«Ахматова не толь­ко при­ез­жа­ла из Ле­нин­гра­да, но и са­ма вся, по мо­им по­няти­ям, бы­ла ле­нин­градская. Ее при­чес­ка с длин­ной ак­ку­рат­ной чел­кой, ка­кие-то осо­бен­но прос­торные длин­ные платья, поз­во­ляв­шие лег­ко рас­по­лагать­ся на ди­ване, ог­ромный пла­ток, мед­ленные дви­жения, ти­хий го­лос — все бы­ло со­вер­шенно ле­нин­градское, и, так как тог­да я еще не имел ни­како­го пред­став­ле­ния о том, что скры­ва­ет­ся за этим сло­вом «Ле­нин­град», дру­гих, бо­лее яр­ких до­каза­тель­ств су­щес­тво­вания это­го го­рода у ме­ня не бы­ло. Я пред­став­лял се­бе Ле­нин­град в ви­де ка­ких-то улиц и мос­тов, за­пол­ненных мно­жес­твом та­ких дам…»

Алексей Владимирович Баталов – Народный артист СССР

Штрихи к портрету…

А. Ахматова, А. Баталов и Н. Ольшевская

Появление Ахматовой в жизни Баталова сыграло решающую роль в его становлении и дальнейшей судьбе. «В мо­ем ре­бячь­ем соз­на­нии Анна Андреевна сра­зу за­няла осо­бое, да­же нес­коль­ко та­инс­твен­ное, вро­де иноп­ла­нетян­ское мес­то…» - пишет он в своей книге «Судьба и Ремесло».

Насколько глубокими были эмоции, чувства, впечатления, переполняющие Алешу, можно было судить по нарисованному им рисунку. На первый взгляд простой сюжет, однако, довольно интересная режиссерская концепция: город Ле­нин­град, Ах­ма­това едет на трам­вае под но­мером «А», ря­дом она же идет по ули­це, и она же в плат­ке у ок­на, на мос­ту снова Анна Андреевна… Иных женщин не было, муж­чи­ны бы­ли пред­став­ле­ны толь­ко в кос­тюмных ро­лях: двор­ник, ми­лици­онер, из­возчик.

Забавный детский рисунок имел боль­шой ус­пех у взрос­лых и очень порадовал саму поэтессу. Анна Андреевна долгое время бережно хранила подареный ей шедевр, представляя его друзьям.

Между тем, изображение это оказалось пророческим. Алексей, казалось бы – несмышленыш, лет шести – семи, уже тогда смог интуитивно? Понять роль этой великой личности в истории Русской культуры и каждого из нас.

Алексей Баталов: «И вот что уди­витель­но, те­перь, не­ча­ян­но вспом­нив ту ком­по­зицию сво­бод­но­го дет­ско­го ри­сун­ка, я мо­гу ска­зать, что в об­щем так оно и по­луча­лось — с ка­кого уг­ла ни нач­ни я изоб­ра­жать мою ле­нин­градскую жизнь, всю­ду как-то бу­дет при­сутс­тво­вать Ан­на Ан­дре­ев­на. Прав­да, без чел­ки и не та­кая длин­ная, ка­кой ка­залась в детс­тве, но все-та­ки не­похо­жая на дру­гих, сра­зу от­ли­чимая, с тем же ти­хим го­лосом, а глав­ное — вся воп­ло­щение ду­ха и стро­гой кра­соты это­го го­рода.

По­том, по ме­ре те­чения жиз­ни, это пер­вое впе­чат­ле­ние мно­жес­тво раз тран­сфор­ми­рова­лось и ус­ложня­лось, об­ре­тая все но­вые и но­вые свя­зи, но ни­ког­да не ос­ла­бева­ло и не ис­че­зало. Так что со вре­менем оно не толь­ко не по­тус­кне­ло, но, нап­ро­тив, ут­верди­лось, прев­ра­тив­шись в ка­кую-то не­раз­рывную цепь, со­еди­ня­ющую мою греш­ную жизнь и пов­седнев­ную ра­боту с ле­ген­дарны­ми людь­ми рус­ской куль­ту­ры, с тра­гичес­ки­ми дня­ми и ге­ро­ями бло­кады, с эпо­хой ре­волю­ций, на­конец, с ис­то­ри­ей Пе­тер­бурга».

