 Опубликовано в Литературно-общественном журнале "Голос Эпохи", выпуск 4, 2017 г.
Холодяков Даниил Игоревич
Студент ІІІ курса Российского университета
дружбы народов, Москва.
1996 год рождения.
Обыкновенная судьба в необыкновенное время. Штабс-капитан Н.Н. Вологодский, участник Ярославского восстания.Ч.1.
Фронт пролег в городских кварталах и пригородных слободах: от Стрелки, где Которосль впадала в Волгу, огибая окраины, до железнодорожного моста через Волгу протянулась подкова в 15 верст, разделенная Перхуровым на 6 участков, каждый оборонял костяк – офицерский отряд, 150 – 200 бойцов с массой пулеметов, которыми офицеры мастерски компенсировали недостаток пехоты, потому что приданные офицерским группам мальчишки-гимназисты, студенты из Демидовского лицея, рабочие-добровольцы пехоту могли изображать, но и только – необученные, неумелые, они были храбры, но неопытны.
Именно поэтому так пригодился бронедивизион. При необходимости в самый острый момент атаки красных подходили бронеавтомобили и импровизированные пулеметные точки на грузовиках, кроме того, пулеметы были установлены с использованием офицерского фронтового опыта – на господствующих высотах: на всех высоких зданиях, на чердаке каменной мельницы Вахромеева, стоящей на берегу Которосли, на колокольнях (это потом дало возможность красным обвинить священников в том, что они сами стреляли в красных, и расстреливать священников с присказкой: «Как попик, так пулеметик».)[26]
Возникшие под его руководством вооруженные силы полковник Перхуров назвал «Ярославским отрядом Северной добровольческой армии», и численность отряда достигала 6 тысяч человек, но это были те, кто в искреннем порыве и подъеме духа пришел записываться в добровольцы и даже получил оружие, но через несколько дней боев под непрерывным артиллерийским обстрелом, громившим город, тихонько вернулся к семьям, и штабс-капитан не мог осуждать этих людей, ведь снаряды падали не в окопы на окраине и не в траншеи у моста, но прежде всего и чаще всего – на улицы, в дома. Красные избрали самую простую, но и самую беспощадную тактику – они начали убивать город[27]. На высотах вокруг города поставлены тяжелые орудия, начат круглосуточный расстрел Ярославля. Впервые не вражеские укрепления, а свой, русский город подвергся артиллерийскому расстрелу «по площадям». Уничтожались полностью улицы, целые кварталы. По сути, впервые в истории была применена «тактика выжженной земли». Судьба жителей Ярославля должна стать предупреждением всем мятежникам, но вместе с тем была грозной заявкой большевиков на использование любых средств и методов ради удержания власти.
Добровольцы овладели центром города и значительной частью городских слобод, начали налаживать связь с уездами, но получили ощутимое сопротивление на грузовой станции Всполье, где находились склады с оружием и продовольствием. Захватить ее восставшие не смогли, как не смогли прервать телефонно-телеграфную связь красных с Москвой.
Как оказалось позже, еще одной бедой для восставших стала потеря железнодорожного моста через Волгу. Вологодский несколько раз напоминал полковнику, что мост очень важен, но Перхуров легко отмахивался, у него было убеждение, что вот-вот подойдет с севера помощь[28], но именно по этому мосту двинулись красные войска из Вологды, Данилова, Буя, Костромы, и именно от моста, с высоты волжского берега и насыпи повел огонь вооруженный тяжелыми орудиями бронепоезд красных, с которым справиться у Перхурова сил не было, и стал бронепоезд безнаказанным убийцей[29].
