СОЗИДАТЕЛЬ НОВОРОССИИ: Знаменитейший из Воронцовых
От Черного до Каспийского моря на 1500 верст протянулась широкая кавказская горная цепь – одна из грандиознейших в Европе. Окутанные вечным снегом громадные вершины, над которыми слышатся крики орлов, глубокие угрюмые ущелья, в которых бешено мчатся и ревут быстрые реки и шумят водопады, цветущие плодородные долины – делают этот край по красоте и величию одною из таких местностей, каких немного найдется на земном шаре. Климат – от холодного вверху до полутропического внизу; роскошная растительность, плодородная земля в горных долинах, большое количество разнообразных ископаемых – всем наделена эта благословенная страна, представлявшая в прошлом место, куда стремились представители разных племен еще в эпоху переселения народов и куда позже крестовые походы забросили толпы искателей приключений. Такое смешение племен, говорящих на самых разнообразных наречиях, трудно отыскать на всем земном шаре. Несколько больших царств, десятки ханств, бесчисленное количество обществ, управляющихся своими старшинами, населяют Кавказ. В плодородных долинах – малокультурное оседлое население; в мрачных ущельях гор – полудикие, привыкшие к постоянным войнам и грабежам горцы. Живя часто в недоступных местах, похожих на орлиные гнезда, многие горские племена пополняли скудную добычу своего хозяйства отважными набегами на мирное население. Мусульманство, самая распространенная религия на Кавказе и в Закавказье, воодушевляющая и фанатизирующая горцев, в связи с условиями всей их наполненной опасностями жизни, делает их отчаянными храбрецами. Жилища горцев, похожие на крепости для защиты от нападений, красноречиво говорят о воинственных нравах обитателей. Обычай кровавой мести являлся одним из святых законов для этих полудиких людей.
Постоянная, вечная война племен между собою; междоусобия соседних аулов и грозные набеги хищников на мирные Грузию, Гурию и Имеретию – вот картина Кавказа до владычества русских. Немудрено, что такая жизнь способствовала выработке необычайно смелого, ловкого и хитрого воина, воодушевленного фанатизмом, презирающего смерть и привыкшего постоянно смотреть ей в глаза.
И, разумеется, борьба и покорение подобной страны должны были стоить громадных средств и тяжелых кровавых жертв тому государству, которому судьба послала эту борьбу.
Могучий кавказский хребет, обитаемый диким, воинственным населением, спускался своими предгориями к кубанским и донским равнинам громадного государства, уже много потратившего сил на свое “собирание” и развитие политического могущества. В привольные русские равнины, населенные мирным народом, где
Цвели богатые станицы,
Плясал веселый хоровод, —
с гор часто спускались хищники, грабили, жгли и убивали, и, пока успевало собраться русское войско, отважный и свирепый враг был уже далеко, исчезая как ветер.
Война – бесчеловечное, страшное явление, и не скоро еще, быть может, придет время, когда “homo homini lupus”[9].Гоббса станет окончательным анахронизмом. Но бывают роковые исторические положения, когда война является фатальною необходимостью, и как бы ни был гуманен правитель, как бы он ни осуждал свирепый обычай, остаток далекого прошлого, – производить массовые убийства, он силою обстоятельств принужден бывает санкционировать войну.
В таком же положении была и наша родина, придвинувшаяся своими равнинами к громадному горному гнезду, из которого налетали хищники на мирные села и города, производили опустошения и бесследно скрывались. Государство требовало “округления границ” и должно было с этой своей окраины опираться на мощную кавказскую цепь, способную составить прочную естественную преграду против наших закавказских соседей. Началась кавказская война – эта колоссальная драма для целых десятков племен, защищавших до последней капли крови родные гнезда и все-таки сдававшихся и покидавших их под натиском упорного врага, приводившего с севера на место погибших новые батальоны. Это была не нынешняя война, уничтожающая врага по математическим правилам, часто с дальних расстояний, и почти не нуждающаяся в солдате как в личности; это был, скорее, поединок, где враги сходились грудь с грудью и вопрос решало личное мужество.
