Публикуем главы из воспоминаний видного деятеля Великих реформ Александра II, военного министра, генерал-фельдмаршала Дмитрия Алексеевича Милютина (1816-1912). В 1856≈1860 годах он был начальником Главного штаба Кавказских войск и ближайшим соратником наследника и командующего Кавказской армией князя А. И. Барятинского. Милютин был не только свидетелем описываемых событий, но и одним из главных участников решающего этапа Кавказской войны ≈ заключительного периода сопротивления Шамиля и его пленения. И потому ⌠достопамятное историческое событие передано им достоверно, живо, колоритно. Здесь все интересно: и значительные события ≈ занятие Гуниба, почти неприступного, ⌠защищенного природой убежища, русскими войсками, и мелкие детали и факты (например: пленение Шамиля произошло накануне дня коронации Александра II (26 августа). Интересно, что вооруженная борьба не заслоняла для Барятинского задачи немедленного обустройства покоренной восточной территории Кавказа, создания ⌠сообразной с духом народа администрации <. . >для приобретения такого положения, которое избавило бы нас в будущем от всяких случайностей и вторичной кровавой бойни. В эйфории победы он говорил шутя Милютину, что со временем, лет через 50 или 100, эти события станут сюжетом для романа, драмы, даже оперы, и всех участников вы ведут на сцену в блестящих костюмах. Эта шутка сняла напряжение пережитого дня. Реальная историческая перспектива оказалась суровой.
Текст публикации приводится по списку с автографа, подготовленному самим Д. А. Милютиным, который хранится в его фонде: ОРРГБ. Ф. 169. Карт. 13. Ед. хр. 3. Л. 91 об -106 об Текст главы приводится полностью, сохранена стилистическая и языковая особенность написания некоторых слов, авторская транскрипция имен собственных и географических названий.
Август 1859 года.
Гора Гуниб, ≈ как я уже сказал, ≈ выделяется, наподобие приподнятого острова, из окружающей его гористой местности. В верхней части горы края ее со всех сторон совсем обрывисты и кажутся издали недоступными; ниже скаты становятся постепенно отложе, так что подошвы горы расстилаются верст на 50 в окружности. Вершина, вытянутая от запада к востоку верст на 8, значительно суживается и понижается к востоку, т. е. к течению Койсу. Западная же, более возвышенная и широкая сторона, имеет до 5 верст протяжения и возвышается до 7700 футов над уровнем моря. Вершина горы образует продольную ложбину, по которой протекает речка. Прорвавшись сквозь скалы, замыкающая горную котловину, эта речка низвергается несколькими водопадами в Койсу. В долине зеленеют рощи (в том числе редкостная на Кавказе ≈ березовая роща); есть луга, небольшие пашни, и на дне, почти в центральном положении, маленькое селение, где и поселился Шамиль со своею семьей и небольшим числом преданных мюридов. В числе защитников Гуниба были и отчаянные абреки (качаги), и русские беглые солдаты, всего же набралось до 400 вооруженных, при 4 орудиях: сила не большая, но достаточная для обороны такого сильно защищенного природой убежища. Единственный доступ на вершину Гуниба составляла крутая тропа, взвивавшаяся от берега Койсу на восточную оконечность горы, вдоль русла низвергающейся с нее речки. К преграждению этого доступа, конечно, были приняты Шамилем все меры: устроены завалы и башня, подкопаны и обрыты все места, сколько-нибудь доступные ноге человеческой, а при самом выходе тропинки на верхнюю площадку поставлена пушка. Со всех прочих сторон Гуниб признавался недоступным. В тех немногих точках окраины верхней площадки, где замечалась малейшая впадина или трещина, выставлены были караулы.
Обложение Гуниба началось уже с 9-го августа. По распоряжению барона Врангеля, войска, по мере прибытия, занимали позиции у подошвы горы и постепенно смыкалось кольцо блокады. Выстрелы неприятельских орудий с Гуниба, по дальности, не достигали до расположения войск. К 18-му числу, по присоединении к блокирующим войскам некоторых частей, прикрывавших следование нашего обоза, сосредоточилось под Гунибом всего до 16 1/4 батальонов, полк драгун (Северский), 13 сотен казаков и милиции, при 18 орудиях. Главные силы или резерв (6 батальонов, в том числе 2 батальона лейб-гренадерского Эриванского полка и 4 батальона Ширванского, рота сапер и драгунский полк) расположились на Кёгерских высотах, т. е. с восточной стороны; 1 батальон (Самурского полка) и 5 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка, под начальством полковника Кононовича, спущены в самое ущелье Койсу, чтобы стеречь единственный выход с Гуниба; справа от него, на северо-восточном и северном фронте, у подошвы горы, расположены, под начальством генерал-майора князя Тархан-Моуравова, 2 батальона (Грузинского гренадерского и Самурского полков); слева, с южной стороны горы ≈ 4 батальона (2 апшеронских, 1 самурский и 1 стрелковый 21 -и), под начальством полковника Тергукасова; наконец с западной стороны 3 батальона (2 Дагестанского полка и 18-й стрелковый), под начальством полковника Радецкого.
