Близящийся к концу 2017 год прошел под знаком столетия большевистского переворота, оказавшего огромное влияние на ход русской и мировой истории. Юбилей отмечался преимущественно у нас в России. Коммунисты, одержимые партийным неистовством, пропели ему громкую оду. Патриоты и просто трезвомыслящие граждане еще раз пересчитали бесчисленные жертвы и потери, которых стоил русскому и других коренным народам страны тот поистине сатанинский эксперимент. И призвали извлечь уроки из него уроки.
Такой призыв чрезвычайно актуален. Потерпевшие историческое фиаско коммунисты (явные и скрытые) не прочь реанимировать красный проект, стоивший нашим народам миллионов загубленных жизней. Власть же, хоть и не присоединяется открыто к подобным лозунгам, делает все, чтобы – своей политикой в сфере масс-медиа, культуры и науки – затушевать преступления советского режима, выставив его в максимально привлекательном виде.
Свидетельств тому много. Участвуя в локальных мероприятиях по открытию памятников русским монархам, героям несоветских войн и даже жертвам ленинско-сталинского террора, кремль наложил негласное табу на возвращение на карту страны исконных, уничтоженных большевиками, географических названий и потворствует фальсификации истории посредством кинематографа и школьных учебников. Выполняя заказ, официальные ученые сочинили академический бренд «великая русская революция». На деле это лишь перелицованный вариант марксистко-ленинской трактовки истории, где присутствуют все ее основные догмы: отсталость Царской России, фатальная неизбежность ее крушения и востребованность большевизма как модернизационного проекта. И как следствие – по сути, оправдание террора и геноцида.
Осмысливая как события вековой давности, так и связанные с ними нынешние настроения, дискуссии и идейные баталии, стоит еще раз обратиться к наиболее точным, с нашей точки зрения, оценкам тех событий и их последствий. В качестве примера приведем суждения трех авторов. От первого нас отделяет более полувека, двое других – наши современники.
Рискнем предположить, что Иван Александрович Ильин (1882-1954) перевернулся бы в гробу, узнав, что десятилетия спустя после крушения коммунистической власти, которое он предвидел и рецепты от унаследованных от нее недугов предлагал, Октябрь и большевиков пытаются объявить спасителями русской государственности. В конце 1940-х годов выдающийся мыслитель был убежден: революция 1917 года была катастрофой. Под «революцией» он понимал не первый (Февраль) и не второй (Октябрь) перевороты, а весь процесс разрушения и закабаления страны, начавшийся в 1917 г. и растянувшийся на десятилетия. Февраль рассматривался Ильиным как новая Смута – стихийное народное брожение, грехопадение, социальный распад. Октябрь же, по мнению философа, отрыл дорогу совершенно иному, с него, собственно, и началась революция, которая лишь вначале использовала смуту и брожение, а затем принялась за главное, приступив к осуществлению марксистской программы и «не дав народу восстановить свое органическое развитие».
Октябрьская революция, писал Ильин, «ломала русскому человеку и народу его нравственный и государственный «костяк» и нарочно неверно и уродливо сращивала переломы». После Смуты XVII века страна была разорена, но сохранила свой национальный лик. То же, вероятно, неизбежно произошло бы и после 1917 г., не случись ленинского захвата, сколько бы ни талдычили современные апологеты большевизма о будто бы замаячившем после Февраля конце российской государственности. Октябрь, распяв Православную церковь, подрубив национальные корни и в значительной мере искоренив историю, культуру, традиции, символы, «исказил национальный лик, отменил даже имя ее (России. – Авт.) и превратил в мировую язву, грозящую всем народам». Катастрофа, безумие, грабеж – вот сущность Октября. Уголовщина стала сущностью политики большевиков после того, как «уголовные, принимавшие коммунистическую программу, быстро и легко врастали в партию и особенно в Чеку», а те из них, кто желал грабить самовольно, несистемно, расстреливались.
Вместе с тем, отмечал Ильин, коммунизм имел европейское происхождение, был «задуман европейскими социалистами и атеистами, готовился в Европе сто лет и был осуществлен международным сообществом людей, сознательно политизировавших уголовщину и криминализировавших государственное правление». «В мире встал аморальный властолюбец, сделавший науку и государственность орудием всеобщего ограбления и порабощения, – жестокий и безбожный, величайший лжец и пошляк мировой истории, научившийся у европейцев класться именем «пролетариата» и оправдывать своими целями самые гнусные средства». Это, конечно же, о большевиках, которые, по Ильину, не знали своего Отечества, его своеобразия и национальных задач, были людьми «сильной воли, но скудного политического разумения и доктринерской близорукости». И они решили политически изнасиловать Россию по схемам Западной Европы.
Ярким примером современной небольшевистской парадигмы русской истории могут служить работы сотрудника Санкт-Петербургского института истории РАН Б.Н. Миронова. С цифрами и фактами в руках авторитетный историк опровергает миф об экономической отсталости дореволюционной России и архаичности ее социальной и политической систем, будто бы и вызвавших непреодолимый кризис, который, как утверждали и утверждают оппоненты, нельзя было преодолеть без кровавой революции. Ученый рисует картину экономического чуда, произошедшего в Российской империи после отмены крепостного права: за примерно полвека темпы хозяйственного развития были сопоставимы с европейскими, национальный доход вырос в 3,8 раза, доход на душу населения – в 1,6 раза. При этом население империи росло почти на 2 миллиона человек ежегодно. С 1880-х гг. темпы экономического роста превзошли среднеевропейские и почти сравнялись с темпами в США. Валовой продукт рос ежегодно на 3,3 процента, что было больше, чем в СССР в период сталинской модернизации 1929-1941 гг., но, понятно, без ее насилий и жертв.