Но это все было позже, а пока возникло равновесие, когда красные не имели сил уничтожить восставших, а восставшие не имели возможности развивать восстание по территории. Вологодский на заседаниях штаба слушал предложения бросить в рабочие районы, на фабрики агитаторов, чтобы объяснять людям, чего хотят руководители, он с этим полностью согласен: у него больше половины отряда – рабочие[30]. Но Перхуров был убежден, что нужно продержаться еще дня три-четыре, и тогда придет помощь. В этом была его трагическая ошибка, большинство в штабе (да и сам Вологодский) это сознавали, но… приказ начальника – закон для подчиненного!
На участке штабс-капитана наступило затишье, но восставшие с ужасом смотрели на город за их спинами, где стоял сплошной дым, то и дело гремели разрывы тяжелых снарядов. Подносчики патронов, обычно это были мальчишки-гимназисты, шепотом перечисляли названия полностью сгоревших улиц и, крестясь, вспоминали «этого василиска, аспида проклятого, змея горыныча» – красный бронепоезд, который бил от волжского моста по городу. Нужно было что-то придумывать. Пушек у них было две, снарядов не было.
Володарский вызвал к себе в землянку нескольких рабочих железнодорожных мастерских, долго с ними говорил, а потом отправился к Перхурову.
Штабс-капитан доложил главнокомандующему, что в его отряде больше всего рабочих-железнодорожников, вот они-то и предложили дерзкий план: выманить бронепоезд от моста, для этого группа добровольцев должна выйти к железнодорожным путям, показать себя, а когда бронепоезд тронется, взорвать стрелку. Перхуров спросил, как они это представляют, и Вологодский, улыбаясь, ответил:
– Мы с Ваней и ребятами на путях шумнем (штабс-капитан похлопал по плечу стоящего рядом с ним невысокого крепкого темноволосого парня), а Митрич стрелку своротит, он двадцать лет их ремонтирует, так что и сломать сумеет.
Перхуров поморщился:
– У Вас, господин капитан, не боевая группа – артель какая-то: Ваня, Митрич!
Вологодский улыбнулся еще шире:
– Господин полковник, у меня под ружьем по списку на сегодня 198 человек, из них господ офицеров – сорок четыре, студентов пятнадцать, остальные мастеровые из железнодорожных. (Автор этих строк с гордостью отмечает, что среди бойцов отряда Вологодского был и рабочий Главных железнодорожных мастерских Ярославля Иван Тихонович Сегин – прадед автора.)
А штабс-капитан продолжал:
– Так они у меня вместо взводов на бригады разбились, десятников и бригадиров выбрали, дисциплину сами держат, мне остается только утром и вечером десятников собрать и приказы отдать… Эх, Александр Петрович, как мой Ваня говорит, по одежке протягивай ножки... Фронт они держат надежно, приказы выполняют, а во фрунт мне их не ставить и ножку тянуть не учить!
Перхуров задумчиво спросил:
– Это ведь нужно тигра за усы дернуть и живым остаться, кто поведет Вашу группу?
Вологодский ответил:
– Дело действительно опасное, поэтому я сам и поведу – я все-таки боевой офицер, приказать этим работягам пойти на смерть не могу, а вот повести – другое дело.
Полковник решился, перекрестил «артель» и спросил, нужно ли еще что? Вологодский поглядел на Митрича и попросил:
– Если можно, гранат нам хоть пару, лучше всего «фонарики», системы
Новицкого[31], стрелку своротить!
«И ведь вы, черти, это сделали!» – воскликнул потом Перхуров. Несколько человек изобразили группу, бестолково вышедшую на насыпь, растерянно заметались, даже попытались суматошно открыть огонь по бронепоезду из винтовок, а когда бронепоезд, заревев торжествующе, двинулся, набирая ход, на них, Митрич рванул стрелку.
Первый вагон-бронеплощадка с пушкой грузно завалился, паровоз встал поперек пути, вторая бронеплощадка полезла на него… Кто-то из бойцов от избытка чувств заорал частушку, приплясывая:
Я на рельсине сидел,
А под рельсой мышка!
Я с гранатою пришел –
Железяке крышка!