Еще до прибытия главнокомандующего барон Врангель пробовал склонить Шамиля к сдаче. Первые сношения начались 15-го августа чрез полковника милиции Али-хана. 16-го числа Шамиль дал знать, что согласен вести переговоры при посредничестве Даниель-бека. К удовлетворению этой странной прихоти имама не встретилось препятствий, так как Даниель-бек прибыл 18-го числа в свите главнокомандующего. Сам князь Барятинский находил желательным покончить с Шамилем мирным соглашением, хотя бы на самых льготных для него условиях. Добровольная сдача Гуниба была бы счастливым завершением всей экспедиции; сбылись бы вполне расчеты князя; предполагавшийся торжественный въезд в Тифлис совершился бы как раз 30 августа, и какой ⌠эффект■ произвело бы в Петербурге, если бы к этому торжественному дню2 пришло туда донесение о сдаче Шамиля и окончательном умиротворении всей восточной половины Кавказа!
О переговорах с Шамилем опять поднят был вопрос и в Петербурге, но совершенно невпопад. Еще 23-го июля посол наш в Константинополе князь Лобанов-Ростовский3 телеграфировал князю Горчакову, что какой-то поверенный Шамиля, присланный просить помощи у султана, обратился к послу с вопросом: не будет ли согласно наше правительство на примирение с имамом и на каких условиях? ≈ что означенный горец желает получить пропускной вид чрез Тифлис, для доставления Шамилю ответа. На эту телеграмму из Петербурга дан ответ князю Лобанову, по высочайшему повелению, что он может выдать Шамилеву агенту пропуск в Тифлис и что наместник Кавказский облечен достаточными полномочиями, чтобы прямо вступить в переговоры с Шамилем. Обо всем этом сообщено наместнику не только князем Горчаковым4 и Сухозанетом5 (от 26 и 29 июля), но и в собственноручном письме самого государя (от 28 числа), причем высказывалось, что ⌠примирение с Шамилем было бы самым блестящим завершением оказанных уже князем Барятинским великих заслуг■. В письме канцлера указывалось и на тогдашние политические обстоятельства: по выражению князя Горчакова, восстановление мира на Кавказе, без пролития крови и без траты денег, удесятерило бы вес России в европейской политике. Письма эти очень озадачили князя Барятинского, хотя не в первый раз приходилось ему убеждаться в том, как мало понимали в Петербурге дела кавказские. Что посол в Константинополе принял серьезно нахальное заявление Шамилева посланца ≈ это еще извинительно; но непонятно, как министры и сам государь могли придать значение примирению с имамом в то время, когда он, покинутый почти всеми своими приверженцами, укрылся в последнем своем притоне и когда вся страна, прежде подвластная ему, встречала главнокомандующего с радостными приветствиями, как избавителя. Роль имама была уже сыграна; оставалось ему одно из двух: или положить оружие добровольно, или предоставить решение своей участи последнему, кровавому бою. Единственным предметом переговоров могли быть теперь условия сдачи Гуниба. В таком смысле и ответил князь Барятинский государю и канцлеру. В письме князю Горчакову (от 24 августа) он благодарил его, с оттенком иронии, за извещение о предложениях Шамилева агента, но прибавил, что если даже ему удастся добраться до Кавказа, то это будет уже поздно.
По приказанию главнокомандующего, на другой же день по приезде его на Кёгерские высоты, Даниель-бек отправился вместе с полковником Лазаревым на передовой наш пост, на берегу Койсу, близ разоренного аула Ку-дали, и послал в Гуниб записку. В которой предлагалось
Шамилю выслать его сына Казы-Магомадля ведения переговоров. После обмена несколькими записками, съехались в условленном месте Даниель-бек и Лазарев с Казы-Магома. В первых объяснениях уполномоченный имама выказывал сговорчивость; шла речь только о безопасном выпуске из Гуниба всех засевших в этом притоне; но Шамиль не торопился давать ответы. 20-го числа, утром, послано ему решительное объявление от имени самого главнокомандующего. Этот ультиматум начинался такими строками: ⌠Вся Чечня и Дагестан ныне покорились Державе Российского Императора, и только один Шамиль лично упорствует в сопротивлении великому Государю. Чтобы избежать нового пролития крови, для окончательного водворения в целом крае спокойствия и благоденствия, я требую, чтобы Шамиль неотлагательно положил оружие■... Далее обещалось, именем государя, полное прощение всем находившимся в Гунибе, дозволение самому Шамилю с его семьей ехать в Мекку, обеспечение ему средств, как на путешествие, так и на содержание. Срок для решительного ответа назначен до вечера того же дня; если ж Шамиль до того времени ⌠не воспользуется великодушным решением Императора Всероссийского, то все бедственные последствия его личного упорства падут на его голову и лишат его навсегда объявленных ему милостей■.
Даниель-бек отправил этот ультиматум при своем письме, в котором убеждал Шамиля неотлагательно принять объявленные ему великодушные условия с полным доверием к слову наместника. Но великодушие к врагу не укладывается в понятиях азиатца. Шамиль, в ответ главнокомандующему, счел нужным просить разрешения на присылку доверенных лиц для дополнительных переговоров относительно обеспечения обещанного пропуска в Мекку. И на это князь Барятинский изъявил согласие. 21-го числа явился в наш лагерь один из самых близких к имаму мюридов, вполне ему преданный ≈ Юнус, худощавый старичок, с резкими чертами лица, живыми бегающими глазами, вообще весьма типичный. Сопровождало его несколько других доверенных мюридов в виде ассистентов. Князь Барятинский, лично приняв этих горских дипломатов, подтвердил им прежнее свое обещание. Они возвратились в Гуниб; но затем прошел весь день без всякого ответа от Шамиля. По-видимому, он колебался в своем решении; привычное недоверие взяло верх, вероятно, под влиянием окружающих его фанатиков и наиболее ожесточенных злодеев, не смевших верить обещанному прощению. 22-го числа, утром, по приказанию главнокомандующего, отправлено с полковником Али-ханом письмо от меня, на арабском языке: в нем категорически подтверждалось требование ⌠сардаря■, чтобы дан был без промедления решительный ответ и назначен крайний срок.