Если бы на Кавказе были поэты, обладавшие фантазией создателей индийского эпоса, то ими созданы были бы могучие образы героев, перед которыми побледнели бы теперешние витязи северных саг и индийских сказаний. Страшно читать про эти кавказские битвы, где солдаты лезут на отвесные скалы, цепляясь за кусты, опираясь на ружья, к засевшим на вершине, поющим свою предсмертную песню, мюридам; или про эти свалки на завалах, за которыми укрылся отчаянный враг, решившийся дорого продать свою жизнь...
Много уже прогремело имен кавказских героев, воспетых в солдатских песнях и оставивших страшную память у горцев: Цицианов, Котляревский, Ермолов... К этим знаменитым именам прибавились впоследствии имена Воронцова, Барятинского и Евдокимова.
В 1844 году, 27 декабря, граф Михаил Семенович Воронцов, уже 63-летним стариком (он родился 19 мая 1782 года), был назначен наместником кавказским и главнокомандующим кавказских войск, с правом, однако, проводить некоторое время ежегодно в Крыму. На это новое служение Воронцов призывался собственноручным письмом императора Николая, надеявшегося на мужество и таланты графа. Последнему были предоставлены громадные права и полномочия, каких еще не было никому дано до того времени, и на нем же было оставлено главное заведование Новороссийским краем.
Все русское и сочувствующее нам туземное население на Кавказе ликовало: слава о Михаиле Семеновиче как о богатом, приветливом и просвещенном вельможе, как о знаменитом воине и умудренном опытом государственном муже, наконец, как о добром и прекрасном человеке – давно уже ходила по Кавказу, близкому к району недавней деятельности Воронцова. Было немало на Кавказе и прежних сослуживцев графа, сохранивших о нем хорошую память и передававших добрые вести о новом наместнике. Все были довольны, тем более, что Нейгарт, предместник Воронцова, оставил по себе не совсем хорошие воспоминания. Новый начальник, по дороге к месту службы, заехал к своему другу, старому кавказскому ветерану Ермолову посоветоваться о предстоящих задачах.
В марте 1845 года состоялся царственный, по своей торжественности и великолепию, въезд в Тифлис кавказского наместника. Далеко за город вышли к нему и власти, и обыватели. Гремела музыка, слышались выстрелы, гудела зурна; яркое и теплое кавказское солнце освещало пеструю волновавшуюся толпу, состоявшую из смеси всех племен, наречий и состояний. На другой день состоялся во дворце прием разных лиц, и новый “сардарь” (главнокомандующий) показал себя ласковым, добрым и простым человеком.
Но вовсе не в расчете на свойственную ему “мягкость” послан был Воронцов на Кавказ. Напротив, император Николай рассчитывал на его способность к энергическим мерам, на не знающее устали трудолюбие и на способность рядом мощных ударов сломить непокорный Кавказ, стоивший уже государству и бесчисленных миллионов, и громадных кровавых жертв. Рассчитывалось, кроме того, на большой административный опыт графа для водворения на месте порядка и для прочного соединения этой непокорной окраины с русским государством.
В энергической, мощной руке для ведения войны на Кавказе являлась крайняя необходимость. Во главе горцев тогда стоял Шамиль – хитрый, энергичный и смелый человек, объединивший под своею политической и религиозной властью фанатические толпы врагов и обнаруживший в успешном ведении войны с русскими несомненные военные таланты. Эти успехи, в свою очередь, еще больше подняли его авторитет в глазах населения и возбудили в последнем надежду на полное освобождение от “урусов”.