Давайте попытаемся заглянуть в книгу прошлого при помощи воспоминаний непосредственных очевидцев и участников тех дней…

«В самом конце тридцать третьего года вместе с матерью приехал в Москву и Лева Гумилев. В квартире Мандельштама ему решительно не было места для ночевки. Мы с женой узнали о том и предложили Леве переночевать у нас… и не только переночевать, но и прожить все его пребывание в столице. Наша квартира была тоже невелика. Но свободное место в семиметровой комнате, которая носила высокое наименование моего кабинета, нашлось. Лева пожил у нас и доложил матери, что Ардовы – симпатичные люди. Анна Андреевна пришла к нам на обед вместе с сыном…» - из воспоминаний писателя Виктора Ефремовича Ардова (отчима Алексея Баталова).

В книге писателя Михаила Викторовича Ардова (единоутробного брата Баталова), вспоминается интересный случай общения Ахматовой и Алексея:

«Брат Алексей рос довольно избалованным ребенком. Однажды нянька кормила его котлетами, а он капризничал, хныкал, отказывался их есть… Свидетельницей этой сцены была Ахматова. В какой-то момент она взглянула на мальчика и весьма вежливо осведомилась:

- Алеша, Вы не любите котлеты?

Самый тон и обращение на «Вы» произвели на брата такое сильное впечатление, что он тут же принялся есть. И впредь в присутствии Анны Андреевны уже никогда не капризничал…»

В 1934 году Алеша вместе с мамой и отчимом, которого называл папой (а позже Витей), переехали в писательский кооперативный дом в Нащокинский переулок Москвы. Всвязи с этим обстоятельством, вокруг семьи закрутилось множество людей, связанных с событиями литературной жизни и непосредственно с Анной Андреевной.

Алексей Баталов: «Ко­неч­но, тог­да все эти лю­ди бы­ли для ме­ня прос­то дя­ди и те­ти; и толь­ко мно­го лет спус­тя я на­чал осоз­на­вать их нас­то­ящие мес­та и вспо­минать ли­ца, сов­ме­щая хму­рого дядь­ку, жив­ше­го на пос­леднем эта­же по на­шей лес­тни­це, с Ман­дель­шта­мом, а доб­ро­го и то­же в оч­ках — с Иль­фом, ве­село­го ска­зоч­ни­ка — со Свет­ло­вым, па­пу Се­режи — с Бул­га­ковым, а хо­зя­ина за­меча­тель­ных иг­ру­шек — с Ма­те Зал­кой. И хо­тя я знал о Зал­ке толь­ко то, что он жи­вет на чет­вертом эта­же и об­ла­да­ет за­вод­ным тан­ком, все-та­ки и он и они все уже бы­ли, и ка­кая-то осо­бен­ная не­пов­то­римая ат­мосфе­ра их жиз­ни на­пол­ня­ла дом.

Уже са­мо по­яв­ле­ние Ах­ма­товой в мо­ей маль­чи­шес­кой жиз­ни бы­ло не­обы­чай­но зна­читель­но и впе­чат­ля­юще. Мо­жет быть, от­части при­чиной то­му пос­лу­жило и по­веде­ние стар­ших и пос­то­ян­ное упо­мина­ние ее име­ни в раз­го­ворах о Ле­нин­гра­де.

Ахматова не толь­ко при­ез­жа­ла из Ле­нин­гра­да, но и са­ма вся, по мо­им по­няти­ям, бы­ла ле­нин­градская. Ее при­чес­ка с длин­ной ак­ку­рат­ной чел­кой, ка­кие-то осо­бен­но прос­торные длин­ные платья, поз­во­ляв­шие лег­ко рас­по­лагать­ся на ди­ване, ог­ромный пла­ток, мед­ленные дви­жения, ти­хий го­лос — все бы­ло со­вер­шенно ле­нин­градское, и, так как тог­да я еще не имел ни­како­го пред­став­ле­ния о том, что скры­ва­ет­ся за этим сло­вом «Ле­нин­град», дру­гих, бо­лее яр­ких до­каза­тель­ств су­щес­тво­вания это­го го­рода у ме­ня не бы­ло. Я пред­став­лял се­бе Ле­нин­град в ви­де ка­ких-то улиц и мос­тов, за­пол­ненных мно­жес­твом та­ких дам…»