Сверх всякого ожидания, ответ получен чрезвычайно дерзкий, в таком смысле: ⌠Мы не просим у вас мира и никогда с вами не помиримся; мы просили только свободного пропуска на заявленных нами условиях; если последует на это согласие, то хорошо; если ж нет, то возлагаем надежды на всемогущего Бога. Меч отточен и рука готова!■
Таким образом, переговоры оказались бесплодными; надежды наши на мирную развязку исчезли; расчеты князя Барятинского на скорое возвращение в Тифлис не сбылись. Приходилось прибегнуть к осаде. Несмотря на малочисленность обороняющихся, открытый штурм мог бы стоить дорого. Немедленно же начались приготовления к осаде: заготовлялись туры, фашины, лестницы; вытребованы мортиры; послано в Дербент за некоторыми другими принадлежностями. Ведение осады поручено генерал-майору Кеслеру, который в тот же день приступил к подробному осмотру местности, указал места для батарей (против восточной стороны Гуниба), дал лично наставления начальствующим отделами блокадной линии. Им приказано стеснять сколько возможно кольцо обложения, постепенно подаваясь вперед к подошве верхнего, обрывистого пояса горы; высматривать внимательно места, где окажется какая-либо возможность взбираться на крутизны, прикрываясь скалами, камнями и складками местности. С этого времени начали раздаваться с обеих сторон ружейные и артиллерийские выстрелы.
Пока еще велись переговоры с Шамилем, прибыл в Кёгерский наш лагерь курьер из Петербурга с рескриптом государя от 10-го августа и с приятными известиями о новых царских милостях. Это был ответ на донесение главнокомандующего от 27 июля, отправленное с адъютантом князя Барятинского Шереметевым, который застал государя на маневрах, в Ропше, 6-го августа. Известие о переправе Дагестанского отряда чрез Койсу, о занятии Аварии, об изъявлении покорности большею частью Дагестана, доставило государю большое удовольствие, и в тот же день пожалованы награды: самому князю Барятинскому ≈ орден святого Георгия 2-й степени; барону Врангелю ≈ тот же орден 3-й степени; графу Евдокимову и мне ≈ звание генерал-адъютанта. Награждены и другие лица, имена которых упомянуты были в донесении главнокомандующего. Присланный с означенным донесением адъютант Шереметев назначен флигель-адъютантом, так же как и штаб-ротмистр Собственного Его Величества конвоя князь Челокаев. Куринскому и Кабардинскому полкам пожалованы знамена Георгиевские с новыми надписями. В собственноручном письме государь писал: ⌠Скажи вновь от меня Кавказским молодцам искреннее спасибо и что они мне опять доказали, что для них невозможного нет■.
Царские эти выражения были объявлены Кавказской армии в приказе от 22-го августа. Того же числа отдан главнокомандующим следующий приказ: ⌠Воины Кавказа! В день моего приезда в край, я призвал вас к стяжанию великой славы Государю нашему, и вы исполнили надежду мою. В три года вы покорили Кавказ от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги. Да раздастся и пройдет громкое мое спасибо по побежденным горам Кавказа и да проникнет оно со всею силою душевного моего выражения до сердец ваших■.
Нужно ли прибавлять, что редакция этого приказа, так же как и других подобных, принадлежит перу самого князя Барятинского.
Из всех пожалованных наград наиболее удовольствия доставило самому главнокомандующему назначение графа Евдокимова генерал-адъютантом. Такая награда казалась почти несбыточной после тех обидных нареканий, которые еще так недавно взводились на достойного начальника левого крыла. Эксельбант на плече Евдокимова имел особенное значение. Это было окончательное очищение его запятнанной репутации.
Также приятно было князю Барятинскому и мое генерал-адъютантство. Первым движением его было ≈ своеручно прицепить мне свой собственный эксельбант. Первое, искренно-сочувственное поздравление с этой наградой получил я от А. П. Карцева, который в письме своем, упомянув о приезде Шереметева 6 августа в Ропшу, писал мне: ⌠В тот же день мы все узнали о назначении вашем генерал-адъютантом, и скажу вам, что начиная от стариков генерал-адъютантов до самых молодых офицеров, бывших в Ропше и знавших вас только по имени, все этому обрадовались, обрадовались непритворно и передавали эту весть друг другу с таким же удовольствием, как и известие об одержанном успехе■.
Князь Барятинский крайне досадовал на то, что из-за безрассудного упрямства Шамиля приходилось отказаться от заветной мечты ≈ поднести государю к торжественному дню 30-го августа радостную весть об окончательной развязке войны в восточной половине Кавказа. День этот уже близок, ≈ а предстоящая осада Гуниба может затянуться надолго. Поэтому князь Барятинский решился 22-го августа отправить с поручиком князем Витгенштейном (Фердинандом) на Симферопольскую телеграфную станцию поздравительную телеграмму государю такого содержания" ⌠Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество с августейшим тезоименитством, От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен державе Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские в руках наших. Я лично был в Карате, Тлохке, Игали, Ахульго, Гимрах, Унцукуле, Цатаныхе, Хунзахе, Тилитли, Ругдже и Чохе. Теперь осаждаю Гуниб, где заперся Шамиль с 400 мюридами■.