Почти неделю красные подгоняли технику, ремонтировали пути, поднимали бронепоезд… город вздохнул свободнее[32].
Перхуров вспомнил, как спросил у штабс-капитана, чем наградить храбрецов, и тот, смущаясь, спросил: «Господин полковник, мужики у меня дней десять в бане не были, вот бы их хоть на полдня подменить да в баньку…» И Перхуров долго потом хохотал, вспоминая, как ухали, подвывали, причитали чуть не со слезой «артельщики» в парной, как застонали восторженно, когда им прямо в баню закатили бочонок с пивом! Нет, сказал себе Перхуров, мы все-таки молодцы!
В боях прошли десять дней, все десять дней обстрел, вернее, расстрел города не прекращался, наоборот, усиливался, и штабс-капитан задумался: когда же стало понятно, что наступил перелом? Он обходил участки обороны, разговаривал с людьми, видел, как тревожно оглядываются бойцы на город за спиной, где гремели разрывы и поднимались дымные столбы, порой сливаясь в сплошное облако. Участки по-прежнему упорно и умело оборонялись, только все чаще стали докладывать командиры, что перед ними противник явно другой – более цепкий, упорный, обученный. Да и пленные, иногда попадающие в руки разведчиков, на допросах или молчали, или отвечали на непонятных языках. Один их офицеров, петербуржец, вдруг доложил: «Господин капитан, это латыши, у меня няня была латышка, я их через пень-колоду, но понимаю!»
Полковник, получив это донесение, вздохнул. Латышские легионы, созданные еще в германскую войну и вошедшие в состав российской армии, воевали против немцев крепко, отличались дисциплиной, упорством и надежностью. Теперь они перешли на сторону красных. Полковник, конечно, не знал о тех отчаянных телеграммах, которыми ярославское руководство засыпало Москву, требуя непременно интернациональные отряды – свои неохотно шли в бой на русский город. Перхуров не знал, что начальник присланного из Москвы бронепоезда, наконец поставленного на рельсы, докладывал о состоянии духа красных сил Ярославля: «Перешли в наступление только после заявления мною, что если не перейдут, то начну расстреливать командиров»[33]. Теперь кольцо безжалостно сжималось, а в городе бушевали пожары.
Полковник Перхуров, прекрасно понимая, что дни Ярославля сочтены, предложил выход: прорываться из города, поднимать и вооружать крестьян, но большинство в штабе – жители Ярославля. Прорываться, бросив семьи, жен, детей, стариков, оставить в руках торжествующих победителей? Они отказались уходить. Перхуров «решил сесть на пароход на рассвете, когда поднимается туман, проскочить линию обстрела, высадиться на берегу…»[34]. Ему предложили рискнуть самому, и он действительно прорвался, с ним полсотни офицеров, они обложили рубку небольшого буксира мешками с песком, и прорваться удалось неожиданно легко, но никакие крестьяне его не поддержали – накормили, спрятали, провели лесами к Костроме, но идти в пылающий город никто не решился. Дальнейшая судьба Перхурова известна: воевал у Колчака, получил чин генерал-майора, попал в окружение, был арестован и опознан красными, судим и расстрелян в Ярославле по иронии судьбы тоже 21 июля, в день разгрома восстания, но уже 1922 года, похоронен на Леонтьевском кладбище, где начинал выступление, в братской могиле вместе со многими другими участниками восстания.
Именно в то время, когда Перхуров собирал уцелевших в боях офицеров-добровольцев для прорыва, почти безнадежного, командир Которосльного сектора обороны, штабс-капитан Николай Николаевич Вологодский перевязывал своего ординарца, железнодорожника Ваню Сегина, получившего осколок в левое плечо. Встретились впервые они в тот день, когда группа рабочих железнодорожных мастерских пришла к капитану Вологодскому за оружием, да так и осталась на его участке. Решительный и самостоятельный парень понравился капитану, а после того, как он быстро и толково выполнил поручения командира, да и вернулся с предложением переместить пару пулеметов ближе к Американскому мосту через Которосль, потому что там появилась отмель, по которой красные могут однажды перейти реку хорошим рывком, капитан оставил его у себя.