Ставшая легендарной квар­ти­ра на Большой Ордынке размеща­лась на пер­вом эта­же, у са­мой зем­ли, так что ле­том детишки от­прав­лялись во двор не ина­че, как че­рез ок­но. Ком­натки бы­ли ма­лень­кие, и по­тому ди­ван, сто­яв­ший в глав­ной ком­на­те и за­нимав­ший боль­шую ее часть, яв­лялся в то же вре­мя и са­мым па­рад­ным мес­том. Здесь уса­жива­ли осо­бо по­чет­ных гос­тей, а в дни дет­ских праз­дни­ков да­же ус­тра­ива­ли сце­ну.

Алексей Баталов: «Надобно сказать, что под руководством Ардова завтрак в нашем доме превращался в бесконечное, нередко плавно переходящее в обед застолье. Все приходившие с утра и в первой половине дня – будь то школьные приятели братьев, студенты с моего курса, артисты, пришедшие к Виктору Ефремовичу по делам, мамины ученики или гости Анны Андреевны – все прежде всего приглашались за общий стол и, выпив за компанию чаю или «кофию», как говорила Ахматова, невольно попадали в круг новостей и разговоров самых неожиданных. А чашки и какая-то нехитрая еда, между делом сменяющаяся на столе, были не более чем поводом для собрания, вроде как в горьковских пьесах, где то и дело по воле автора нужные действующие лица сходятся за чаепитием…

По-хо­зяй­ски, один на всем ди­ване я имел пра­во царс­тво­вать толь­ко в дни бо­лез­ни, да и то при ус­ло­вии очень вы­сокой тем­пе­рату­ры. Но каж­дый раз, ког­да из Ле­нин­гра­да при­ез­жа­ла эта не­похо­жая на мос­ков­ских ма­миных под­руг да­ма, ко­торую все на­зыва­ли по име­ни и от­чес­тву, она сра­зу по­луча­ла ди­ван. Она за­бира­лась с но­гами и так воз­ле­жала на нем, ког­да хо­тела и сколь­ко хо­тела. Опер­шись на по­душ­ку, она мог­ла и пить ко­фе, и чи­тать, и при­нимать гос­тей…»

В крошечной комнате Алеши стандартная кровать поместиться никак не могла, поэтому для Анны Андреевны он смастерил топчан. Шестиметровые аппартаменты с малюсеньким столом, стулом и лежаком, а главное с неисчерпаемой любовью заботливых хозяев всегда ожедали дорогую гостью… Если задуматься, сколько в огромной столице было почитателей таланта великой поэтессы, будь ее пожелание, наверняка могла бы устроиться покомфортнее. Однако, из года в год предпочтение отдавалось дому Ардовых, похожему на теремок из сказки, где неугомонно «бегали по голове» как минимум трое ребятишек, и неизменно, до трех утра жизнь кипела, словно чайник на ардовской кухне, который подогревался в день до восьмидесяти раз.

Хозяйка дома осталась в памяти народной не только как талантливая актриса, педагог, хорошая мать, но как добрейшей души человек. Нина Антоновна нередко последнее с себя снимала, чтобы вещь досталась тому, кто более в ней нуждался.

Безгранично доброго Виктора Ефимовича обжали все. Интересную деталь, подчеркивающую его внутренние качества вспомнила его внучка актриса Анна Борисовна Ардова – дед очень любил конфеты, но из-за сахарного диабета лакомиться ими не мог. Так вот, писатель хранил сладости в шкафу вместе с нафталином в больших количествах. А выйдя на улицу раздавал конфеты всем деткам. Понятное дело, они попахивали нафталином, но детям было все равно, они уплетали их за обе щеки.