От того же числа, в отзыве к военному министру, князь Барятинский писал: ⌠Итак, полувековая кровавая борьба в этой половине Кавказа кончилась; неприступные теснины, укрепленные природой и искусством аулы, крепости замечательной постройки, взятие которых потребовало бы огромных пожертвований, 48 орудий, огромное число снарядов, значков и разного оружия ≈ сданы нам в течение нескольких дней, без выстрела, силою нравственного поражения. Все это последствие действий предыдущих лет и предпринятого теперь наступательного движения с трех сторон■.
Очертив далее всю свою торжественную поездку, от укрепления Преображенского до высот Кёгерских, князь Барятинский прибавил: ⌠Теперь, когда все эти горы, ущелья и долины, огражденные природой и искусством, ≈ в наших руках; когда воинственное, фанатическое население их, так долго не выпускавшее из рук оружия, вдруг нам покорилось ≈ теперь настала пора бесчисленных забот и усиленной деятельности для проложения путей сообщения, для учреждения правильной, сообразной с духом народа администрации, для избрания и занятия стратегических пунктов ≈ одним словом, для приобретения такого положения, которое избавило бы нас в будущем от всяких случайностей и вторичной кровавой борьбы. С помощью Бога, с содействием моих отличных помощников, с теми несравненными войсками и средствами, которые Государь Император предоставил в мое распоряжение до исхода 1861 года, я могу надеяться достигнуть и этой цели, для славы возлюбленного Монарха■.
Счастливый переворот, совершившийся так быстро, почти внезапно, во всей восточной половине Кавказа, превзошел все наши ожидания; но вместе с тем на местную администрацию выпадали отныне новые, серьезные заботы о будущем устройстве новопокоренного края, об упрочении в нем нашей власти так, чтобы сделать невозможными какие-либо попытки нарушения только что установившегося мирного положения. Князь Барятинский счел нужным, не теряя времени, обменяться мыслями по этому предмету с тремя главными начальниками сопредельных отделов края; необходимо было обсудить по крайней мере некоторые главные вопросы, требовавшие соглашения на первых же порах. Граф Евдокимов и барон Врангель были налицо; оставалось вызвать третьего ≈ князя Меликова, который в то время находился не в дальнем расстоянии от Гуниба.
Князь Меликов, ≈ как было прежде сказано, ≈ еще 8-го августа, распростившись с главнокомандующим в лагере при Конхидатле, в тот же день уехал с прежним конным конвоем, обратно в Тиндо, где ожидал его отряд генерал-майора Корганова. Следуя далее с этим отрядом в Кварши и установив управление в новопокорившихся обществах Ункратля, князь Меликов возвратился прежним трудным путем в лагерь, оставленный им на горе Бешо, а 10-го числа весь Лезгинский отряд стянулся на горе Мичитль. Между тем подполковник Генерального штаба Комаров и майор князь Ратиев произвели подробную рекогносцировку совершенно неизвестных дотоле путей по долине Андийского Койсу до дидойского селения Шаури и к селению Хушети, пограничному с Тушетией. Получив благоприятные известия от князя Шаликова о положении дел в Анкратле, князь Меликов не счел нужным держать долее все свои силы в горах: часть войск и тяжести спустил он на равнину, а с остальным отрядом (6 батальонов, 3 роты стрелков, 1 сотня казаков, 4 сотни милиции при 4 горных орудиях) двинулся 13-го августа в верховья Аварского Койсу, к Черельскому мосту (у селения Тларата). Здесь, в лагере князя Шаликова, назначено было сборное место наибов, старшин и почетных представителей новопокорившихся обществ верхних долин Аварского Койсу и его притоков. Во всех этих обществах установлено новое управление, назначены наибы; всем ранее выселившимся на равнину горцам разрешено возвратиться в прежние аулы. Затем князь Медиков, с 3 батальонами, сотней казаков и 2 горными орудиями, двинулся в верхнюю долину Кара-Койсу, в общество Кейсерух (или Тлесерух) и прибыл 19-го августа в Ириб.
Получив здесь от главнокомандующего приглашение прибыть в лагерь на Кегерские высоты, князь Меликов отправился туда 21 -го числа, с конвоем из 2 сотен конной милиции. Остановленные в Ирибе войска, под начальством генерал-майора Корганова, приступили к разрушению нагроможденных в Ирибе Даниель-беком укреплений, к вывозу находившихся там орудий и военных запасов. Князь Меликов, после совещаний у главнокомандующего, возвратился 24-го числа в Ириб.
Начатые с 23-го августа осадные работы против Гуниба велись генералом Кеслером энергично: устраивались батареи, ложементы для пехоты, подступы (где было возможно). В распределении блокирующих войск сделаны некоторые изменения. Из расположенного на Кегерских высотах резерва, выдвинуты вперед все четыре батальона Ширванского полка; два из них заняли позицию против восточной оконечности Гуниба, в самой долине Койсу, под начальством командира этого полка, полковника Коно-новича; другие два, а также бывший прежде у Кононовича Самурский батальон и 5 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка поступили на северный фронт блокады, под начальство генерал-майора князя Тархан-Моуравова. По указанию генерала Кеслера, в ночь с 22 на 23 число, полковник Кононович выдвинул передовые свои части на самый скат восточной оконечности Гуниба, по которому вела единственная тропа на верхнюю площадку горы. Траншейные работы велись здесь непосредственно инженер-капитаном Фалькенгагеном. Передовые посты, прикрываясь камнями и скалами, отстреливались против живого огня с неприятельских завалов. По временам раздавался выстрел с неприятельского орудия, поставленного на скале, над тропинкой. Поблизости этой неприятельской батареи виднелась палатка: как потом оказалось, это был наблюдательный пункт самого Шамиля. По всему было заметно, что с этой именно стороны неприятель ожидал нападения; сюда обращено было все внимание и силы обороняющегося.
