию?» Знакомясь с этой персоной, также испытываешь ощущение дежавю: да ведь это же наш Железный Феликс.
Характерными для революций являются подмена понятий, попытка прикрыть суть явления демагогическим фиговым листком. Должность главы французской чрезвычайки Фукье Тенвиля именовалась совсем в духе времени - «общественный обвинитель». Процессы он вел жестоко и беспощадно, все приговоры были предрешены. И тоже ведь, говорят, был аскетом и никогда не брал взяток.
В книге О.Кабанеса и Л.Насса «Революционный невроз» о Тенвиле написано так: «Зловещий прокурор Трибунала был несомненно обер-поставщиком жертв гильотины. Он исполнял эту обязанность с каким-то особенным вкусом и удовольствием. Он знал только один приговор – смерть. Если, по его мнению, Трибунал не решал дела достаточно быстро, он торопил судей и приказывал готовить заранее и приговоры, и колесницы, и самый эшафот. Фукье устроил залу заседаний Трибунала по собственному плану, стремясь к простоте и удобству. После 22 прериаля вместо адвокатских стульев и скамьи подсудимых был устроен целый амфитеатр, рассчитанный сразу на 100-150 жертв. Это были, по его выражению, ступени его карьеры. Чтобы не терять времени, он приказал даже в самой зале воздвигнуть эшафот. Потребовалось вмешательство в дело самого Комитета общественного спасения, чтобы убрать отсюда гильотину. А для того чтобы умерить рвение Фукье, пришлось издать закон, воспрещающий предавать суду одновременно свыше 60 человек».
Читая о ведомстве Дзержинского, быстро овладевшем искусством фабриковать контрреволюционные заговоры, втягивая в них все новых и новых фигурантов, причем, сплошь и рядом на ложных основаниях, начинаешь понимать, кто у чекистов был наставником. Именно Фукье Тенвиль придумал принцип «амальгамы», заключавшийся в том, что в ходе одного судебного процесса судили одновременно группу людей, не имевших друг к другу никакого отношения. Современный историк описывает это так: «Берется пленный вандейский боевик, к нему добавляют проворовавшегося интенданта, спекулянта хлебом, незадачливого генерала, сдавшего крепость герцогу Вюртембергскому. Затем в «общий котел» отправляются: слишком вольнолюбивый публицист, перехитривший сам себя соперник Робеспьера из президиума Якобинского клуба (ради нейтрализации которого вся каша, собственно, и заваривается) и домохозяйка, ворчавшая в очереди, что при «добром короле» с хлебом было не в пример лучше. Всех их объявляют одним роялистским заговором, агентами английского шпиона Батца и русской императрицы Екатерины, и – обезглавливают».
Год спустя после установления якобинской диктатуры наступил ее позорный конец. К этому привел переворот 9 термидора – 27 июля 1794 года, после чего Робеспьер и его клика стали жертвами той же машины истребления, которую сами старательно пестовали. Вождь якобинцев был казнен на другой день после переворота. Вместе с ним отсекли головы лицам из его ближайшего окружения – Анрио, Сен-Жюсту, Дюма, Кутону, Флёрио-Леско и другим. Головы 22 казненных под аплодисменты публики были показаны народу, а тела погребены в братской могиле и засыпаны известью, чтобы от вождей революции не осталось никаких следов. Менее чем через год, 6 мая 1795 года, трибунал приговорил к смерти Фукье Тенвиля и 15 членов его трибунала. На следующий день под одобрительный рев развращенной революцией публики они были гильотинированы на Гревской площади. Ранее на гильотину был отправлен свирепый вице-президент трибунала Коффиналь-Дюбай (был вроде нашего Петерса). Художник Давид, ведавший в комбезе и трибунале допросами, был брошен в тюрьму. Ряд деятелей террора сослали в Гвиану, в их числе были Колло д*Эрбуа (палач Лиона), Бийо-Варенн.
Переворот 9 термидора знаменовал начало тотальной антиякобинской контрреволюции. В августе 1894 года был прекращен и заклеймен террор, Конвент провозгласил принцип «Правосудие для всех». Ревтрибунал был лишен чрезвычайных полномочий и вскоре упразднен. В ноябре произошло закрытие рассадника ультрареволюционной заразы - Якобинского клуба. Имущество Робеспьера было продано с аукциона за 100 фунтов. Тело Марата было удалено из Пантеона и оказалось на обычном кладбище. Отметим, что во Франции не было и нет ни одного памятника Робеспьеру, Марату, Фукье Тенвилю и другим вождям режима. Переименованным в честь Марата Монмартру и Гавру возвратили прежние имена. Новая власть стремилась вытравить из сознания народа саму память о кровавом якобинстве. Линейный корабль «Якобинец» был переименован в «9 термидора». В июне 1795 само слово «революционер» как символ всего якобинского периода было запрещено.
А выводы из всего этого таковы. Взятие Бастилии, объявленное во Франции национальным праздником, может служить аналогом нашего февральского переворота, но никак не октябрьского. Следует ли во всем подражать «просвещенному» Западу – большой вопрос. Встав на этот сомнительный путь, мы можем скатиться до вражды к христианству. И, как следствие, – к слепой толерантности и нелепому мультикультурализму, уже обернувшимся для Европы страшными бедствиями, к расчеловечиванию, частью которого становится пропаганда содомитства и легализация однополых браков.
Но если все равно хочется, то будем честными хотя бы в оценках прошлого. Франция не чтит своих большевиков – кровавых якобинцев. Попытки будто бы в подражание французам обелить Ленина и его сообщников – грубый исторический подлог. И если мы и вправду хотим поступить, как западные партнеры, то должны решиться на то, что они сделали давным-давно: развенчать культ своих Робеспьеров и Фукье Тенвилей, сказав, наконец, о них всю правду и убрав одиозные имена и клички изуверов истории из названий городов и улиц.
Станислав Смирнов (специально для «Русской Стратегии»)
|