А. Ахматова и М. Ардов

Из воспоминаний Михаила Ардова: «По словам моих родителей, когда Ахматова впервые поселилась у них, они изнемогали от почтительности и смущения. Однако отцу, человеку живому и острому, такая атмосфера в доме явно не подходила. Однажды вечером хозяева куда–то отправлялись, Ахматова сказала, что посидит дома — хочет поработать. Уходя, от самой двери, едва ли не зажмурившись от страха, Ардов сказал:

— Словарь рифм — на полке слева.

Анна Андреевна громко рассмеялась в ответ.

С этой минуты лед отчужденности растаял и неловкость исчезла, с тем чтобы больше никогда не возникнуть…»

Алексей Баталов: «Всегда оставаясь собой, Анна Андреевна тем не менее удивительно быстро и деликатно овладевала симпатией самых разных людей, потому что не только взаправду интересовалась их судьбой и понимала их устремления, но и сама входила в круг их жизни, как добрый и вполне современный человек. Только этим я могу объяснить ту удивительную непринужденность и свободу проявлений, то удовольствие, которое испытывали мои сверстники — люди совсем иного времени, положения и воспитания, — когда читали ей стихи, показывали рисунки, спорили об искусстве или просто рассказывали смешные истории...

Я счастлив, что знал и видел её, и даже передать вам не могу этого совершенно удивительного таланта, очарования, ума и глубины – человека, женщины, писателя... До сих пор считаю это абсолютным чудом, даже спустя много-много дней. Когда она бросила свой родной, любимый Питер и жила у нас в квартире, она как раз в моей комнате и жила.
Она особенно никаких гостей не приглашала, это были только очень близкие ей люди. Когда она жила у нас в доме, вместе с ней там жили трое детей: я, шестилетний, и два моих маленьких брата, также мой приёмный отец, Виктор Ефимович Ардов, и мама. Вот вся квартира...»

- Если бы вы не встретили Ахматову и оказались бы в другой культурной среде, как сильно это повлияло бы на вашу жизнь?

Алексей Баталов: «Тогда, наверное, я был бы другой. Это всё равно что дерево посадить – тут или там... Я вырос, слава тебе Господи, во дворе Московского Художественного Театра: мама там жила, когда я ещё был совсем крошкой – четыре-пять лет... И с тех пор я приделан был к этому театру и там работал. Представь себе двор театра: место, куда зрители не ходят, где только то, что относится к спектаклям. Мы же маленькие, не выпускают, а вокруг декорации, костюмы сохнут – всё, что за кулисами театра... А мы вокруг всего этого бегали, играли. Вот так началась моя жизнь...»

- Какие впечатления от Ахматовой остались? Вы ее боготворили?

Алексей Баталов: «Конечно. По мере того, как мозги появлялись. Я же понимал, кто она. Она для меня единственная, другой такой нет.
Я во всем с ней советовался. Когда писал свой дипломный сценарий, я ей все рассказывал. А в Ленинграде вообще у нее жил - зарплаты-то не было...»

Всегда таинственный и манящий для детского воображения город Великого Петра (как в издевательство или злую насмешку долгое время носящий имя убийцы), впервые предстал перед Алешей наяву незадолго до начала Великой Отечественной. Мама – актриса Нина Ольшевская взяла сына с собою на гастроли. Сверкающий золотом дворцов, настолько праздничный и нарядный, что и вправду казался бесконечным музеем, памятником славы. Мачты огромных кораблей, Медный всадник, фонтаны Петергофа... И почти все время, везде рядом была Анна Андреевна

Алексей Баталов: «Сле­ду­ющий и пос­ледний раз я был с Ахматовой в Ленинграде пос­ле вой­ны. Ни­каких осо­бен­но вы­год­ных для рас­ска­за со­бытий в тот день не бы­ло, и толь­ко са­мо сог­ла­сие Ах­ма­товой от­пра­вить­ся в Цар­ское Се­ло де­лало на­шу по­ез­дку со­вер­шенно ис­клю­читель­ной.