Шамиль, скромно проживавший последние годы своей жизни, после падения Гуниба, в Калуге и порою обнаруживавший совсем несвойственную герою сварливость и скаредность, много стоил крови и денег за те десятки лет, в которые он воевал с нами, пока его не сломила энергическая рука князя Барятинского в “орлином гнезде” Гунибе... Года за два-три перед назначением Воронцова успехи Шамиля достигли наивысших размеров: целые десятки русских укреплений были взяты мюридами, гарнизоны их истреблены, совершены самые отчаянные набеги в русские владения, и многие, прежде покорные нам аулы отложились от нас... В перспективе виднелись повальное восстание и неисчислимые бедствия для нашего владычества на Кавказе. Необходимо было остановить дерзкого врага, нужно было проникнуть в глубь его страны и там нанести ему решительное поражение.
Но первые шаги Воронцова в этом направлении были печальны. Экспедиция в Чечню для взятия аула Дарго, тогдашней резиденции Шамиля, завершилась громадными потерями в несколько тысяч человек и еще более подняла дух Шамиля и горцев. Правда, Дарго, аул в несколько десятков укрепленных саклей, был взят; но какое это могло иметь значение, когда Шамиль мог из каждого дагестанского или чеченского аула сделать неприступную твердыню?
Обратный поход войск через дебри Ичкеринских лесов, наполненных массами неприятеля и десятками завалов, был похож на шествие римских легионов Варра в Тевтобургском лесу. В некоторые моменты этого похода можно было опасаться гибели всего отряда и плена главнокомандующего. Знаменитый кавказский герой Пассек погиб почти со всем своим авангардом, и даже самые опытные и храбрые генералы, прокопченные порохом кавказских битв, едва спасли страшно поредевший отряд, к которому подоспело подкрепление из крепости Грозной.
Но Воронцов не так был виноват в исходе этого дела, план которого разрабатывался в Петербурге и уже готовым был вручен для исполнения. Наместник указывал на необходимость отложить экспедицию до его личного подробного ознакомления с делами, но желание императора Николая I унять Шамиля и присутствие большого количества войск на Кавказе в 1845 году решили вопрос в пользу начала немедленных действий.
Тем не менее, эта экспедиция, стоившая так много жертв, сдружила закаленные кавказские войска с их новым вождем: он сам разделял тяготы экспедиции в простой походной палатке. Во время отступления в глубине чеченских лесов для облегчения лошадей, предназначенных для раненых, он приказал вместе с имуществом отряда сжечь и свой большой, ценный багаж. Ласковое, участливое отношение к солдатам и в особенности к раненым за этот достопамятный поход надолго сохранилось в сердцах войск, а поведение вождя, его неутомимость и та постоянная нравственная бодрость, которую он проявлял в эти тяжелые дни, подкрепляли солдат и прогоняли панику.
Так началось кавказское служение Воронцова. Было еще несколько таких же, сопряженных с огромными жертвами, походов, в основе которых лежала мысль, может быть и вполне правильная по отношению к Европе, но совсем ложная на Кавказе: взятием резиденции покорить страну.
Так были взяты шамилевские укрепленные аулы в Дагестане: Гергебиль, Салты и Чох (1847 – 1849 годы).
Эти экспедиции, проникавшие в сердце родины горцев, все-таки должны были дать последним идею о могуществе русских и заставляли многие аулы приносить нам покорность. Но вышеуказанные неудачи, неизбежные в страшном деле войны, вскоре помогли Воронцову выработать более целесообразный план ее, при котором не могло уже быть таких больших жертв, как прежде. Краткая формула этой новой борьбы такова: Кавказ нужно покорять не одним штыком, но и топором. Вырубка широких просек в девственных лесах для беспрепятственного движения русских отрядов зимой, когда неприятелю труднее было действовать в безлиственных дебрях; беспощадное истребление жатвы, имуществ и аулов непокоряющихся и враждебных племен и предоставление льгот и преимуществ изъявляющим покорность горцам, заселение пространств, освобожденных от врага, казацкими станицами и постройка укреплений – вот эта программа для покорения “непокорного” Кавказа, начало осуществления которой положено Воронцовым, а окончательное выполнение доставило славу энергическому князю Барятинскому и графу Евдокимову.