Вечерами они после обхода позиций возвращались в землянку, которую Ваня с помощью мастеровых из своей бригады (он очень не любил слово рабочий и всегда поправлял: «Я мастеровой!») быстро и толково вырыл между двумя ивами, как-то очень ловко варил душистую уху из рыбы, оглушенной снарядами, упавшими в Которосль, которая стала границей между восставшими и красными. Вскоре капитан знал, что Иван женат, что они с Катей ждут ребенка, что Катя у него золото, а чтобы жениться на ней, Иван поссорился с отцом, не принявшим сироту из бедной семьи, ушел из дома, но Господь дал Ване руки и голову, поэтому сейчас его Катя живет в маленьком, скромном, но своем домике и ждет мужа.
Так у штабс-капитана и его ординарца прошло недели две, но они оба понимали, что все идет к концу. Красные нажимали все решительнее, обстрел усиливался с каждым днем, пополнения не присылали, хотя раненых и убитых увозили каждый день, патронов к трехлинейкам почти не оставалось, их все собрали, чтобы набивать пулеметные ленты, а пехоте раздали старые, снятые с вооружения российской армии четырехзарядные итальянские винтовки Веттерли-Витали, найденные в ярославском арсенале, к которым еще были патроны. Потом капитан получил приказ Перхурова, долго его читал, потом задумчиво курил, а потом вдруг с берега привели раненого Ваню. Капитан быстро и ловко (опыт четырех лет в окопах германской войны!) разрезал рукав, промыл рану, перевязал плечо, дал полстакана водки, а дальше прочитал вслух приказ Перхурова. Ваня выслушал и серьезно сказал: «А ведь это, Николаич, называется «спасайся кто как может!» Что делать будешь?» Штабс-капитан помолчал и ответил: «Ты сегодня ночью уходи, река обмелела, переплывешь, а дальше…» Ваня подхватил: «Дальше мне здесь каждый закоулок знаком, еще ребятней в казаки-разбойники играли, только и тебе бы, Николаич, лучше со мной, Катя придумает, спрячет!» Капитан мотнул головой: «Я останусь. Я офицер, мне от них бегать грешно и стыдно. Ну, а возьмут – на суде все выскажу, и как они город жгли, и как пленных кололи, и как дома рушили!» Ваня с жалостью посмотрел на офицера: «Не будет никакого суда, Николаич, выведут тебя на берег,да и шлепнут, ведь ты для них белая кость, «Ваше благородие», они и говорить не станут!» - «Все равно, прятаться не буду, а ты плыви, тебе к Кате надо, ведь ребенок у вас скоро, а завтра я и остальных распущу…»[35]
Ночью Ваня, Иван Тихонович Сегин, мой прадед, на прощание перекрестил штабс-капитана и поплыл через Которосль, добрался, обойдя все посты красных, домой, Катя, моя прабабушка Екатерина Федоровна, обливаясь слезами, перевязала ему плечо, уложила теряющего сознание мужа в двухколесную тележку и увезла на себе к родне в деревню, спасая от смерти, потому что красные без всякого суда стреляли подозрительных, а уж раненый мастеровой-железнодорожник от их пули не ушел бы – проверяли у каждого мужчины ладонь правой руки. Если находили огрубевшую кожу возле большого пальца – след винтовочного затвора после двух недель стрельбы – стреляли на месте.
