Весьма распространенным является заблуждение, что в период так называемой новой экономической политики чекистский террор в СССР был свернут. Мол, наступили золотые «вегетарианские» двадцатые, которым позднее положил конец злой Сталин. На деле все было иначе. Масштабы террора действительно снизились. Красный Молох словно насытился кровью, правда, только на время. Но террор не прекратился, он лишь принял другие формы – где облеченные в камуфляж «социалистической» законности, а где латентные, с помощью тайных механизмов особых коллегий и совещаний, о которых молчала советская пресса.
С переходом к НЭПу началась перестройка судебно-репрессивной системы. Постановлением ВЦИК от 6.02.1922 г. была упразднена ВЧК, и на смену ей пришло Государственное политическое управлением при НКВД РСФСР. В мае того же года IX Съезд Советов одобрил первый советский уголовный кодекс, формально положивший конец эре революционного правосознания. Тогда же функция наблюдения за соцзаконностью перешла от ГПУ к Минюсту, при котором 28 мая 1922 года возникла Прокуратура СССР. В ходе судебной реформы 1922-1923 гг. были упразднены революционные трибуналы и на их месте созданы губернские суды. Казалось, мрачная эпоха бессудных расправ и тайных казней в подвалах ВЧК навсегда уходит в прошлое. Однако, на деле всё обстояло иначе Несмотря на победу в гражданской войне, партия коммунистов не думала отказываться от террора. «Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору», – писал в это время Ленин (см. ПСС. Т. 44. – С. 429).
Органам упрощенной и скорой расправы над недругами партии была уготована долгая жизнь. Начав с «троек», коллегий и президиумов в органах ВЧК они, меняя вывески, просуществовали вплоть до смерти И.В. Сталина.
Строго говоря, чрезвычайные судебные органы известны с давних времён. Царь Пётр I для борьбы с мздоимством и казнокрадством учредил «Особые комиссии по расследованию» в составе трех офицеров гвардии. Другой Романов, Император Александр III, потрясённый убийством членом Народной воли своего венценосного отца, создал Особое совещание при МВД, которое согласно Положению о чрезвычайной охране наделялось правом без суда приговаривать к ссылке сроком на 5 лет.
Однако эти структуры были своего рода исключениями, а вот большевики превратили их в правило и довели до дьявольского совершенства. Несмотря на декларации, что отныне все дела о государственных преступлениях будут рассматриваться исключительно в судебном порядке, на практике всё было по-другому. Спустя всего несколько месяцев после упразднения ВЧК возникло Особое совещание при ОГПУ. Поначалу оно наделялось только правом высылки за пределы РСФСР сроком до двух лет за антисоветскую деятельность, шпионаж, бандитизм и контрреволюцию. Однако через два года полномочия ОСО расширились до права заключения в концлагерь на три года. На смену ему в 1934 году пришло Особое совещание при НКВД СССР, воспроизводившееся при всех последующих реорганизациях ведомства и окончательно упразднённое только в 1953 году.
Помимо этого на протяжении 1920-х и в первой половине 1930-х годов внесудебные функции осуществляла Коллегия ОГПУ. Но самый кровавый след в истории советской спецслужбы оставили так называемые «тройки».
Отметим, что институт «троек» - специфическое явление советской судебно-карательной системы. Десятилетиями он выполнял функцию тайного инструмента подавления противников коммунистического режима, воплощая в себе особый тип «революционной законности», а на деле – беззакония и произвола. Как и для Коллегий или ОСО, для «троек» характерно ускоренное и закрытое рассмотрение дел без каких-либо судебных процедур, участия сторон, на основе только материалов следствия. Но у них была одна только им присущая черта – неизмеримо более суровая мера наказания.
После переименования карательных органов в ГПУ их мишенью по-прежнему оставалась Православная церковь. Для её раскола и подрыва изнутри органы ВЧК, а затем и ОГПУ, пестовали так называемую обновленческую церковь. Практиковался и прямой террор. По постановлению ВЦИК от 23.02.1922 г. началась кампания по изъятию церковных ценностей. Она велась под флагом борьбы с голодом, фактически же преследовала фискальную цель, чтобы, по словам Ленина, «обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей». Реквизиции, несмотря на активную помощь голодающим со стороны Церкви (к февралю собрано 9 млн руб.), подлежали даже предметы богослужения (священные сосуды, кресты, Евангелия), что и вызвало массовые протесты, в том числе патриарха Тихона. В Шуе по их участникам был открыт огонь, из-за чего погибло 4 человека. Используя это как предлог, Ленин в письме членам Политбюро от 19.03.1922 г. призвал «разбить наголову» РПЦ и провести конфискацию церковного добра «с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше, – разъяснял Владимир Ильич. Руководство операцией поручалось члену Политбюро Льву Троцкому (См. ПСС. Т. 44. – С. 429).