Параллельно с этою программою военных действий должна была осуществиться и программа гражданских реформ и мероприятий, которые имели целью обрусение окраины.
В августе 1845 года Воронцов за экспедицию в Дарго был возведен в княжеское достоинство. “Благодарю Вас душевно, – писал император Николай I Воронцову после страшного, но геройского Дарго, – за новые Ваши подвиги. Я ожидал их от Вас, Вы их исполнили...”
Мы не можем проследить за всеми подробностями военной борьбы на Кавказе и предоставим себе только отметить некоторые ее характерные эпизоды, – пока же перейдем к “гражданской” деятельности Воронцова. Прежде всего Михаил Семенович круто изменил практиковавшееся прежде отношение к туземцам: вместо “затирания” и пренебрежения он показывал к ним все знаки уважения, в особенности к представителям родового грузинского дворянства.
В таких действиях сказывалась мысль государственного человека, желавшего “привязать” к России лучшую часть населения покоренной страны, а также и врожденное джентльменство Воронцова, не позволявшее третировать представителей благородного сословия. Местное дворянство получило право выбора и назначения на разные должности. Несколько дочерей местных князей назначены были фрейлинами к императрице. Есть, конечно, немало представителей совсем иного взгляда на этот предмет; многим удобнее кажется посылать в покоренные страны щедринских “ташкентцев”, нежели поручать работу людям из местного общества, знающим обычаи и нравы своей страны; и, конечно, люди, державшиеся такого взгляда, осуждали Воронцова. “Затирает русских!” Этот крик людей, усвоивших себе девиз “горе побежденным”, и тогда раздавался около наместника.
Но нам такой образ действий князя кажется и симпатичным, и более дальновидным, чем всякие иные взгляды на отношение победителей, к побежденным.
В эту же систему входили и другие меры: покровительство бракам русских с представительницами местных аристократических фамилий, частые балы во дворце наместника, блеск и великолепие которых действовали на восточную фантазию гостей и др.
Неутомимые занятия старого Воронцова и на Кавказе изумляли его сослуживцев и подчиненных. Вырубка лесов в Чечне и экспедиция в Дагестан заставляли его часто покидать Тифлис и участвовать во многих походах, а также делать объезды в стране, которая была ему еще мало известна. В это уже время болезнь глаз давала себя чувствовать, но не ослабляла энергии Воронцова. “Приветливость” и “мягкость” князя не оставляли его до конца его служения на Кавказе. Доступен он был всем, и это очень нравилось тщеславным туземцам, любившим часто стоять на подъезде дома сардаря (главнокомандующего) и, важно разглаживая усы, раскланиваться с проходящими приятелями, давая им таким образом знать о своем знакомстве с князем. У дома наместника был прибит ящик, куда опускались просьбы, все до одной рассматривавшиеся князем. Одним словом, поведение этого мягкого сановника, не отгораживавшего себя барьером от толпы, давало последней возможность искать у него защиты и справедливости. Рассказывают, что после ухода Воронцова с Кавказа, за которым вскоре последовала и его смерть, там сложилась следующая поговорка, указывающая на добрую память о князе: “До Бога высоко, до царя далеко, а Воронцов умер”.
Но жестоко ошибется читатель, если подумает, что “мягкость” наместника нигде ему не изменяла. Увы, и этому европейски талантливому человеку приходилось производить крутые расправы и применять по отношению к тяжело провинившимся горцам строгие меры: так, бывали дни, что на площади Тифлиса вешали за грабежи и убийства сразу по нескольку туземцев. Князь, очевидно, был последователем созданной юристами теории “устрашения”, жестокой и, может быть, не раз уже доказавшей свою несостоятельность, но до сих пор еще применяемой. И “мягкий” Воронцов в этих случаях не церемонился, чему могла способствовать и вся атмосфера тогдашней кавказской жизни, где уже доподлинно жизнь была копейкою. Возможно, впрочем, что такое отношение к преступникам выработалось у князя еще в Англии, где в то время вздергивали без церемонии на виселицу за кражу барана или подлог векселя. Известно, что безукоризненные английские джентльмены, вечно укоряющие другие государства в жестокости, употребляли утонченные казни при усмирении восстания в Индии, и уже на наших глазах произведены громадные убийства в Массове просвещенными итальянцами.