Огромные успехи наблюдались как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Главное же чудо, подчеркивает историк, состояло в том, что при таких высоких темпах развития происходило существенное повышение уровня благосостояния народа, включая самое многочисленное сословие - крестьянство. Об этом свидетельствуют увеличение поденной платы сельхозрабочим в 3,8 раза, оплаты труда промышленных рабочих в 1,4 раза. Значительно выросли оборот внутренней торговли, количество зерна для собственного потребления у крестьян. Шла массовая скупка земли крестьянами: 24,5 млн десятин за полвека (четверть всех частновладельческих земель). Число вкладчиков в госсберкассы увеличилось в 159 раз, размер одного вклада в среднем – в 2,7 раза, в 1913 г. численность жителей империи, имевших вклады, достигла 26 миллионов человек или 21 процента населения страны. И это при том, что сбережения хранились и в других банках, а также (особенно у крестьян) в кубышках.
Прогресс, со всей наглядностью показывает Б. Миронов, наблюдался во всех сферах жизни. Социальная структура общества претерпевала коренную, но мирную трансформацию, все более утрачивая сословные признаки и обретая социально-профессиональную однородность.
Успешным было политическое развитие. Государственность эволюционировала от самодержавия к конституционной монархии. После 1905 г. возникли свободная пресса, политические партии (с запретом только откровенно экстремистских, противогосударственных). В канун мировой войны в стране действовало свыше 51 тысячи обществ и клубов (благотворительных, религиозных, профсоюзных). Иначе говоря, страна стремительно модернизировалась, а уровень жизни народа повышался.
Однако именно все это послужило в начале XX века причиной нарастания известных противоречий, конфликтности, напряженности, преступности в России. Рост потребностей обгонял достигнутое. «Все слои населения, – отмечает историк, – и интеллигенция в наибольшей степени, постоянно хотели больше того, что имели, и больше того, что реально возможно было иметь при имевшихся в то время экономических и финансовых ресурсах, низкой культуре населения, невысокой производительности труда».
Таким образом, рост протестных настроений отражал не ухудшение жизни, не кризис социума и государства в смысле его неспособности управлять страной, а явился плодом прогрессивных изменений в обществе, следствием предоставленной ему экономической и гражданской свободы и невероятного роста потребностей и ожиданий. Происходил конфликт традиции и модерна, который хотя и можно назвать кризисом, но совсем иным, чем его рисовали и рисуют исповедующие ленинизм историки. Этот кризис вовсе не превращал российский социум в несостоятельную и нежизнеспособную систему, а был «болезнью роста», не вел фатально к революции, а лишь создавал для нее некоторые предпосылки, которые при определенных условиях можно было преодолеть, считает Б. Миронов. И делает вывод, что такому преодолению помешала безответственность либеральных и революционных элит, вследствие которой страна на несколько лет погрузилась в кровавый хаос.
Февраль и Октябрь. Сколько спекуляций наплодили советские и постсоветские апологеты большевизма! Одна из спекуляций нацелена на русское Белое движение, в годину Смуты выступившее с открытым забралом против интернационального порабощения нашего Отечества.
Гражданская война, утверждают фальсификаторы истории, была схваткой между разрушителями-февралистами и собирателями страны и поборниками жесткого порядка большевиками.
Лживость этой софистики разоблачил современный историк А.С. Кручинин. Прежде всего он доказал, что никакого антагонизма между большевиками и творцами февральской авантюры не было. Большевики – такие же активные участники Февраля и, прежде всего, его подрывных уличных акций, как раз и послуживших катализатором переворота. Керенский и Ленин также не были антиподами, разница между ними только в степени радикализма в стремлении к достижению химерических партийных целей. Поэтому ярлык «февралистов», упорно навешиваемый на Белое движение, является ложным и злонамеренным.
В действительности, считает А. Кручинин, Белое движение было «физиологической реакцией национально-государственного организма» на революцию. Анализируя исторические документы (в частности, переписку А. Гучкова), историк пришел к выводу, что вожди Белого дела (Алексеев, Корнилов, Деникин, Колчак) не участвовали в антимонархическом заговоре, в Армии опиравшимся главным образом на группу офицеров среднего звена из запасных частей. А были вовлечены в него всем ходом событий.
Вина же будущих белых лидеров состояла лишь в том, что они проявили лояльность воцарившемуся после 2 марта правительству – в соответствии с последним приказом Николая II армии и флоту. И уж никак не соответствует духу Февраля облик основной массы белых командиров вроде Кутепова, Каппеля, Врангеля, Мамонтова, Шкуро, Слащева и т.д. Добавим также, что своей жертвенной борьбой против интернационального ига белые генералитет и офицерство искупили ту вину сторицей. И в полной мере заслужили право называться национальными героями России.
В заключение отмечу, что политика современного руководства страны в сфере исторического просвещения несет на себе печать, с одной стороны, приверженности отжившим догмам, с другой – политической конъюнктуры. Насаждаемая ныне – в учебниках или на телеэкране – трактовка истории не может служить ни тканью национально-государственной идеологии, ни средством воспитания патриотизма в сознании подрастающего поколения.
Станислав Смирнов (для «Русской стратегии») |