В это время гонения приобрели широкий размах. Летом в Петрограде прошёл показательный процесс над местными архиереями, настоятелями соборов, профессорами, студентами духовной академии, которых обвинили в «распространении идей против изъятия ценностей». Репрессии подверглось 86 человек, а четверо, включая митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина, были расстреляны.
В храмах Нижегородской губернии изъятие происходило без крупных осложнений. Важную роль при этом сыграло то, что управляющим Нижегородской епархией после расстрела в ноябре 1918 года епископа Лаврентия, стал архиепископ Евдоким, выступавший с публичными нападками на патриарха Тихона и примкнувший к обновленческой церкви.
Как пример сопротивления назовем протесты православных мирян в селе Богоявленье Нижегородского уезда, где прихожанка Е.И. Панова, собрав односельчан, пыталась воспрепятствовать реквизиции наиболее почитаемых святынь, среди которых было напрестольное Евангелие XVII века – дар великого князя Московского Фёдора Алексеевича (брата Петра I). Евгению Ивановну арестовали 8.06.1922 за контрреволюцию, но в сентябре, после ходатайств и отзыва обвинений местными властями, губревтрибунал прекратил дело.
Кампания принесла скромные результаты. Вместо сотен миллионов и даже миллиардов золотых рублей, о которых мечтали Ленин и Троцкий, удалось выколотить не более 4,5 млн руб., из которых лишь 1 млн руб. был потрачен на помощь голодающим. В 1922 году из храмов и монастырей было вывезено 33 пуда золота, 23997 пудов серебра, 35670 штук бриллиантов, 3115 руб. золотых монет, в том числе из церквей Нижнего Новгорода – 3 фунта и 60 золотников золота и 50 пудов 29 фунтов серебра.
Грубое весовое выражение не учитывает, конечно, художественной и исторической ценности уникальных произведений иконописи и церковно-прикладного искусства, безвозвратно утраченных в результате той варварской акции. Кампания изъятия церковных ценностей привела к неоправданному уничтожению бесчисленных православных святынь и национальных сокровищ России. В числе подобных утрат был серебряный с позолотой и драгоценными камнями оклад главной святыни Нижегородской епархии – чудотворной Оранской иконы Божьей Матери, изъятый из Оранского Богородицкого монастыря.
Не успела отшуметь кампания против «церковников», как грянула новая, эсеровская. Летом 1922 года состоялся судебный процесс над лидерами партии социалистов-революционеров. В августе Гоца, Тимофеева, Донского и еще девять членов ЦК и активистов ПСР приговорили к расстрелу за контрреволюцию и связь с заграницей. После заступничества известных писателей и ученых (Франс, Нансен, Горький) расстрел заменили на 5 лет заключения. Первый московский процесс послужил образцом для громких судилищ тридцатых годов. На нём обкатывались все основные технологии расправы, имевшей лишь видимость открытого и честного суда: заранее заготовленный сценарий, обвинительный уклон в поведении судей, оглушительная пропагандистская кампания с кровожадными призывами в прессе и на организованных партийными органами митингах разгневанных трудящихся.
Помимо РПЦ и оппозиционных партий репрессии 1920-х годов нацеливались на остатки контрреволюционных классов и групп, уцелевших после красного террора, – так называемых «бывших людей». Для их ликвидации органы ОГПУ постоянно фабриковали антисоветские заговоры по типу таганцевского (масштабная террористическая акция лета 1921 г., в ходе которой был расстрелян цвет питерской интеллигенции, включая поэта Николая Гумилева). Случались и рецидивы самого разнузданного красного террора.