А штабс-капитан Николай Николаевич Вологодский был взят в плен, их, уцелевших, кого сразу не перекололи штыками деловитые латыши, отвели в полуразбитый дом, продержали до вечера, потом выгнали прикладами на улицу, где уже стояли человек сорок офицеров, несколько студентов и мальчишка-гимназист, и повели. Через полчаса стало ясно, что их ведут на Леонтьевское кладбище, где и началось восстание. Когда первый десяток был расстрелян и к канаве подвели второй, капитан вдруг закричал, срывая голос: «Господа, да не стойте же, бежим!» И в каком-то отчаянном прыжке перелетел яму, на дне которой кто-то страшно выл, из последних сил побежал, привычно петляя и пригибаясь, как в атаку, что-то грубо дернуло его за рукав, другая пуля рядом сочно чмокнула в деревянный крест, но он уже знал, что ушел, ушел!
Через час он вышел на железнодорожную линию, огляделся, прислушался, потрогал дыру от пули в рукаве, перекрестился, сел на холодный и гладкий рельс, снял сапоги, перемотал портянки, пожалел, что отобрали портупею, и зашагал приемистым русским пехотным шагом, каким наша «махра» делала по 50 верст в сутки.
Дальнейшую судьбу штабс-капитана Н.Н.Вологодского автору удалось проследить по документам губернской чрезвычайной комиссии, найденным в Государственном архиве Ярославской области, дело № 167, лист 54 – 57. Штабс-капитан Вологодский добрался до Костромы, там достал удостоверение на чужую фамилию, двоюродный брат предложил ему укрыться, спрятаться в деревне у дальней родни, но он отправился на восток, где уже гремели бои. Идти приходилось пешком, ночевал он то в стогу, то в деревне, где его жадно расспрашивали, что слышно, и обязательно кормили, пока не наткнулся он в городке Кадые на недоверчивых милиционеров, которые его задержали, но Вологодский снова сумел бежать и снова отправился в путь на восток, так продолжалось почти полгода, но везение уже закончилось: в январе 1919 года капитан был в деревне Быстряны схвачен, при этом у него нашли «камень весом в фунт», а сам капитан на допросе откровенно объяснил, что у «милиционеров были устаревшие револьверы и он надеялся от них отбиться, пока они его вели». Поскольку враг этот был слишком опасный, «постановили: действия председателя Соловьева о расстреле упомянутого Вологодского признать правильными. С подлинным верно: секретарь Желтков»[36]. Так закончился путь Георгиевского кавалера, одного из активных участников Ярославского восстания, штабс-капитана Николая Николаевича Вологодского. Земля ему пухом, Бог – судья!
А последняя телеграмма в Москву была отправлена 21 июля: «Наркомвоен. Троцкому. Ярославль взят, белогвардейцы арестовываются. Гузарский»[37]. Москва отвечает: «Не присылайте пленных в Москву, так как это загромождает путь, расстреливайте на месте, не разбираясь, кто он…» Ответ: «Захваченных с оружием расстреливаем на месте, а остальных забирает Чрезвычайная Следственная Комиссия из Москвы[38], … вся эта банда по постановлению комиссии расстреляна. Но еще до этого вскоре после занятия города и задержания в театре 57 ч–к было растреляно»[39]. [Так в тексте – Д.Х.] Автор отыскал в Ярославском архиве отдельные воспоминания тех, кто участвовал в работе Чрезвычайной Комиссии: «Особенно тяжело и трудно было работать в пунктах при станции Всполье… чуть ли не ежеминутно приводились толпы арестованных, из которых нужно было выделить наиболее подозрительных»[40]. Другой член ЧК досадует: «Аресты и обыски производились иногда лицами на то не уполномоченными и тут приходилось расхлебывать эти похлебки…»[41] Какой простор возникал для сведения личных счетов, для подленькой мстительности! Начальник Новгородского отряда, подавлявшего восстание, в воспоминаниях пишет: «Масса появилась беженцев, у меня был организован концлагерь для ненадежных, но красноармейцы по дороге по рукам судили того или иного беженца, если руки похожи на рабочие, то вели в концлагерь, а непохожие на рабочих, то таковых расстреливали»[42]. «То тут, то там разыгрывались целые трагедии и драмы… Огромные толпы народа, состоящие из разнообразных слоев населения, окруженные кольцом часовых из красноармейцев, стояли в очереди для регистрации»[43]. Сама регистрация и сортировка были весьма просты: если кто-то указывал на одного из присутствующих как на мятежника, его уводили за насыпь. «На другой день нас повели в сад к столу для регистрации. Когда подходили к столу, то спрашивали, где находился в это время, т.е. с 6 по 22 июля и не знает ли кого из присутствующих участников мятежа. Я, конечно, сказал, где был…» – вспоминает в 1924 году И. Костылев и продолжает: «Но удостоверение выдавали не всем. Кто был подозрителен, того отправляли за ж.д. насыпь для расплаты»[44]. А потом простодушно заканчивает: «И мне выдали удостоверение, которое хранится у меня по сие время»[45]. Понятно, что это удостоверение напуганный ярославец будет хранить всю жизнь.
