Спартак Головачёв не понаслышке знает о проблемах политзаключенных на Украине. Титулованный спортсмен, рекордсмен Украины по фридайвингу, он провел в СИЗО два с половиной года. Осенью 2016 года суд смягчил ему меру пресечения, предоставив право внесения залога. Судебный процесс по его делу продолжается. Беседа состоялась незадолго до большого обмена, запланированного на 27 декабря.

– Чем объясняются странные «игры», которые происходят в последнее время? То появляются сообщения о согласии Васильца и Тимонина признать свою вину и ехать на обмен, а буквально через день ребята заявляют об отказе это делать. То исчезает харьковчанин Юрий Апухтин – сразу же после того, как Апелляционный суд Харьковской области постановил освободить его из-под стражи...

– И сразу же возникли предположения, что Юрия Михайловича Апухтина тоже могут отправить на обмен… Дело в том, что в суде рассматривались апелляции обеих сторон. Прокурор посчитал, что шестилетний срок, к которому суд первой инстанции приговорил пожилого кандидата экономических и технических наук, – это мало. Но апелляционная жалоба обвинения осталась без удовлетворения. А апелляционные жалобы Апухтина и защиты удовлетворены частично. Полностью снято обвинение по статье 109 (действия, направленные на насильственное изменение конституционного строя). Осталось в силе только решение Киевского районного суда касательно обвинения по статье 294, в организации массовых беспорядков, – а это пятилетний срок, который уже давно погашен (поскольку значительная часть времени, проведенного Апухтиным в СИЗО, попадает под действие «закона Савченко»: один день приравнивается к двум). Юрий Михайлович не давал согласие на внесение его в обменный список. У него жена – инвалид. Одно дело, если бы эта возможность возникла года два назад. Но зачем везти на обмен того человека, у которого уже срок закончился?! Более того, если ориентироваться на решение апелляционного суда, – Апухтин даже пересидел свой срок! Мы пока не знаем, что на самом деле происходит. Но какова будет картина, если окажется, что гражданина Украины, освобожденного по решению суда, украинские власти насильно везут на обмен?!

– Такое возможно?..

– У нас возможно всё. В прошлом году сотрудники СБУ тоже делали обход неблагонадежных, вышедших из СИЗО под залог и т. п., предлагали поехать на обмен. И мне такое предложение тогда поступало. Я к тому времени отсидел, без двух недель, два с половиной года в СИЗО, что, по «закону Савченко», приравнивалось к пяти годам. Зачем мне ехать на обмен? Я работаю. И обеспечиваю работой некоторое количество людей. Они дождались моего возвращения из СИЗО – я не могу просто так бросить свое предприятие. Я спрашивал у сотрудников СБУ: «Вы считаете, что мой опыт будет полезен в военных подразделениях ДНР? Зачем задавать такие вопросы?» Они отвечали мне: «Нет-нет, мы на всякий случай спросили».

Они (на всякий случай!) предлагают ехать тем, кто не хочет. И при этом не вносят в список тех, кто поехал бы. Насколько мне известно, на момент нашей беседы харьковский врач Игорь Джадан, которого обвиняют в сепаратизме, в создании террористической организации; Владислав Чумак, которому «шьют» какую-то диверсионную деятельность, – не включены в обменный список. 83-летний изобретатель Мехти Логунов объявлен российским шпионом. Мы в это абсурдное обвинение не верим. Но СБУ таким его представляет. Так поменяйте этого российского шпиона на украинских военнослужащих, учитывая его преклонный возраст! Почему ж вы его в списки не вносите?! Поменяйте этих сепаратистов и диверсантов Джадана и Чумака (правда, доказать их вину в суде до сих пор не сподобились) на украинских военных! Что ж вы мирных украинских граждан рекрутируете для обмена на пленных украинских военных?!