Одной из самых крупных чекистских операций этого ряда было «Дело лицеистов», раскрученное в начале 1925 года. По нему были репрессированы воспитанники знаменитого Александровского лицея, того самого Царскосельского, в котором некогда учился Пушкин. Из выпускников-нижегородцев отметим бывшего нижегородского губернатора Алексея Хвостова (1872-1918), погибшего на заре красного террора. Фигурантам дела вменялось в вину участие в ежегодном лицейском празднике и панихидах по умершим товарищам, в феврале 1925 года было арестовано свыше 150 человек. Кроме бывших лицеистов были репрессированы воспитанники Императорского училища правоведения (его окончил нижегородский губернатор В.М. Борзенко), бывшие чины лейб-гвардии Семёновского полка и ряд других царских офицеров, в число которых, в частности, попал бывший командир 11-й нижегородской советской дивизии генерал-майор Михаил Телешев. По приговору коллегии ОГПУ 26 подсудимых были казнены и 54 приговорены к разным срокам ИТЛ, причем, большинство их впоследствии также подверглось расстрелу.
Если Дело лицеистов напомнило о «таганцевском заговоре», то карательная акция, последовавшая после покушения 7 июня 1927 года в Варшаве на советского полпреда П.Л. Войкова, прошла по лекалам безмотивных расправ над не совершившими никаких преступлений гражданами, которыми был переполнен кровавый сентябрь 1918 года. Как известно, Пётр Войков был соучастником убийства Царской семьи. Стрелявший в него на перроне Варшавского вокзала 20-летний русский эмигрант Борис Софронович Коверда (1907-1987) заявил на суде, что покушение было актом возмездия Войкову за екатеринбургское злодеяние и в его лице – за весь красный террор. Узнав о случившемся, И.В. Сталин потребовал: «Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов. Надо отдать ОГПУ директиву о полной ликвидации (монархистов и белогвардейцев) всеми мерами. Убийство Войкова даёт основание».
Более конкретные указания были сформулированы Политбюро ВКП(б), потребовавшего произвести массовые аресты, опубликовать сообщение о расстреле 20 видных белогвардейцев и согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных приговоров вплоть до расстрела соответствующим полномочным представителям. То есть губернским отделам ОГПУ. После этого расстрельный механизм заработал на полную мощь. В ночь с 9 на 10 июня в Москве были казнены 20 заложников, арестованных накануне и не имеющих никакого отношения к белогвардейцам. Всего же в ходе специальной операции в июне 1927 года органами ОГПУ было проведено до 20 тысяч обысков и 9 тысяч арестов, в основном, в южных регионах страны (Дон, Северный Кавказ, Черноземье). Репрессиям подверглись преимущественно «бывшие» – дворяне, белогвардейцы, священнослужители, представители торгово-промышленного класса и старой русской интеллигенции, а также «кулаки».
В тот период важное место в деятельности Нижгуботдела ОГПУ занимало выявление и уголовное преследование бывших активистов монархического движения и чиновников государственного и полицейского аппарата Российской империи, в силу своих служебных обязанностей противостоявших подрывной деятельности революционных партий. Квазиправовой основой для такого преследования служил раздел «Контрреволюционные преступления» УК РСФСР от 1922 года и, в частности, статья 67, предусматривавшая расстрел с конфискацией имущества или – при смягчающих обстоятельствах – 5 лет лишения свободы за «активные действия и активную борьбу против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных должностях при царском строе».
Характерным в этом смысле является дело бывшего полицейского исправника Константина Ивановича Вуколова. Выездной сессией Нижгубсуда 25 мая 1924 года он был приговорен к расстрелу (подробнее здесь http://rys-strategia.ru/news/2018-04-02-5051 ).
В ряде случаев очевидно стремление карательных органов придать преследованию «бывших» окраску общеуголовного, корыстного преступления. Таково дело начальника Нижегородского районного управления водной следственно-розыскной милиции Алексея Владимировича Яшерова. При аресте, последовавшем 27 сентября 1921 года по доносу сослуживца, ему инкриминировались растрата казённых средств и получение взяток. Доказательства растраты были добыты ревизией, взяток – свидетельскими показаниями, что с учётом практики органов ГБ того времени было делом несложным. Политический же характер процесса, проходившего в открытом заседании Нижгубсуда 30.10.1924 г., очевиден, ибо акцент на суде был сделан как раз на контрреволюционных деяниях Яшерова при царском строе.