Пос­ле вой­ны она как бы нав­сегда рас­ста­лась с мес­та­ми сво­ей мо­лодос­ти. В сти­хах 1944 го­да есть та­кая стро­ка:

«На прош­лом я чер­ный пос­та­вила крест». Так что ее на­мере­ние по­бывать в Цар­ском Се­ле де­сятью го­дами поз­же окон­ча­ния вой­ны бы­ло для ме­ня со­вер­шенно не­ожи­дан­но и ско­рее тре­вож­но, чем праз­днич­но. Я и те­перь не бе­русь га­дать, что зас­та­вило Ан­ну Ан­дре­ев­ну пос­ле мно­гих лет имен­но в этот день осе­ни прой­ти че­рез весь Двор­цо­вый парк, но ни ми­нуты не сом­не­ва­юсь, что по­вод был важ­ным и зна­читель­ным.

Ког­да мы при­еха­ли, ни од­ной ма­шины у вхо­да не ока­залось, да и по­сети­телей, обыч­но до­жида­ющих­ся эк­скур­сии, я не за­метил. Я уже со­бирал­ся ста­вить ма­шину, ког­да Ан­на Ан­дре­ев­на вдруг пред­ло­жила мне ехать даль­ше. Мы мед­ленно обог­ну­ли всю ог­ра­ду и ока­зались у по­лураз­ру­шен­ных зад­них во­рот. Тог­да рес­тавра­ция еще толь­ко на­чина­лась, и боль­шинс­тво стро­ений но­сило от­пе­чаток вой­ны. Тут Ан­на Ан­дре­ев­на поп­ро­сила ос­та­новить­ся.

Мы вы­лез­ли из ста­рень­ко­го «Мос­кви­ча», из той са­мой пер­вой и лю­бимой мо­ей ма­шины, ко­торая на­зыва­лась «Ан­нушка» или «Анеч­ка…»

Следует упомянуть об истории приобретения этого автомобиля. Баталов, отслужив два года в армии, вернулся домой, облаченный в шинель. Из старой одежды вырос, возмужав, а новую купить было не на что. Тогда Анна Андреевна отдала Алеше полученный за переводы гонорар, чтобы он смог приобрести себе костюм. Он же вместо одежды купил с рук старый «Москвич».
Спонтанная покупка и дерзкий поступок не раз после оправдывали себя. Баталов возил Ахматову за 101-й километр.Только оттуда (из областных почтовых отделений), она имела право отправлять в лагерь посылки сыну...
Пронеслись года и в 1966 году на крышу автомобиля был водружен огромный православный Крест. Его, через весь город Баталов провез к месту погребения Анны Андреевны. По старинной русской традиции Крест был изготовлен без единого гвоздя, в мастерских «Ленфильма».

Алексей Баталов: «Мы дол­го бро­дили по не­уб­ранным ал­ле­ям и за­рос­шим до­рож­кам, ос­та­нав­ли­ва­ясь в ка­ких-то, на пер­вый взгляд, ни­чем не за­меча­тель­ных мес­тах. Ред­ко и очень ров­но в осен­нем воз­ду­хе зву­чал со­вер­шенно спо­кой­ный, но не­веро­ят­но зах­ва­тыва­ющий вни­мание, не­под­ра­жа­емо спо­кой­ный го­лос Ах­ма­товой.

Пом­ню, что в тот день го­лова ее бы­ла пок­ры­та боль­шим чер­ным плат­ком. И все вмес­те — не­яр­кий ти­хий день, ка­ких бы­ва­ет боль­шинс­тво в на­шей дол­гой осе­ни, по­лураз­ру­шен­ные пе­рила мос­тов с раз­би­тыми де­кора­тив­ны­ми ва­зами, нед­вижная чер­ная во­да в за­рос­ших бе­регах, пус­тые по­косив­ши­еся, слов­но по­кину­тые сво­ими из­ва­яни­ями мра­мор­ные пь­едес­та­лы на пе­рек­рес­тках и тем­ная фи­гура по­жилой жен­щи­ны в плат­ке — все это сос­тавля­ло мир ка­кой-то хрес­то­матий­но рус­ской кар­ти­ны, тем бо­лее по­рази­тель­ной, что она все-та­ки ос­та­валась жи­вой и бы­ла еще про­низа­на па­хучим сы­рова­тым воз­ду­хом, гул­ки­ми кри­ками птиц, не­тороп­ли­вым жур­ча­ни­ем пе­рели­ва­ющей­ся че­рез зап­ру­ды во­ды… Я помню это все так подробно, потому что мне показалось, что тогда там мог бы быть сделан особенно выразительный и точный портрет Ахматовой послевоенного времени…»

И однажды Баталов напишет его...
Студенты Алексея Владимировича рассказывают что их мастер рисует во время кафедры - « Если нехороший зачет и он ругается - нарисованные персонажи хмурые, а если настроение хорошее – изображает колонну замка по которой вверх карабкается человечек...»