Население Ярославля к началу осени 1918 года сократилось на 50 тысяч человек. Это и покинувшие город, и те, кто укрылся у родни на время, но в это число входят и расстрелянные без суда, погибшие под развалинами, в огне пожаров, под бомбами с аэропланов и при обстреле орудиями вплоть до морских и тяжелых гаубиц. Смрад стоял несколько месяцев, тела убирали до сентября, из-за этого началась холера, унесшая еще несколько сотен жизней. Таковы были трагические последствия кровавых событий 1918 года в Ярославле для людей.
Материальные потери были не менее ужасающи. Полностью разрушена или сгорела треть города. Центр города с уникальными зданиями был искалечен, взорваны храмы, погиб в огне Демидовский лицей с его богатейшей библиотекой, включающей древние рукописные экземпляры, уничтожено более 20 промышленных предприятий. Не работали водопровод и электростанция. Начавшиеся голод и эпидемии терзали ярославцев и после окончания массовых экзекуций. Но если прямые последствия восстания и его разгрома для населения города понятны и обозримы, то моральные издержки нуждаются в осмыслении. Автор выскажет свое мнение: в Ярославле столкнулись не просто белые и красные – это был конфликт людей с совершенно разными представлениями о чести, достоинстве, Родине.
И Ярославль постепенно забыл о том, каким был, потихоньку затянул раны (долго показывали приезжим на развалины с печальным вздохом: «Белогвардейцы постарались!»), стал обычным советским городом, покорно принимающим все нововведения властей, единодушно одобряющим и успешно рапортующим. Больше того, древнейший славянский город на Волге был лишен статуса губернского центра, переведен в заштатные и стал просто районным центром Ивановской промышленной области, а само восстание – нет же, мятеж! – стало таким черным пятном в истории города, что даже в наше время, в 1998 году, Военная коллегия Верховного суда РФ вынесла определение в отношении руководителя мятежа полковника А. П. Перхурова: приговор от 19 июля 1922 года признан обоснованным и оставлен без изменения – полковник по-прежнему мятежник и преступник! И таким же преступником остается Николай Николаевич Вологодский, сын сельского дьячка, выпускник Ярославской семинарии, фронтовой офицер, георгиевский кавалер, командир участка обороны Ярославля, названный врагом народа, расстрелянный и похороненный в безвестной могиле, человек, проживший обычную жизнь в необычное это время. Именно поэтому события 1918 года требуют новых исследований, ведь по-прежнему часть общества воспринимает восстание как подлый мятеж, а не как порыв к демократическим свободам.
Я убежден в том, что для Бога сам акт деятельности, решительного поступка, сама попытка человека противостоять злу и греху имеет огромное значение, бÓльшее, чем, может быть, конечный результат. И я горд, что среди этих мужественных борцов был мой прадед Иван Тихонович Сегин.