Поясним, что в 1906 году Алексей Владимирович был назначен сначала полицейским надзирателем, а затем помощником пристава Сормовской полиции. В её рядах он активно участвовал в ликвидации революционно-террористических шаек, наводнивших заводской посёлок после поражения декабрьского вооруженного мятежа. Самой одиозной из них была группа командира боевой дружины РСДРП Спиридонова, совершившая множество разбойных нападений и убийств. В её поимке и участвовал помощник пристава Ящеров. В основу его обвинения на суде легла статья 64 УК РСФСР – участие в выполнении в контрреволюционных целях террористических актов, наказание – от расстрела до 5 лет тюрьмы. В итоге Ящеров А.В. был приговорен к расстрелу с заменой на 8 лет заключения с поражением в правах и конфискацией имущества. Именно камуфляж дела Ящерова под уголовщину сделал его настолько трудным для реабилитации, прокуратура Нижегородской области, разбиравшее наше обращение, переадресовала его в Верховный Суд, который и принял положительное решение (см. http://rys-strategia.ru/news/2018-02-13-4785 ).
Тогда же, в двадцатые, подверглись репрессиям два в столь же далёком прошлом активиста монархического движения. Проживавший в селе Семеть Нижегородского уезда Василий Фёдорович Клочьев был арестован в марте 1924 года и помещен в исправтруддом № 1. Ему вменялось в вину участие в беспорядках 9 июля 1905 года на Острожной площади Нижнего Новгорода. Тогда, во время войны с Японией, произошли столкновения леворадикальных манифестантов и их противников из числа монархистов. Во время инцидента Василий Клочьев получил огнестрельное ранение, а один из митингующих, как раз и открывший стрельбу из револьвера, был жестоко избит и впоследствии скончался. Вскоре после этого Клочьев был привлечен к судебной ответственности и понёс наказание в виде заключения в тюрьму. Теперь, почти двадцать лет спустя, он вновь оказался на скамье подсудимых. Суд под председательством судьи Морковкина при обвинителе помощнике прокурора Прокопене приговорил бывшего монархиста к 5 годам строгой тюремной изоляции с конфискацией имущества, причём, кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР в составе Глузмана, Фельдмана и Козлова оставила приговор в силе.
В рамках общего с В.Ф. Клочьевым дела шло расследование былой деятельности правого журналиста Михаила Александровича Гонохина. В 1900-е годы он был ведущим публицистом газеты «Козьма Минин» – печатного органа Нижегородского губернского Георгиевского отдела Союза русского народа. Благодаря ораторским способностям, его выступления в кремлёвском манеже, служившим местом собраний монархистов, были весьма популярны. Желая противостоять революции, Гонохин стал негласным сотрудником Охранного отделения. В 1919 года он арестовывался ЧК, но был отпущен, позднее же как юрист смог даже найти свое место в новых условиях, поступив на службу следователем трибунала Волжского округа водного транспорта.
Арестовали его в феврале 1924 года по доносу одного бывшего анархиста, а в апреле Михаил Гонохин, согласно официальной справке, покончил с собой в камере исправтруддома № 1. Уполномоченный Страхов, начальник отделения Вашунин и начальник губотдела ОГПУ Лейман в ноябре того же года уже задним числом подписали обвинительное заключение, после чего производство по делу было прекращено за смертью обвиняемого.
Что касается его товарища по правой борьбе, то рассказанная выше история получила продолжение вскоре после отбытия им наказания. Василий Фёдорович Клочьев, крестьянин-единоличник села Семеть Борисовопокровского района, был расстрелян 21 мая 1930 года по приговору особой «тройки» ОГПУ.
Особняком в этом ряду стоит дело бывшего прокурора Нижегородского окружного суда Николая Чернявского. Весной 1926 года он был арестован в Москве и заключён в тюрьму Нижгуботдела ОГПУ по обвинению в активной борьбе против рабочего класса в период реакции 1906-1909 годов. По уже известной читателю статье 67 УК РСФСР ему грозили расстрел либо, при смягчающих обстоятельствах, пять лет тюрьмы с конфискацией имущества и поражением в правах. Это был типичный представитель служилого сословия императорской России, сочетавший в себе образованность и добросовестность. Николай Павлович Чернявский родился в Черниговской губернии. По окончании в 1896 году Императорского Московского университета был принят кандидатом на судебную должность при гражданском департаменте Виленской судебной палаты. С 1899 года – мировой судья Ковенского округа, с 1904-го – товарищ (заместитель) прокурора поочередно Владимирского, Московского и Нижегородского окружных судов. Оставался на посту прокурора Нижегородской губернии до конца 1917 года.