Мы делали отдельный список тех, кого не включили в большой обменный список. И часть из этих людей вроде вывезли из Харькова ближе к месту обмена. Но говорить о том, кого учла формула «306 на 74», а кто остался за бортом, – можно будет после обмена. Мы все надеемся, что он состоится. За этими цифрами и обменными списками – множество искалеченных судеб.

– Что можете рассказать об этих судьбах? Кого-то из этих людей знаете лично?

– Со многими харьковскими политзаключенными знаком лично. А формы знакомства с людьми, находящимися в заключении, могут быть разные. У тюрьмы – своя почта.

Например, случай с россиянином Алексеем Седиковым, донбасским добровольцем. Их группа попала в засаду. Раненый Седиков оказался в плену. О нем узнали летом через воров, которые сообщили, что есть в санчасти СИЗО № 27 такой раненый, в ужасном состоянии. Начали лекарства передавать, помогать – его сразу же перевели на Днепр. Потом он кочевал по всевозможным тюрьмам. В Киевской области был. Указали наблюдателям ОБСЕ местонахождение пленного. Они посетили его. Потом Седикова опять спрятали. У него была раздроблена нога, тяжелое ранение. Оказали какую-то медицинскую помощь, чтоб он не умер. А то, что пленный мог лишиться ноги, – уже не интересовало. Спицу вставили, но срок передержали – никто ее не удалял. Седикову пришлось выкручивать ее своими руками. Несколько раз он разрезал и чистил рану подручными средствами. Потому что врачи игнорировали. Его переводили в такие камеры, где санитарные нормы не соблюдались.

Многие месяцы порой уходят на то, чтоб узнать что-то о пропавших людях, скорее всего, загремевших в СБУ. Если почитать эти списки – волосы встанут дыбом. Пожилая женщина из Луганской области, без ноги, была арестована за участие в проведении референдума; сидела в Харькове. Евгений, «Джексон», 19-летний парень, таксист, был задержан в Краматорске, сидел в полтавском СИЗО; где сейчас – не знаем… Нашли Максима Ниценко из Изюма: год уже сидит; у него в деле – статья 113 (диверсия) и 194 (умышленное уничтожение имущества). Многие из тех, кто попадает в СБУ, прошли через пытки и побои. В том числе женщины.

Есть в списках саперы из ДНР, которые попали в плен летом 2016 года в районе Широкино. Они, по договоренности с миссией ОБСЕ, занимались разминированием определенных участков. Их обстреляли, нарушив договоренности. Часть группы – погибшие, часть – пленные…

В последние дни в харьковском СИЗО несколько камер заполнили политзаключенными из Одессы, из исправительных колоний Западной Украины, которых планируют вести на обмен. Там есть один из известных братьев Лужецких (а второго не привезли). Это антимайдановцы из Тернополя, на которых донес их отец. В результате они за свое инакомыслие получили сроки 15 и 14 лет…

– А харьковский следственный изолятор настолько гостеприимный, что туда свозят всех?

– При подготовке к обмену он становится «перевалочной базой». Харьковских политзаключенных из обменного списка уже увезли в Донбасс. А сюда подтянули политзаключенных из дальних тюрем. Что касается условий нашего холодногорского СИЗО №27, то это особая тема. Там гнилая вода с невозможным запахом. Водопровод еще дореволюционный. На механическом фильтре процеживали воду – остается коричневато-зеленая слизь. Поэтому харьковчанки, помогающие политзаключенным в СИЗО №27, в первую очередь передают бутылки с минеральной водой. Я там просидел пару месяцев в 2014 году, прежде чем меня перевезли в СИЗО исправительной колонии №100.