Баталов, говоря его словами: «начинал учиться рисовать много раз в жизни». Вначале это ему казалось естественным и необходимым, поскольку множество взрослых из числа родительских друзей были связанны с этим делом по роду своих театральных обязанностей, а кроме того, мастерские, где делали реквизит, шили костюмы, строили декорации или расписывали задники, были неотъемлемой частью ребячьей дворовой жизни Алеши.
Повзрослев Баталов оказался в кругу художников «Крокодила», иллюстраторов, в общем, людей, которые постоянно по любому поводу легко и просто выражали свои мысли или шутили при помощи бумаги и карандаша. Это веселое детское умение мазать красками и пользоваться карандашом нежданно-негаданно обернулось работой и определило его должность в профессиональном театре Бугульмы (во время войны пятнадцатилетним мальчишкой оформлял спектакли, писал афиши и еще подрабатывал, рисуя заголовки всяческих стенных газет в госпиталях). Так уже вполне сознательно снова стал заниматься художеством, но, попав в студию на актерское отделение, сразу забросил живопись.
Оказавшись на воинской службе в Центральном театре Советской Армии, юноша намеревался опять попытать счастья в живописи. В свободное время начал брать уроки у замечательного художника и педагога Роберта Рафаиловича Фалька.   

Алексей Баталов (читает поэзию Ахматовой):
«О, горе мне! Они тебя сожгли...
О, встреча, что разлуки тяжелее!..
Здесь был фонтан, высокие аллеи,
Громада парка древнего вдали,
Заря была себя самой алее,
В апреле запах прели и земли,
И первый поцелуй...».

Мы медленно шли по дорожкам. Отдельные фразы и замечания Анны Андреевны нельзя было сложить в последовательный рассказ, хотя она, видимо, просто в силу деликатности старалась что-то пояснять мне во время прогулки. Но, как и в другие сложные минуты жизни, Ахматова тогда была особенно сдержанной в словах и суховато-жесткой в проявлении каких бы то ни было чувств. Она не останавливалась в печальных позах, не припоминала, морща лоб, что было тут, а что там. Она шла, как человек, оказавшийся на пепелище выгоревшего дотла дома, где среди исковерканных огнем обломков с трудом угадываются останки знакомых с детства предметов.
— В жаркие дни Пушкин любил прятаться здесь, — с едва уловимым оттенком нежности сказала Анна Андреевна, когда мы проходили буйно поросший зеленью уголок острова.
Я пригляделся: в глубине, за кривыми тонкими стволами, торчал ржавый скелет железной скамьи, поставленной еще в лицейские времена.
«Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни».

К островку перекинут только один мостик. Я взглянул на него и вдруг ясно всем существом своим ощутил близость, вернее, реальность пушкинского бытия. Точное указание места как-то выдвинуло и словно материализовало его фигуру. И в самом деле, он мог пройти сюда только этим путем, по этим потертым чугунным плитам, и сидеть только здесь — другого, более укромного уголка на острове нет. А эта почти современная по форме железная скамья, запрятанная на самом берегу в кустах, будто нарочно была избрана Пушкиным, чтобы пережить все и остаться на своем месте даже тогда, когда стоящий в нескольких шагах каменный павильон содрогнулся от взрыва...
Анна Андреевна обогнула изуродованное строение и, взойдя на широкую растрескавшуюся ступеньку, провела рукой по краю кирпичной раны.
— Тут был какой-то секрет, — сказала она, — ведь места совсем мало, а инструменты звучали, как возле органа. Здесь все любили играть...