Бывают такие натуры – мягкие и приветливые, но жестко непоколебимые в исполнении того, что они считают роковою необходимостью. Одною из таких натур был Воронцов, прямолинейный человек, не терпевший возражений или помех в том, что ему представлялось государственной необходимостью.
Мягкость его обращения, не мешавшая строгости даже с теми, кому князь еще вчера жал руку, если узнавал об их виновности, подала повод к довольно забавному анекдоту. Во время объезда своих владений Воронцов подал руку одному из представлявшихся, который внезапно упал князю в ноги и умолял о помиловании. На вопрос удивленного сановника, что это значит, тот объяснил, что если сардарь кому подает руку, – этот человек погиб. Насилу князь успокоил бедняка.
А какую войну пришлось вести на Кавказе! Какие и славные и вместе глубоко трагические картины были за 60, 70 лет этой войны! Славные потому, что презрение к смерти невольно внушает уважение, как и защита слабого, и спасение раненого. Аулы разорялись, стада угонялись, жатва уничтожалась русскими, и бедные, оборванные горцы, выгнанные из своих жилищ, шли в Закавказье, шли в Турцию и погибали на дороге. Бывали не раз случаи, что горские женщины, не желая сдаваться русским, бросались в пропасти с детьми. А подвиг рядового Осипова в укреплении Михайловском. Перед ним бледнеют мифический Муций Сцевола и Коклес! Когда мюриды ворвались в укрепление Михайловское, гарнизон которого, весь перераненный, несколько суток отбивался от вдесятеро сильнейшего неприятеля, то Осипов со словами: “помните меня, братцы!” выстрелил в пороховой погреб и вместе со своими и толпою врагов взлетел в воздух. Читатель, конечно, знаком с характером кавказской войны из прекрасных рассказов Толстого, а также из Лермонтовского “Валерика” и “Максима Максимыча”. “Только выйдешь, а уж за камнем какой-нибудь косматый дьявол сидит!” – так говорил Максим Максимыч про черкесов.
Кавказские враги русских – это не знающие усталости хищники, всюду проникающие, смелые и неуловимые. При Воронцове, как и при его предшественниках, бывали удивительные случаи, будто выхваченные из сказки: генералы, уцелевшие в кровавых сражениях, погибали во время переходов по сравнительно мирным дорогам только от того, что удалялись на несколько шагов от сопровождавшей их “оказии”, а убийц и след простывал. В двадцати шагах от роты солдат, на ее глазах, несколько горцев набрасываются на офицеров, неосторожно опередивших своих провожатых, обезоруживают их и, связав добычу и схватив лошадей за узды, бросаются в волны глубокого и быстрого потока, в виду оторопевших солдат переправляются на другой берег и скачут с пленниками в горы. Но если бы мы вздумали перечислять многие эпизоды сказочной кавказской эпопеи, то нам, разумеется, не хватило бы и десятков томов. Мы здесь расскажем только один чрезвычайно интересный случай из этой войны при Воронцове. Он укажет несколько занимательных черт из отношений победителей к побежденным, а также даст понятие и о том, с какими удалыми “джигитами” пришлось мериться силами кавказским войскам.
Одним из самых знаменитых пособников Шамиля был Гаджи-Мурат, наделавший русским больших бед, в которых, может быть, были виноваты мы сами.