Многие заключенные об условиях своего пребывания в СИЗО стараются умалчивать, потому что администрация достаточно жестко относится к критике их заведения. Вплоть до того, что к правдоискателям применяется запугивание с помощью заключенных. Поэтому часто людям из ОБСЕ, Красного Креста, приходящим в изолятор, заключенные говорят: «Всё в порядке, ничего не надо». Хотя на самом деле в это время у него на стенах камеры – плесень. Или летом – духота страшная, люди ходят полуголые, вентиляторов нет. Самые трудные корпуса – это те, где в «хатах» много людей находятся. Часто бывает перегруженность камер, соответственно – проблема со сном. Товарищ, из числа наших политзаключенных, рассказывал, как они спали «каруселью». Людей в камере было вдвое больше, чем спальных мест. Люди, которые не выдерживали, спали на ледяном полу. Они были с бронхитами и еще более тяжелыми заболеваниями, но вынуждены были сползать на пол, засыпая…

Могу процитировать рассказ одного нашего политзаключенного, который прошел и харьковское СИЗО, и колонию на западе Украины. Вот что он написал мне, когда освободился: «Хуже, чем в СИЗО №27, условий пребывания я не видел. Голые стены, на полу снят линолеум, осталась одна смола. Если зимой еще ходили по ней, то летом, когда она растекалась по камере, – это был ужас. И этим мы дышали. Узенькое окошко, где-то двадцать сантиметров на два метра, в нем небольшая форточка. Вода ужасная. Еду нельзя назвать едой. Если бы не тетя Таня и наши родственники, – нам бы пришлось туго. Мне с моей болезнью нужно было четыре раза в день колоть инсулин. Родственники передавали… Потом этапировали в колонию на Западную Украину. Со стороны администрации там попадались и люди понимающие, и наши полные антиподы. У одного в кабинете висел флаг красно-черный, бандеровский. Но зато из уголовного мира был достаточно адекватный и нормальный человек: он всё прекрасно понимал, даже за нас входил в конфронтацию с администрацией... Находясь в этой западноукраинской колонии, я получал помощь и от тети Тани, и от одесситов. Большая благодарность им за это».

– Можете подробней рассказать о помощи тети Тани и одесситов, упомянутых в этом рассказе? Они, надо полагать, хорошо известны всем политзаключенным?

– Да, эти люди заслуживают, чтоб о них рассказать подробней, насколько это можно…

Передачи в основном идут через харьковчанку тетю Таню: она распределяет, развозит их. Не только заключенным в СИЗО, но и членам их семей, нуждающимся в помощи. Многие ведь потеряли единственного кормильца – это судами не учитывается. И семьи выживают как могут. Люди собирают для них игрушки, детские вещи…

Тетя Таня держит в уме всех харьковчан, которые сидят, начиная с 2014 года, в разных уголках Украины. И ее знают все наши – от Львовской области до Запорожья и Мариуполя. Даже уголовники знают. Политзаключенные, как правило, передачей делятся со всей камерой. И когда передача от Тани приходит к нашему политическому, например, в Тернопольской области – это вызывает умиление у зэков: что ж это за тетя?

А упомянутые одесситы – это Фонд помощи политзаключенным Одессы и их семьям. Наши харьковские политзаключенные из малоимущих семей, просидевшие более двух лет с правом внесения залога, смогли наконец выйти на свободу благодаря этому Фонду. А когда за всех внесли залог, одесситы хорошо помогали передачами. Они их отправляют не только в Харьков, но и во все тюрьмы. Приехав в Одессу, я первым делом поблагодарил Надюшу и ее команду из Фонда помощи политзаключенным…

Но это мы говорим о тех, кто помогает системно, и потому их многие знают. А надо сказать о том, что помощь и благотворительность состоят из многих усилий, из взаимовыручки большого количества людей.

– В чем заключаются эти усилия и взаимовыручка, без которых «народ неполный»?

– У Юрия Михайловича Апухтина жена больная (это не помешало суду держать его несколько лет под стражей). И один бывший харьковчанин, живущий в Англии (он критически относится к майданной власти и новым порядкам на Украине), нашел и отправил лекарства для нее.