Со всех остальных сторон Гуниб казался совсем недоступным. При расположении наших войск кругом горы, первоначально имелось в виду только стеречь Шамиля, чтобы не дать ему уйти и в этот раз подобно тому, как удалось ему вышмыгнуть из Ахульго; однако ж блокирующие войска, как уже сказано, ≈ получили приказание высматривать местность и по возможности выдвигаться вперед, все ближе к отрывистой крутизне горы. На всякий случай припасены были лестницы, веревки с крючьями. Солдаты, вместо сапог, обуты были в поршни или посталы, чтобы вернее карабкаться по скалам и каменьям. Команды ⌠охотников■ мало-помалу взбирались все выше и выше, и залегали между камнями на едва заметных издали уступах крутизны.
Так прошло два дня, 23-е и 24-е августа. В лагере нашем начинали свыкаться с мыслью о продолжительной стоянке. Главнокомандующий был в озабоченном расположении духа. По временам подходил он к поставленному пред его ставкой телескопу, на пригорке, с которого открывался вид на верхнюю поверхность Гуниба. Перестрелка не прекращалась и ночью. Каждый раз, когда неприятельские караулы замечали движение наших передовых частей или когда чья-либо голова высовывалась из-за камней, возобновлялась трескотня.
На рассвете 25-го августа послышалась более обыкновенного усиленная стрельба. Часов в 6 утра состоявший неотлучно при главнокомандующем урядник из туземцев Казбей (обыкновенно ездивший за князем Барятинским с его значком) случайно подошел к зрительной трубе и к удивлению своему увидел на вершине Гуниба в нескольких местах белые шапки наших солдат. Казбей бросился к палатке главнокомандующего, чтобы возвестить ему свое изумительное открытие, и мгновенно весь лагерь всполошился. Кучки любопытных высыпали на переднюю площадку, откуда виден Гуниб; не менее других был изумлен и сам главнокомандующий. Какая радостная для него неожиданность! С нетерпением ожидали мы известий от генерала Кеслера. Недоумение наше длилось довольно долго, по трудности сообщения между нашим лагерем и передовыми войсками, раскинутыми кругом Гуниба. Наконец появился желанный вестник: мы узнали, что действительно удалось нашим передовым войскам взобраться на вершины горы, как с южной стороны, так и с северной; что полковник Кононович с ширванцами двимул-ся также на приступ с восточной стороны; что вслед за ними и генерал Кеслер поехал на Гуниб. Немедленно же решился отправиться туда и сам князь Барятинский.
Подробности дела выяснились только позже. Оказалось, что еще с вечера 24-го числа, по распоряжению генерала Кеслера, была произведена фальшивая тревога: передовые наши войска со всех сторон открыли сильный ружейный огонь, забили барабаны, раздались крики ⌠ура■; потом все утихло и защитники Гуниба успокоились; но передовые наши посты воспользовались произведенной суматохой, чтобы взобраться сколь возможно ближе к вершине горы. А пред самым рассветом, охотники расположенного с южной стороны Гуниба Апшеронского полка, в числе 130 человек, с двумя храбрыми офицерами (капитаном Скворцовым и прапорщиком Кушнеревым) умудрились, подсаживая друг друга, с помощью лестниц, веревок, пользуясь всякими уступами и трещинами в скалах, взобраться под самый верхний обрыв горы. По следам их ползли и роты одна за другой, а правее также охотники и роты 21-го стрелкового батальона. Стоявший на вершине неприятельский караул заметил угрожавшую опасность и открыл огонь по нашим смельчакам тогда только, когда им оставалось взобраться на последний уступ скал. Не обращая внимания на выстрелы, апшеронские охотники быстро очутились на верхней площадке горы, так что неприятельский пост был схвачен в завалах: 7 человек легли на месте (в том числе оказались три вооруженные женщины), а 10 взяты в плен. Произошло это около 6 часов утра, а немного спустя, когда на верхней площадке подтянулось несколько рот, а сам полковник Тергукасов повел их вперед к селению Гунибскому. Остальные роты Апшеронского полка и 21 -и стрелковый батальон двинулись в том же направлении.