Гаджи-Мурат сначала служил офицером в нашей милиции, но, оскорбленный грубою формою ареста его за ссору с родственником, сделался нашим врагом. Когда Гаджи-Мурата, связанного веревкою, вели по горной дороге, он бросился в пропасть и увлек за собою державшего его солдата, убившегося до смерти. Сам же горец со сломанною ногою дополз до соседнего аула, где его и приютили. С тех пор он был грозою наших, и слава его как джигита гремела по всему Кавказу. Безумно смелые набеги, лихие схватки, неуловимость, отчаянная храбрость – все это сделало его страшным врагом, в особенности при хорошем знании местностей, куда он направлял свои удары. И легко понять радость Воронцова, когда он к концу 1851 года узнал, что знаменитый сподвижник Шамиля Гаджи-Мурат поссорился с Имамом, завидовавшим его славе, а может быть и награбленному набегами золоту. Вскоре Гаджи-Мурат с двумя-тремя преданными ему мюридами явился к сардарю с повинною.
Беглеца не только простили, но обласкали, отвели ему хорошую квартиру и дали большие деньги на расходы, хотя не перестали следить за его действиями. Джигит обещал оказать важные услуги русским и просил позволения объехать наши передовые линии, что и было ему разрешено.
Но затосковал ли горец по своей семье, захваченной Шамилем и не уступаемой нам, несмотря на усилия Воронцова, или он опять раскаялся в своем поступке и хотел идти с повинною к Шамилю – неизвестно, но на одной из своих обычных верховых прогулок Гаджи-Мурат неожиданно убил конвоировавшего его урядника, а один из мюридов тяжело ранил другого провожатого, и разбойники ускакали.
Это наделало страшного переполоха и напугало Воронцова, так как Гаджи-Мурат был бы еще опаснее для нас теперь, когда он познакомился с расположением русских войск. Но отважному джигиту не суждено было увидеть Шамиля. Совершенно случайно обнаружили его бивуак в кустах среди поля, где он остановился со спутниками, не думая, что русские пойдут искать беглецов по соседству с местом происшествия. Его окружили до трехсот милиционеров, но он не хотел сдаваться. Гаджи-Мурат был так страшен, что никто не осмелился броситься на него врукопашную и в знаменитого джигита стреляли наугад, по кустам. Только прибытие другой, более отважной кучки милиционеров, покончило эту неравную борьбу, и Гаджи-Мурат, получивший несколько ран от выстрелов и затыкавший их ватою из своего бешмета, истекая кровью, все-таки отчаянно защищался. Его убили и голову отправили в Тифлис.
Тогда только успокоился Воронцов, когда увидел это несомненное доказательство гибели джигита. Голову знаменитого разбойника многие смотрели, но, разумеется, наместник не мог воткнуть ее на кол и показать всему Тифлису: это уже слишком бы напоминало восточных ханов. Череп убитого был отправлен в анатомический музей.
Насколько важным считался Гаджи-Мурат и сенсационным этот эпизод с ним – доказывает целый ряд писем Воронцова к военному министру Чернышеву и доклады государю. Но закончим на этом рассмотрение “разрушительной” деятельности князя Воронцова, которая шла успешно благодаря, конечно, и счастливому выбору помощников, из которых самым знаменитым является Барятинский, герой Гуниба (1859 год), окончательно покоривший Кавказ. Пядь за пядью отвоевывались твердыни Кавказа у горцев, заселялись русскими, и звезда Шамиля закатывалась. Близок уже был день окончания этой более чем полувековой борьбы.
Обратимся к “созидательной” деятельности старого кавказского наместника.
По-прежнему он берег солдат и, будучи тверд в расправе с врагами, не щадил и своих русских, жестоко обращавшихся и обижавших людей, сломивших своею грудью шамилевские твердыни. В этих случаях Воронцов был неумолим, и многие при нем поплатились за покушение на “солдатский паек” и за слишком вольное обращение со шпицрутенами. Известно, между прочим, громкое дело флигель-адъютанта Копьева, сначала бывшего любимцем Воронцова.