Ярославцы не смогли спасти Россию, не смогли предотвратить насилий, страшных социальных перемен, они не смогли защитить свою страну от надвигающейся катастрофы, не преодолели равнодушие народного большинства, но они сделали эту отчаянную и гордую попытку, навсегда оставшись в истории!
[1] Полковник Перхуров, руководитель антибольшевистского восстания в Ярославле, назвал себя Командующим вооруженными силами Ярославского района Северной добровольческой армии, ядром восставших были офицерские отряды. (Ярославское восстание. 1918 / Под общ. ред. акад. А.Н. Яковлева; сост.Е.А. Ермолин, В.Н. Козляков. – М.: МФД: Материк, 2007. С.28)
[2] В Ярославле на 120 тысяч населения было почти 10 тысяч учащихся и студентов средних и высших учебных заведений, эти восторженные юноши пришли на помощь офицерам, поднявшим восстание в 1918 году. «Лицеисты, сразу после Октября обнаружили настроение, явно враждебное октябрьскому строю, и открыто выносили на своих общестуденческих собраниях протесты против насилий, чинимых большевиками над демократией», - писал современник событий. Октябрь. М.; Л., 1924. С.44.
[3] ГА ЯО. Ф. Р-3008. Оп. 2. Д. 232с. Л. 43, 51—52 об.
[4] ГА ЯО. Ф. Р-3008. Оп. 2. Д. 232с. Л. 43, 51—52 об.
[5] ГА ЯО. Ф. Р-3008. Оп. 2. Д. 232с. Л. 43, 51—52 об.
[6] ГА ЯО. Ф. Р-3008. Оп. 2. Д. 232с. Л. 43, 51—52 об.
[7] ГА ЯО. Ф. Р-3008. Оп. 2. Д. 232с. Л. 43, 51—52 об.
[8] Там же.
[9] Всеподданнейший отчет обер-прокурора Св. Синода... за 1914 год, с. 223.
[10] Всеподданнейший отчет обер-прокурора Св. Синода... за 1914 год, с. 224.
[11] Соловьев Н. И. Как нас учили. — «Русская старина», 1899, № 11, с. 376.
[12] ГА ЯО. Ф. Р-3008. Оп. 2. Д. 232с. Л. 43, 51—52 об.
[13] Морозова В.В. Правовой и социальный статус учителей дореволюционной России. Нижний Новгород. Радуга. 2014. С.78.
[14] Владимир Филиппов. О последнем Верховном главнокомандующем Российской империи. Пермь. 2014. с.45.
[15] ГА ЯО. Ф. Р-3008. Оп. 2. Д. 232с. Л. 43, 51—52 об.
[16] ЦДНИ ГАЯО. Ф.394. Оп.5. Д.38. Л.68-70; Громов А. Воспоминания о Ярославском мятеже // Из истории ярославского белогвардейского мятежа. Сб.2. Ярославль, 1922. С.25.
[17] Творение иже во святых отца нашего Иоанна Дамаскина. Точное изложение православной веры. М., Ростов-на-Дону.1992. С. 112.
[18] Ярославское восстание. 1918 / Под общ. ред .акад. А.Н.Яковлева; сост.Е.А.Ермолин, В.Н.Коляков. – М.: МФД: Материк, 2007. С.239.
[19] Там же. С. 300.
[20] Цит. по кн. Ярославское восстание. 1918. С.28.
[21]Приток, впадающий в Волгу в самом Ярославле. Отделял центр от слобод и рабочих окраин, которые остались под контролем сил красных. Несколько атак – попыток прорваться в город через мост – были отбиты сектором обороны, возглавляемым штабс-капитаном Вологодским, и до самого конца восстания красные в этом секторе в город войти не могли.
[22] Ярославское восстание. 1918. С.151.
[23] «Казаданов привез 4-дюймовое орудие… пустили первый снаряд, имея целью Спасский монастырь. Но к великому нашему удивлению попали в часовню Кадетского корпуса. Второй был меток, и мы угодили в купол монастыря». Воспоминания участников подавления Ярославского белогвардейского мятежа. ГА ЯО Ф. Р-849. Оп. 1. Лист 43.