В это время и с северной стороны также полезли на крутизны Гуниба охотники Грузинского гренадерского и Дагестанского конно-иррегулярного полков. Взобравшись на вершину, они овладели неприятельским завалом;мюриды бежали. Князь Тархан-Моуравов, дав подтянуться стрелковой роте Грузинского гренадерского полка и сотне конно-иррегулярного, двинул их в тыл другим завалам, защищавшим Гуниб с северовосточной стороны. Все это совершилось так быстро и неожиданно, что Шамиль и ближайшие его наперстники совсем потеряли голову и, боясь быть отрезанными от селения, поспешно бежали туда. Около сотни мюридов, абреков и беглых солдат засели за камни и завалы, защищавшие Гуниб с восточной стороны. В то время двинулись уже на приступ и ширванские батальоны полковника Кононовича. Они были встречены сильным огнем, который однако ж не остановил их. Им удалось даже втащить на один из уступов горы 4 горных орудия. Мюриды, окруженные со всех сторон, бились отчаянно; расстреляв все заряды, бросились в шашки и кинжалы, и почти все легли на месте. Однако ж эта встреча и нам не обошлась без потерь (Вся потеря наша при взятии Гуниба, по официальным сведениям, была следующая убитых ≈ 19 нижних чинов и 2 милиционера, раненых ≈ 7 офицеров, 114 нижних чинов и 7 милиционеров, контуженых ≈ 2 офицера и 19 нижних чинов [Примеч Д А Милютина])
Последними взобрались на Гуниб с западной стороны, батальоны Дагестанского полка полковника Радецко-го, когда на поле битвы прибыл уже и генерал Кеслер, а вскоре потом и барон Врангель. Со всех сторон войска стремились к селению; рвались вперед, чтобы разгромить последний притон Шамиля. Но барон Врангель, имея в виду желание главнокомандующего взять Шамиля живым, остановил наступление и послал к имаму парламентера с предложением сдаться, дабы избегнуть напрасного кровопролития и не подвергать неминуемой гибели себя, свою семью, женщин и детей.
Между тем главнокомандующий со штабом и свитою, в сопровождении графа Евдокимова, уже поднимался на Гуниб. Мы ехали по следам Ширванских батальонов, по сторонам крутой тропы валялись обезображенные трупы мюридов; на камнях, по берегам речки ≈ лужи крови. Попадались нам навстречу раненые солдаты; некоторым из них князь Барятинский навешивал Георгиевские кресты. Не доезжая с версту до селения Гунибского, главнокомандующий остановился на опушке прелестной березовой рощи, сошел с коня и сел на лежавший близ дороги камень.
Было около 5 часов пополудни. Подъехавшие к князю Барятинскому барон Врангель и генерал Кеслер доложили о положении дела: бой приостановлен; все тихо;14 батальонов грозно стоят вокруг аула, ружья у ноги; ждут ответа Шамиля. Но имам медлит, колеблется. Отправляется новый парламентер от имени самого наместника царского, с требованием, чтобы Шамиль сдался немедленно и с угрозою, в противном случае, разгромить аул. Барон Врангель с князем Мирским, полковником Лазаревым, Даниель-беком и несколькими другими лицами выезжают вперед к самому входу в аул. Шамиль высылает знакомого уже нам Юнуса для переговоров об условиях. Ему объявляют, что ни о каких условиях теперь не может быть и речи, что Шамиль должен немедленно выйти к главнокомандующему, предоставив его великодушию участь свою и семьи. Несколько спустя опятъ является Юнус, с просьбою о дозволении ему предварительно представиться сардарю. Просьба эта удовлетворена. Его ведут к князю Барятинскому, который подтверждает настойчиво требование, с обещанием полной безопасности Шамилю и его семье Но и после того, Шамиль, под гнетом страха, сомнения, недоверия продолжает колебаться; еще несколько раз появляется Юнус, с разными новыми заявлениями: то прелагает Шамиль вместо себя, выдать младшего сына; то просит отвести несколько подальше войска, когда Шамиль будет выходить. Неуместные эти требования отвергнуты наотрез; имаму отвечают угрозою неотлагательного штурма. Так проходит более двух часов; князь Барятинский начинает терять терпение; притом день уже на склоне. По желанию главнокомандующего, отправляюсь и я ко входу в аул, чтобы положить конец крайне невыгодной для нас проволочке переговоров. Необходимо было так или иначе порешить дело до заката солнца.
Когда подъехал я к площадке пред селением, где находился барон Врангель с окружавшими его лицами, в ауле была замечена большая суета. Еще раз появился Юнус с последнею убедительною просьбой ≈ отдалить назад по крайней мере милиции, дабы мусульмане не были свидетелями унижения имама... Просьбу эту мы признали возможным уважить; всем милиционерам приказано отойти за линию пехоты, и вслед за тем увидели мы выдвигавшуюся из аула толпу чалмоносцев. Между ними выдавался сам Шамиль на коне. Появление его из-за крайних саклей аула вызвало невольный возглас ⌠ура■ по всему фронту стоявших поблизости войск. Восторженный этот взрыв испугал, было, Шамиля и окружавшую его толпу; на мгновение движение приостановилось. Между тем я возвратился к главнокомандующему, чтобы предварить его о желанной развязке. По приказанию его, следовавшая за Шамилем кучка вооруженных мюридов (числом от 40 до 50 человек) была остановлена в некотором расстоянии оттого места, где находился главнокомандующий; при Шамиле остались только трое из самых преданных ему клевретов, и в числе их Юнус. Оружие было оставлено лишь одному Шамилю. Князь Барятинский принял пленного имама, сидя на камне, окруженный всеми нашими генералами, многочисленною свитой, ординарцами, конвойными казаками и даже милиционерами. Всякому хотелось быть свидетелем достопамятного исторического события. Шамиль, сойдя с коня, подошел к наместнику почтительно, но с достоинством. На бледном его лице выражались и крайнее смущение, и страх, и горе. Стоявшие позади его мюриды были совсем растеряны, удручены, а более всех Юнус, который был в таком волнении, что не мог даже сохранить приличную позу: во все время нервно засучивал он рукава своей чухи, как будто готовясь к кулачному бою. Князь Барятинский, приняв строгий вид, обратился к пленнику с укором в том, что он упорствовал в отказе на благосклонных условиях, которые прежде предлагали ему, и предпочел подвергнуть судьбу свою и семьи решению оружия - теперь ни о каких подобных условиях и речи быть не может, решение его участи будет вполне зависеть от милосердия царя; одно только оставляется в силе ≈ обещание безопасности для жизни его и семьи... Шамиль произнес несколько нескладных фраз в оправдание своего недоверия к прежнем русским предложениям, о своем пресыщении многолетней борьбой и желании закончить жизнь в мире и молитве. Все высказанное им было как-то бессвязно и некстати - так по крайней мере выходило в передаче слов Шамиля нашим официальным переводчиком. Объяснение было очень непродолжительно: минуты две, много три. Начальник объявил Шамилю, что он должен ехать в Петербург и там ожидать Высочайшего решения. С этими словами князь Барятинский встал; обратившись к графу Евдокимову, поручил ему принять на себя все распоряжения относительно препровождения Шамиля в лагерь на Кегерские высоты, а барону Врангелю приказал назначить часть войск для конвоирования пленника и отдать все нужные распоряжения для поддержания порядка на Гунибе, для охраны остававшихся в ауле семейств, имущества и для препровождения на другой день пленных, которых набралось более сотни. Затем князь Барятинский сел верхом и со всею свитой отправился в свой лагерь.