Видимо, в павильоне музыкальные вечера бывали и при Пушкине, но теперь Анна Андреевна уже говорила о своей юности. Меня поразило не столько то, что интонация, с которой она сказала об убежище поэта, ничуть не изменилась, когда речь зашла о музыке и ее собственных впечатлениях, сколько то удивительно мудрое, несколько пренебрежительное отношение к варварству, которое она сохранила на протяжении всего дня. Ее светлые внимательные глаза подолгу в упор смотрели на обезображенные, наверняка, знакомые ей в каждом изгибе лепные украшения, на обломки статуй, на выгоревшие черные окна тех комнат, где ей не раз приходилось бывать, но в этих глазах не было ни удивления, ни злобы, ни слез...

Многие справедливо замечали, что в конце жизни Ахматова была похожа на портреты времен Возрождения. Судя по рисунку Леонардо да Винчи, где он изобразил себя стариком, она действительно вполне могла бы быть его сестрой, но в то же время и переодетым дожем Венеции и генуэзским купцом.
Однако самое интересное в этом наблюдении то, что она действительно и по духу, и по осанке, и по широте своих взглядов, и по разнообразию земных интересов была человеком формации Возрождения со всеми вытекающими из этой принадлежности выгодами, противоречиями, потерями и лишениями. Иными словами, ее уделом был не тихий музейный зал с уже обожествленными экспонатами, а, скорее, сама та раздираемая противоречиями, пронизанная жестоким противоборством жизнь, в круговороте которой поэт оказывался трибуном и борцом, художник — мыслителем, а мореплаватель — ученым. Данте — это и его миссия в Сиену, где он, пытаясь примирить враждующие города, произнес свою знаменитую речь. Микеланджело — это и создатель Давида и строитель укреплений в лагере мятежной Флоренции, где солдаты Медичи охраняли его творение от покушений разъяренных горожан, норовивших камнями разбить скульптуру. Это и та реальность, где не оказалось места для Данте и для стареющего Леонардо, который на чужбине через зеркало записывал свои наблюдения. Все это невольно всплывает в памяти, когда, раскрыв книгу Ахматовой, вдруг как-то заново увидишь знакомые строки.

«И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: „Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?“ Отвечает: „Я“».

Или еще:

«Но сознаюсь, что применила
Симпатические чернила...
Я зеркальным письмом пишу...»

Вернемся же к тому моменту, когда Баталов вовсе потерял интерес к живописи, да и веру в серьезность и своевременность этого дела… 1952 год. В один из отпускных дней, наконец вдоволь отоспавшись, Алексей слонялся по дому с твердым намерением уже никогда не браться за кисти и краски, а придумать что-нибудь более подходящее к напряженной послевоенной жизни, вдруг, Анна Андреевна поинтересовалась как идут занятия у Фалька?

Алексей Баталов: «Пользуясь случаем, я стал рассказывать ей о своих сомнениях и трудностях, видимо, более стараясь уверить и утвердить себя, чем описать истинное положение дела. Терпеливо и по обыкновению крайне внимательно выслушав мой сильно сдобренный эмоциями монолог, Анна Андреевна долго молчала, а потом без тени иронии вдруг сказала:

— Жаль. Я хотела предложить вам попробовать сделать мой портрет...

Я остолбенел от неожиданности и головокружительной крутизны поворота всех моих намерений, рассуждений, жалоб... Легко представить себе, какое действие произвела на меня эта фраза, если учесть, что, написав к тому времени от силы пять или шесть портретов друзей и родственников, я знал о том, как давно Фальк мечтает пополнить свою галерею портретом Ахматовой, я видел, как старик Фаворский делал карандашные наброски ее головы, наконец, я собственными руками прибивал в спальне Анны Андреевны строго окантованный рисунок Модильяни, а в памяти были знаменитые работы Анненкова, Тышлера, Петрова-Водкина...
Кроме Анны Андреевны и меня, в квартире никого не было. Она сидела на своем обычном месте, в углу дивана, я стоял посреди комнаты, там, где меня застали ее слова.

— Мне кажется, — продолжала после мертвой паузы Ахматова, — вам удаются лица.