[24] ГАЯО Оп.8. Д.2798; ГАЯО. Ф.Р-601 с. Оп.2 с. Д.2798. Л.52. Ф.Р-601.
[25] В сентябре 1918 года, после разгрома восстания и подсчета жертв среди священнослужителей, на Поместный Собор Русской православной церкви был прислан список, включавший 13 священников и монахов, погибших от рук красногвардейцев и чекистов в ходе подавления ярославского восстания. Цит. по кн. Все мы Христовы: Священнослужители и миряне земли Ярославской, пострадавшие в годы гонений за веру православную, 1918-1953: краткие биографические сведения. Ч. 1: А-Л / предисл. и сост. Еп. Вениамин [и др.]. - Рыбинск: Дом печати, 2012.
[26] Красные командиры докладывали: «Было установлено, что духовенство помогало белым, вплоть до того, что монахи были пулеметчиками».6 ФГАЯО – ЦДНИ. Ф. 394. Оп. 1. Д. 75. Л. 12.
[27] Назначенный командующим большевик Гузарский телеграфирует в Москву: «Подтверждаю необходимость присылки: во-первых, стойкого однородного отряда тысячу человек, тяжелых шестидюймовых гаубичных гранат три вагона, зажигательных один вагон». Цит. по кн. Ярославское восстание. 1918. С.107.
[28] Савинков обещал, что Ярославль после восстания нужно держать «не больше четырех дней. К этому времени союзники двинут свои войска». Ярославское восстание. С. 299.
[29] Его командирРемезюк телеграфирует в Москву: «Ярославль горит от наших снарядов. Белогвардейцы почти не отвечают. Пошехонская, Спасская, Любимская, Цыганская, Рождественская и Никитская (улицы) сгорели дотла». Цит. по кн. Ярославское восстание. 1918. С.70-71.
[30] Несколько агитаторов сумели привлечь на сторону восставших отряд рабочих Главных железнодорожных мастерских численностью до 140 человек: «Когда рабочие шли в депо, стали агитировать в такой плоскости: идите в город получать винтовки для охраны железнодорожного узла, паровозов…Молодежь, конечно, сразу схватилась». Воспоминания участников подавления Ярославского белогвардейского мятежа. ГА ЯО Ф. Р-849. Оп. 1. Лист 24.
[31]Тяжелые гранаты, применявшиеся в российской армии для уничтожения полевых заграждений. В.А.Кесарев Вооружение русской армии. 1914 – 1917. Горизонт. Новосибирск. 2001. С. 126.
[32]«…площадка бронированного поезда потерпела крушение, при котором командующий красным фронтом Гузарский ранен», - телеграфировали Троцкому. Цит.по кн. Ярославское восстание. С. 97.
[33] Ярославское восстание. С.79.
[34] Ярославское восстание. С.307.
[35] Сам Н.Н.Вологодский на допросе показал: «Из гордости я решил не избегать правосудия и добровольно дал себя арестовать». Цит по кн. Ярославское восстание. С. 229.
[36] Выписка из дела № 167 лист 56 Костромской губЧК.
[37] Ярославское восстание. 1918. С. 108.
[38] Там же.
[39] ГА ЯО Ф.Ч-849 Оп.1 Л.82.
[40] ГА ЯО Ф. Ч-849 Оп. 1 Л.81.
[41] ГА ЯО Ф.Ч-849 ОП. 1 Л.83.
[42] ФГА ЯО – ЦДНИ Ф. 394 Оп. 1 Д. 64 Л. 6 – 10 об.
[43] ГА ЯО Ф. Ч-849 Оп.1. Л. 84.
[44] ГА ЯО Ф. Ч-849 Оп.1. Л. 84.
[45] Там же. |
