Помню потрясение, пережитое мной где-то в середине 60-х, когда, прочитав книгу американского коммуниста Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир», я узнал, что героического штурма Зимнего, столько раз виденного в фильмах о революции, на самом деле не было, поскольку Зимний никто не защищал.

Нет, признать сразу, что представление о святом и чистом деле революции внушалось всем нам, тогдашним мальчишкам, с помощью лжи, я не мог. «А как же залп «Авроры»? – думал я. – Он же был и означал сигнал к штурму…» Полазив по специальной литературе, я узнал, что холостой выстрел носового орудия «Авроры» действительно был, но означал он «Внимание кораблям, стоящим на рейде…»

Так начинала таять в моих глаза завеса лжи, за которой скрывалось море зла, насилия, торжествующего беззакония – всего того, что неизменно несет в себе всякая революция. Парадокс, однако, заключается в том, что начало этому благому процессу послужила книга, написанная восторженным поклонником этой самой революции.

Впрочем, такой ли уж это парадокс? Джон Рид был писателем, а не вульгарным пропагандистом коммунистических догм. Сына портлендского судьи, выпускника Гарварда революция влекла буйством стихии, красотой протеста против изначальной несправедливости мирового устройства. Конечная «потребительская» цель ее (помните: «от каждого по способностям, каждому по потребностям») волновала его мало.

Разве не так же смотрели на революцию, причем задолго до ее начала, русские писатели, вовсе не бывшие революционерами?

Михаил Лермонтов, все еще непонятый до конца русский гений, в 16 лет написал пророческие стихи:

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, невинных жен

Низвергнутый не защитит закон…

Но самое поразительное заключается не в точности «Предсказания» (даже «возвышенное чело» у человека, ставшего во главе смуты, предвидел поэт!), а в том, что в рукописи напротив названия рукою Лермонтова начертано: «Это мечта».

Наверное, самое ужасное в нашей истории как раз то, что даже среди лучших и благороднейших людей были те, кто, сознавая неизбежный ужас революции, мечтали о ней. Вспомним декабристов. Да и Пушкин не удержался в юности от слов о «жестокой радости» при виде грядущей погибели не только «самовластительного злодея», но и его детей, так неосторожно предугадав трагедию Ипатьевского дома:

Самовластительный злодей,

Тебя, твой трон, я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостью я вижу.

И при этом, уже зная по работе над «Историей пугачевского бунта» ужасающие подробности пугачевщины, предвосхитившие крайнюю жестокость будущей Гражданской войны, Пушкин с явной симпатией рисует образ Пугачева в «Капитанской дочке».

«Пушкин Пугачевым зачарован», - констатировала Марина Цветаева, сама зачарованная пушкинской зачарованностью и в лад ему призывавшая в «Лебедином стане» простить Стеньку Разина «за удаль несуразную».

Наша замечательная литература сделала многое для того, чтобы внушить обществу представление о революции как о «здоровой, сильной буре», которая «сдует с общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку». Помните эти слова чеховского интеллигента из «Трех сестер»?

Кстати говоря, вклад Антона Павловича в подготовку русской революции явно недооценен. Провинциальный читатель, видевший в Чехове «своего» писателя, нимало не воспринял утверждения столичной критики о его пессимизме, «холодной крови», сугубом бытописательстве и пр. «При чтении Чехова чувствуешь, что тебя охватывает какое-то озлобление; чувствуешь, что вот так и готово сорваться с языка горячее злобное проклятие тем, кто так изломал, окургузил нашу жизнь… У него нет песен борьбы, но есть гораздо большее – способность поселить в душе читателя упорную ненависть к такой жизни», - писал в январе 1910 года во владивостокском «Океанском вестнике» некий Вал. Северовский. Одессит М. Бялковский пять лет спустя утверждал, что в Чехове «не заметили революционера, объявившего войну всему укладу жизни». А Вл. Самойлов, рассказывая в «Варшавской мысли» о кружке интеллигентов, возникшем в Новгороде Великом «перед грозой, в начале 900-х годов», писал, что для них «стон чайки предвещал ту же бурю, что и крик буревестника».

А разве сам «буревестник революции» так уж был далек от общего тона большой русской литературы? Вспомним: герои его самого революционного романа «Мать» создавали свои подпольные организации во имя мечты о грядущем «царстве доброты сердечной». И что с того, что дожившие до своего «царства» подпольщики в большинстве своем были, как известно, брошены в топку ГУЛАГа, на воспевание творцов которого переключился в свои последние годы «буревестник революции».

Да что говорить о Горьком, когда Александр Блок, певец Прекрасной Дамы, в криках ужаса и боли насилуемой страны пытался услышать «музыку революции» и видел Христа впереди компании уголовников, готовых пальнуть – и пальнувших-таки! – в святую Русь!.. Правда, Блок все же разглядел «бубновый туз» на спине носителя «революционного правосознания», но большая часть русской интеллигенции отшатнулась от кошмарного лика «русского бунта» лишь тогда, когда вал его обрушился на них самих.

Вразумить распаленный большевистскими агитаторами добрый русский народ им уже было не под силу. Он, казалось, необратимо превращался в толпу, ожесточенно разрушавшую ту самую культуру, которую во славу его создавали многие поколения талантливейших соотечественников. Осквернялись храмы, громились усадьбы, шли на растопку древнейшие рукописи и старинные иконы… Александр Блок еще пытался оправдать мужиков, спаливших библиотеку, а заодно и архив в Шахматове, но и его резанули «следы человеческих копыт» на письмах Прекрасной Дамы.

Ради чего затевался этот вселенский погром? Неужто ради торжества «социалистического реализма», придавившего, как плитой, все талантливое и открывшего простор бездарным конъюнктурщикам?

Похоже, что любовно выписанный либеральным барином Тургеневым первый русский нигилист Базаров подсказал своим идейным наследникам, что «сперва надо место расчистить», а что на этом месте будет создано – об этом пусть думают следующие поколения…

Но ничего, кроме бурьяна и крапивы, не растет на пустом месте, с которого к тому же насильственно содран почти весь культурный слой. И только познав это на горчайшем историческом опыте, за который пришлось заплатить десятками миллионов жизней и вселившихся в души выживших наследственным страхом, поняли мы – да и то далеко не все, – что путь к добру и справедливости не может лежать через насилие, кровь и обман. И вспомнили, что истину эту уже более двух тысяч лет пытается внушить нам учение Христа…

Видимо, в том и состоит всемирно-историческое значение Октябрьской революции, что человечество такой ценой вынуждено убеждаться в правде Христа…

Сергей Глушков

Русская Стратегия

http://rys-strategia.ru/