В конце июня 1926 года постановлением за подписями уполномоченного Страхова, начальника отделения Загвоздина и начальника губотдела ОГПУ Леймана экс-прокурору была избрана мера пресечения в виде содержания в изоляторе спецназначения, разместившегося в бывшей губернской тюрьме на Арзамасском шоссе. Чекист Страхов ловко расставлял сети, привлекая в свидетели обвинения бывших революционных боевиков вроде анархиста Петра Львова, проявлявшего в 1920-е годы особое рвение в доносах и разоблачениях бывших царских слуг. Однако нет правил без исключения. В операции по расправе над бывшим губернским прокурором неожиданно произошёл сбой.
На завершающем этапе расследования в дело вмешались его влиятельные сослуживцы по столичному юридическому ведомству. В октябре из Москвы одно за другим поступили два письма от заместителя прокурора Республики о недопустимости затягивания следствия. В итоге в журнале распорядительного заседания Нижгубсуда по уголовно-судебному отделению от 9 декабря 1926 года появилась запись о прекращении дела № 3185 по обвинению гр. Чернявского по статье 67 УК РСФСР. Отсидев долгие восемь месяцев в тюрьмах Москвы и Нижнего Новгорода, бывший прокурор был отпущен восвояси с подорванным здоровьем. Скончался Николай Чернявский в Москве в возрасте 59 лет, погребен на Новодевичьем кладбище.
А полгода спустя грянула специальная операция ОГПУ в связи с варшавским покушением на цареубийцу Войкова, о которой рассказано выше. В какой мере она затронула Нижегородскую губернию, в точности неизвестно. Всего, как сказано выше, по стране прокатилось 9 тысяч арестов и неизвестное количество расстрелов. К тем, кто попал в это время в жернова ОГПУ, следует отнести и членов семьи бывшего губернского предводителя дворянства Алексея Нейдгарта, погибшего в разгар красного террора (подробнее здесь: http://rys-strategia.ru/news/2018-11-23-6383?fbclid=IwAR0GS02dKU50IMMfrz6KCM5kKfhdVmAAeyY899CUul-TNuvQEXyM3nD4b6Y.
Выполняя приказ из Москвы, 23 июня 1927 года Арзамасский отдел Особого отделения ОГПУ 17-й стрелковой дивизии произвёл аресты Любови и Елизаветы Нейдгарт.
Любовь Николаевна Нейдгарт, возраст 61 год, урождённая Трубецкая, вдова графа Нейдгарта, с ноября 1917 года проживала в Арзамасе, занимаясь вышивкой и домашним хозяйством. Арестована по обвинению в контрреволюционной деятельности: распространение антисоветских слухов, сношение с контрреволюционными целями с иностранным государством, под которым, видимо, понимались проживавшие в Париже и Брюсселе дочь, сестра и брат (сын Борис погиб в 1920 году в тюрьме Нижгубчека).
По тем же, что и мать, мотивам и тем же органом была арестована Елизавета Алексеевна Нейдгарт, 39 лет, учительница музыки и иностранных языков в Арзамасе. Обеих женщин 7 октября того же года судило Особое совещание при Коллегии ОГПУ СССР, приговорив к высылке сроком на 3 года с лишением права проживания в шести крупнейших городах и Нижегородской и пограничных с ней губерниях, с прикреплением к определенному месту жительства. Место ссылки в архивно-следственном деле не указано. Обе осуждённые реабилитированы в 2005 году.
На снимке 1916 года, нижний ряд: 1 – Николай Ненароков, нижегородский вице-губернатор, расстрелян ВЧК в 1919 г.; 3 – Алексей Гирс – губернатор, умер в 1958 г. в Париже; 4 – Иван Мазурин, начальник жандармского управления, расстрелян Нижгубчека в 1918 г.; 5 – Николай Чернявский, губернский прокурор.
Станислав Смирнов
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/ |