Во время приема депутации в Прочном Окопе, при объезде подведомственного Воронцову края, князь заметил, что жители разделились на две части, причем оказалось, что большая кучка состояла из раскольников, которые рассказали о претерпеваемых притеснениях. У князя задрожали губы от волнения, и он тут же приказал отпереть молельню и дозволил богослужение. Этот эпизод характеризует веротерпимость князя, не совсем даже согласовывавшуюся с тогдашними законами. Рассказывают, что на представления об этом своих сослуживцев князь отвечал:
– Если бы нужно было здесь исполнение законов, то государь не меня бы прислал, а свод законов!
Более упрощенное разделение края в административном отношении, основание большого количества учебных заведений не только русских, но и магометанских, триангуляция края, улучшение путей сообщения, пароходство по Риону и Куре, межевание, основание театра, библиотек, фабрик и заводов, улучшение виноградарства и прочее – вот некоторые из черт созидательной деятельности Воронцова на Кавказе. Храбрые батальоны, сражавшиеся с врагом, в мирное время являлись у Воронцова культурными работниками.
Инициатор пароходства по Черному морю, князь Воронцов учредил срочное пароходство и на Каспийском. На основанные им благотворительные учреждения в крае и вообще на цели благотворения пошли его собственные сотни тысяч. Газета “Кавказ”, кавказский музей, оздоровление и обустройство грязного Тифлиса, общество сельского хозяйства – на все это хватало внимания князя, постоянно отвлекаемого военными событиями. Трудно перечислить все то, что сделано, помимо военной сферы, князем. Само собою ясно, что внимание такого деятельного, просвещенного человека, считавшего мирную работу могучим рычагом для прогресса общества, должно было захватывать все стороны жизни этого общества.
Были, конечно, большие промахи, были люди, эксплуатировавшие даже дальновидного князя, были жестокости, требовавшиеся роковым ходом событий и нуждами того могучего государственного организма, которому призван был служить князь и ради здоровья которого считалось необходимым производить ампутации и кровопускания. Есть, конечно, разные взгляды на служение государству, но, по крайней мере, свое дело князь делал бескорыстно и убежденный в его полезности.
Постоянные труды и разъезды по нездоровой местности сломили старика. В 1851 году, сопровождая отряд на реку Белую, князь заболел лихорадкою, которая окончательно подорвала его силы и заставила подумать об отдыхе.
Надвигалась крымская война. Положение наше на Кавказе было трудное: обнаженным границам государства угрожали две турецкие армии, а между тем все наши войска находились в действии против Шамиля. Усталый деятель сложил оружие и уступил место другим. Время перед его уходом было ознаменовано победами наших войск над турками – при Башкадыкларе и Ахалцыхе, а также знаменитым Аннибаловским походом князя Аргутинского через главный кавказский хребет, спасшим нас от опасного нашествия Шамиля.
Четвертого марта 1854 года, после девятилетнего наместничества, уезжал князь из Тифлиса. Хотя он уезжал в отпуск, но многие уже знали, что он не возвратится в Тифлис. Надломленное здоровье требовало окончательного отдыха от дел, и в том же 1854 году Михаил Семенович был уволен с должности наместника.
В 1856 году, в коронацию покойного государя, Воронцову, имевшему уже титул “светлейшего”, были оказаны высокие почести: он был произведен в генерал-фельдмаршалы. Шестого ноября того же года князя не стало: он скончался в Одессе, где и похоронен в Преображенском соборе.
В Одессе в 1863 году, а в Тифлисе в 1867, Воронцову, в этих двух центрах его неутомимой деятельности, поставлены памятники.
Так кончилась эта бурная и во многих своих подробностях славная жизнь. Воронцов достиг всего, чего только может добиться человек на земле: славы, почестей и богатства. Но был ли он счастлив? Давали ли его душе удовлетворение эти внешние атрибуты счастья? Неизвестно, – “чужая душа потемки”. Но, может быть, сознание того, что он исполнял свой долг, часто страшно тяжелый, и по мере сил и понимания старался быть справедливым – это сознание давало известное нравственное удовлетворение покойному фельдмаршалу.
В.В. Огарков |