Солнце было уже довольно низко, когда мы спустились с Гуниба по крутой тропинке, к переправе на Койсу. Нужно ли говорить, что должен был чувствовать в то время сам победитель и каково было настроение духа каждого из нас, его сопровождавших. Ехал я рядом с главнокомандующим, и оба мы несколько минут молчали от избытка сильных ощущений, оттеснившихся в голове мыслей. Трудно было сразу отдать себе полный отчет в историческом значении события, только что совершавшегося на глазах наших, при нашем участии. Более тридцати лет должны мы были вести кровавую борьбу с мюридизмом. Сколько жизней и миллионов рублей поглощала эта борьба! И вот сегодня ≈ конец этой войне; последний предсмертный вздох мюридизма... С нынешнего дня уже нет имама, нет мюридов; вся восточная половина Кавказа ≈ умиротворена, и тем подготовлено умиротворение остальной, западной половины! Вспомнил я, что ровно двадцать лет назад, почти день в день. посчастливилось Шамилю, можно сказать, чудесным образом, выскользнуть из наших рук( Он спустился с Ахульго к руслу Койсу в ночь с 22-го на 23-е августа, но бегство его сделалось нам известно только 25-го числа Очищение Ахульго от державшихся еще в пещерах и траншеях фанатиков закончилось не ранее 26-го августа)
Князь Барятинский также вспомнил, что сегодня годовщина назначения его наместником и главнокомандующим. Ровно через три года удалось ему достигнуть такого полного успеха, такого блестящего результата, о каком можно было только мечтать.
Приведу одну забавную анекдотическую подробность, характеризующую князя Барятинского. На пути нашем, еще на Гунибе, после первого обмена мыслей и впечатлений, вдруг обращаегся он ко мне: ⌠Знаете ли, Дмитрий Алексеевич, о чем думал я теперь? - Я вообразил себе, как со временем, лет чрез 50, чрез 100, будет представляться, что произошло сегодня; какой это богатый сюжет для исторического романа, для драмы, даже для оперы! Нас всех выведут на сцену, в блестящих костюмах; я буду, конечно, главным героем пьесы - первый тенор, в латах, в золотой каске с красным плюмажем; вы будете моим наперстником, вторым тенором, Шамиль ≈ basso profundo (Глубоки и бас); позади его неотлучно три верные мюрида ≈ баритоны, а Юнус... это будет buffo cantante (Оперный шут)... и так далее. Шутка эта развеселила нас обоих; серьезное настроение, навеянное потрясающими перипетиями этого дня, видом трупов и крови вдруг уступило место более светлому расположению духа, чувству удовольствия. Заговорили мы о предстоящих распоряжениях относительно Шамиля и его семьи, об устройстве его на ночь. Об отправлении в Петербург и так далее. Впрочем все было уже заранее обдумано князем: в лагерях разбита палатка для пленника, с возможным комфортом; адьютанту Тромповскому обещано было давно полушутя, полусерьезно поручить ему препровождение Шамиля в Петербург; из Тифлиса вытребована карета дорожная, ожидавшая в Темир-Хан-Шуре.