Пожалуй, все серьезные художники того времени писали портреты Ахматовой, но изобразить себя в почтенном возрасте, она позволила именно Баталову. По утрам, когда никого не было она садилась на свой диванчик, а он с мольбертом напротив. Волновался, стеснялся, робел, но рисовал.

Алексей Баталов: «Я бы никогда в жизни никому не показал этой работы. Мне было неловко, но Анна Андреевна приказала повесить портрет в столовой. Честно говоря, я неловко себя чувствовал, потому что все-таки это Анна Андреевна, во-первых. А во-вторых, никто же не поверит, что это она сказала. Вроде я сам себя вывесил...

С той поры я больше никогда не писал портреты. Но время, когда я выполнял этот заказ, те дни и часы, когда по утрам в тихой прибранной комнате напротив меня сидела Ахматова, были до краев наполнены творчеством и остались в душе как самая высокая награда за все мои старания и стремления проникнуть в тайны изобразительных искусств...

За много лет я так привык спрашивать у Анны Андреевны, что значит то и как было это, я так часто, следуя за ее неторопливым рассказом, оказывался в кругу старого Петербурга, в домах, в собраниях или просто на улицах среди припорошенных снегом экипажей, что в конце концов привык видеть ее всюду. Прямо от кухонного стола, за которым мы сидели по ночам в ожидании закипающего чайника, ее жизнь простиралась куда-то в бесконечность, через блокаду и годы нэпа, через разруху и невиданный расцвет искусства, туда, за невообразимый для меня революционный разлом России, мимо Царского Села с кирасирами и балами при свечах, мимо первой мировой войны и дальше, ко временам декабристов, к совсем еще юному Пушкину с книгой Парни в руках.
Теперь, когда Анны Андреевны нет, когда ее жизнь и судьба ушли той же дорогой на страницы истории, где ничего нельзя ни изменить, ни исправить, ко множеству манящих образов, к духовному богатству Ленинграда, к великой тайне возлюбленного поэтами города прибавилась и ее тень. И покуда будет стоять этот город, покуда останутся люди, читающие на русском языке, эта тень будет вести по своим следам, возникая то в аллеях Летнего сада, то возле узорных ворот «фонтанного дома», то на лесной дорожке Комарова, где за чахлыми елками долго виднеется приземистый силуэт «Будки»...

P. S: В ноябре 2000 года, во дворе дома No17 на Большой Ордынке г. Москвы состоялось открытие памятника Анне Ахматовой. Монумент был создан и воздвигнут на средства трех сыновей Виктора Ардова и Нины Ольшевской: Алексея Баталова (актера, кинорежиссера, сценариста, педагога), Бориса Ардова (актера, режиссера-мультипликатора), Михаила Ардова (писателя, публициста, мемуариста).
Основой для бронзового изображения великой поэтессы стал набросок  Модильяни, который был подарен ей во Франции. Они познакомились в Париже в 1910 году, молодая известная поэтесса и тогда еще неизвестный, непризнанный скульптор и живописец Амедео Модильяни. Их повторная встреча произошла в 1911 году. За время дружбы Амедео написал более пятнадцати рисунков Ахматовой, многие были утрачены. И только один до середины 90-х годов считался единственным уцелевшим из тех работ. Точная копия этого рисунка всегда висела над кроватью верной подруги Ахматовой - Ольшевской.

Продолжение следует…

Юлия Воинова-Жунич,

член Российского Творческого Союза работников культуры,
член Конгресса Литераторов Украины, член Союза журналистов Украины

для "Русской Стратегии"

http://rys-strategia.ru/

Использованная литература и видеоисточники:

Книга Алексея Баталова «Судьба и Ремесло»
https://royallib.com/read/batalov_aleksey/sudba_i_remeslo.html#819200

Книга Михаила Ардова «Вокруг Ордынки»

Алексей Баталов. Импровизация на тему именин. "ЖЗЛ".
https://www.youtube.com/watch?v=qUObXTGo4Ks
«Алексей Баталов. Встреча со зрителями»
https://www.youtube.com/watch?v=TUNtJBR3A10&t=1953s
Свет звезды. Алексей Баталов. Портрет со спины
https://www.youtube.com/watch?v=HBGWSqDyzpY&t=2189s