Можно привести и такой пример: когда арестовали 83-летнего Мехти Феофановича Логунова, нужно было собрать сумму денег, необходимую, чтоб адвокат начал работу по этому делу. Харьковское землячество (харьковчане, живущие ныне в России) на своем сайте за несколько дней собрало деньги. Причем сбор средств был прозрачный – и люди поверили в серьезность этой затеи, когда пришла помощь от известного публициста и участника интеллектуальных телевизионных игр Анатолия Вассермана.

В разное время харьковским политзаключенным многие помогали, кто чем может. Причем часто это пенсионеры. Нашим людям, пострадавшим от майданного режима, всем трудно. Но есть те, кто будет делиться последним. Кто пару пачек чая, кто два пуда квашеной капусты, кто блок сигарет привезет. Одна моя знакомая лишилась преподавательской работы после политического доноса. Но всё равно возит передачи, помогает последними деньгами. Иногда находим для заключенных из Донбасса, в качестве моральной поддержки, сигареты, произведенные у них на родине.

– А вам какая передача наиболее запомнилась?

– Та, которая приходила в пост. Православные, случалось, полностью отдавали передачу заключенным.

– Пост в тюрьме?

– Мы постились. Иногда – чтоб отблагодарить за испытания, за помощь духовную. В церковь сходить не можешь, свечку поставить не можешь, поэтому благодарность – постом. Отдал свою еду ближнему – и радость на душе.

– Вас не пускали в церковь?

– На территории СИЗО №27 есть храм. Многие из нас писали заявления, что, отсидев два года, ни разу не были в церкви. Пусть даже не свечку поставить, а на пороге постоять. Мне, правда, удавалось. Когда проводили мимо церкви, останавливался и говорил, что никуда не уйду. Меня тянут за наручники сзади, а я иду в другом направлении. Становился на паперти и просто стоял. Руки сзади были в наручниках, креститься не мог. Поэтому просто стоял перед храмом, читал молитву. А потом майор меня лично выводил. Открывали церковь, потому что знали, что я просто так мимо нее не пойду; снимали наручники и давали даже свечку. Но политзаключенным эту возможность не предоставляли. Видимо, кому-то выгодно, чтоб люди были в панике, в беспокойстве, выведены из душевного равновесия…А вот сектанты, их проповедники, вхожи в тюрьму запросто. Особенно, насколько мне известно, в колонию для подростков.

В ИК №100 нас не водили в церковь, но сделали молитвенную комнату на участке СИЗО. И туда приезжал мой духовник. Но там свои рецидивы случались. Однажды сотрудники колонии решили поглумиться и прибили на иконе портрет Порошенко. Я его сорвал, за что угодил в карцер.

– Наблюдателям ОБСЕ об этом рассказывали?

– Они многое повидали на наших судах. Но когда я вышел из СИЗО, я заявление в ОБСЕ писал по поводу переводчика, который был чересчур заангажированным. Он пытался наблюдателей ОБСЕ информировать в «правильном» русле, корректируя мою прямую речь. Наверное, думал, что я зэк, который ничего не поймет. Он не знал, что я участвовал в международных соревнованиях, где мне приходилось общаться с англоязычными друзьями-спортсменами. То есть английским языком на начальном этапе общения я владею. И когда мне задавали вопросы по поводу моего задержания, содержания в камере, судебных действий, переводчик практически перевирал мои ответы. И когда я начал его поправлять, он всё равно по-своему трактовал. Мне пришлось переходить на английский, чтоб донести свою мысль до представителя ОБСЕ. Я спорил с переводчиком, а представитель ОБСЕ недоуменно смотрел. Мои слова переводились в строгом соответствии с официальной трактовкой событий, а не с тем, что говорил я.

Я, например, рассказываю: я старался не допустить беспорядков. А он переводит, что мы устраивали беспорядки, что мы действуем против украинского народа… Это, в общем-то, универсальный прием: так и официальный Киев трактует Европе всё происходящее на Украине…

Беседу вел Александр Каюмов