Добрались мы до своего лагеря, когда уже смеркалось, а пленного имама привезли гораздо позже, уже в совершенную темноту. К пленному приставлен был, в качестве переводчика, один из служащих-туземцев подполковник Алибек Петулаев. По прибытии в лагерь, Шамиль был в таком нервном состоянии, что дрожал как в лихорадке, конечно, не столько от свежего вечернего воздуха на значительной высоте нашего лагеря, сколько от душевного волнения. Он все еще не доверял положительному обещанию Наместника и ожидал неминуемого возмездия за все зло, которое он на своем веку причинил русские. Тщетно Алибек старался успокоить его убеждениями в ненарушении слова сардаря, в великодушии русского государя. Крайне удивило пленника, когда подан был ему чай в роскошном сервизе главнокомандующего, когда прислана была ему собственная дорогая шуба князя Барятинского, чтобы старик мог согреться. Все было сделано для успокоения пленника, ему объявлено, что оставшаяся в Гунибе семья его прибудет завтра в лагерь; даже предложено ему написать к семейству записку, дабы оно не тревожилось на его счет. Между тем на Гунибе приняты были бароном Врангелем все меры охранению, войска приветствовали главнокомандующего с неподдельным восторгом; со своей стороны князь Барятинский поблагодарил войска в нескольких теплых словах, которые снова вызвали восторженные ⌠ура■. После молебствия и окропления освященной водой, войска, по команде барона Врангеля, прошли ⌠церемониальным маршем■ мимо главнокомандующего. Но что это был за ⌠церемониальный марш■! Думаю, что находившихся при этом гвардейцев он должен был сильно поразить. Большая часть солдат в поршнях (посталах); обмундировка пестрая, в лохмотьях, даже на большей части офицеров; некоторые части войск, при всем желании, не могли попасть в ногу. Но зато какое выражение загорелых, почерневших лиц! Какая самоуверенность и твердость поступи! Какое одушевление в глазах! Таким войскам действительно ⌠нет ничего невозможного■, как выразился о них сам государь в одном из писем к князю Барятинскому. Каждый солдат чувствовал себя участником совершенных геройских подвигов!
В тот же день, 26-го августа, отдан следующий лаконический приказ по армии
⌠Шамиль взят. Поздравляю Кавказскую армию!■
Столь же лаконическая телеграмма государя отправлена на Симферопольскую станцию с подполковником Граббе:
⌠Гуниб взят, Шамиль в плену и отправлен в Петербург■.
В дополнение к этой краткой телеграмме, князь Барятинский писал в отзыве к военному министру от 27-го августа: ⌠Итак, мюридизму нанесен последний удар. Судьба Восточного Кавказа решена окончательно. После 50 лет кровавой борьбы настал в этой стране день мира■. Отписав затем в сжатом объеме взятие Гуниба и пленение Шамиля, главнокомандующий закончил свою реляцию следующими строками. ⌠Геройский подвиг овладения Гунибом блистательно закончил ряд беспримерных подвигов, совершенных в последнее время славными войсками Его Императорского Величества, которыми я имею счастье командовать. Я не нахожу достаточно слов, чтобы достойно оценить заслуги всех чинов, от генерала до солдата. Они все исполняли свой долг с мужеством и самоотвержением, ставящими их выше всякой похвалы
Теперь еще раз могу повторить: полувековая война на Восточном Кавказе окончена; народы, населяющие страну от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги, пали к стопам Его Императорского Величества.
Я сделал распоряжение о немедленном устройстве во всех новопокоренных обществах нашего управления, и 28-го числа возвращаюсь в Тифлис.
С сердечным счастьем поспешаю сообщить обе всем этом В[ашему] В[еличеству] для всеподданнейшего доклада Его Императорскому Величеству■.
27-го августа Шамиль и семейство его отправлены из лагеря. Под конвоем одного батальона пехоты и дивизиона драгун, в сопровождении полковника Тромповского и переводчика Алибека Пензулаева, чрез Хаджал-махи, Кутиши, Дженгутай в Темир-Хан-Шуру, откуда он должен был ехать далее в карете, со старшим сыном Казы-Магома. Остальная семья осталась в Темир-Хан-Шуре впредь до нового распоряжения. В продолжение того же дня, 27-го числа, заканчивались наши сборы в дорогу, происходили последние совещания с графом Евдокимовым и бароном Врангелем, отдавались окончательные приказания относительно устройства вновь покоренного края. На другой же день, 28-го числа, главнокомандующий оставил лагерь. Вместе с ним выехал и я, а также небольшая часть свиты и походного штаба.
В тот же день выехал из лагеря и граф Евдокимов, на Левое крыло. Чеченский отряд, оставленный на Андийском Койсу, при укреплении Преображенском, под начальством генерап-майора Кемпферта, продолжал еще до 6-го сентября постройку укрепления и разработку дорог на сообщении! с Веденем.
Князь Меликов, после своего отъезда с Кегерских высот, 24-го числа, пробыл в лагере у Ириба четыре дня и, установив там управление, отпраздновав день 26-го августа, также уехал 28-го числа, в Закаталы, взяв с собой и семейсгво Даниель-бека.
Предисловие и публикация доктора исторических наук Ларисы ЗАХАРОВОЙ
Примечания
1. Барятинский Александр Иванович (1814≈1879) князь генерал-фельдмаршал генерал адъютант, член Государственного совета, в 1835 году офицером участвовал в боях с горцами на Кавказе, в 1836≈1845 в свите наследника престола цесаревича великого князя Александра Николаевича в 1845 вновь принимал участие в войне против горцев в 1856≈1862 командующий Кавказской армией и наместник Кавказа
2. 30 августа ≈ день тезоименитства императора Александра II
3. Алексей Борисович (1824≈1896) ≈ князь посланник в Турции (1759≈1863), в 1895≈1896 гг министр иностранных дел России
4. Горчаков Александр Михайлович (1798≈1883) светлейший князь, в1856≈1882 министр иностранных дел, с 1867 ≈ канцлер
5. Сухозанет Николай Онуфриевич (1794≈1871) генерал-адъютант, с 1856 по 1861 год ≈ военный министр,член Государственного совета
6. 26 августа 1856 года ≈ день коронации императора Александра II
Источник |
