Третья «преступница» - обыкновенная старуха колхозница из тех, что день и ночь трудятся на полях, не получая решительно ничего за свой труд. Однажды, когда сильный дождь загнал всех под навес, она, кряхтя и охая от разыгравшегося радикулита, сказала: «В ту германскую войну, когда Царь забрал в армию моего мужика, то я, как солдатка, хоть и немного, да нет-нет чего-нибудь и получу: то дровишек бесплатно, то с податями облегчение. А нынче, когда Сталин четырех моих сынов на войну забрал, то нет чтобы мне, старухе, помочь, - а на работу бесплатную меня, больную, в такую непогодь гонят!» Через два дня ее забрали, и вот уже восьмой месяц добиваются: - Кто тебя подучил вести агитацию против партии и Сталина? Я ей не поверила, мне казалось диким, что простая фраза, в которой все было правдой, могла быть причиной привлечения к уголовной ответственности пожилой женщины, чьи сыновья защищают Родину!

В июне 1917 г. стало известно всем жителям, что на следующий день будет избиение всей интеллигенции, причем цинизм этих, обезумевших оть злобы людей, дошел до того, что об этом по всему городу вывешены были безграмотные объявления: «Завтра днем, приказ, собраться всем в 12 ч. в доме бывшем губернаторском, для Варфоломеевской ночи, чтоб избить до последнего, всех буржуев». Перспектива была не из особенно приятных. Все, кто мог, стали спасаться на поездах, пароходах и пешком. К удивлению большевики не догадались этому препятствовать. Муж мой в этот день, был дома и объявил мне, что раз он управляющий банком, то не имеет права его бросить и должен остаться. Все служащие, до последнего бежали. Моя жизнь была вся, в моих семерых детях, дороже которых не было у меня никого, но я думала, что если убьют моего мужа; мой долг быть при нем.

Новиками или новичками назывались в военно-учебных заведениях прошлого века воспитанники последнего годового приема; старичками же — воспитанники, поступившие по крайней мере годом ранее. Приставанье, то есть разнообразное, более или менее унизительное и тягостное помыкание новичками со стороны «старичков», существовало почти во всех заведениях. Из петербургских особенно славились по этой части Михайловское артиллерийское училище, Николаевское инженерное училище и Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, в которые мальчики поступали возрастом старше (не моложе 14 лет), чем в кадетские корпуса. Мои воспоминания относятся почти исключительно до Артиллерийского училища, в котором я сам воспитывался в 1850-х годах, а мой отец — в 1830-х.

Отрезанные от всего мира, ни на минуту не умолкавшим пулеметным огнем, да позднего вечера не знали, сидевшие у водочного завода, добровольцы о смерти Корнилова. Томительно тянулся день. Снаряды беспрестанно падали вокруг прикрывавшего их здания. Было голодно и тоскливо.

Итак, мы продолжаем работать с вами с домонгольским материалом, и я пользуюсь случаем лишний раз напомнить, что понятия «домонгольская Русь», «Киевская Русь» и «древняя Русь» синонимичны. То есть, речь идет о материале примерно до середины XIII столетия, о материале, связанном с древнерусским населением, то есть со славянами. Происхождение Руси, думаю, мы достаточно подробно разобрали, и таким образом, сделаем сейчас картиночку «Социально-политическая система древней Руси».

Мы не заговорщики, а честные труженники и здравомыслящие люди, и действуем мы законно. Мы хотим, чтобы правительство нас выслушало и сделало для нас, что можно сделать, но не хотим бунтовать. Разбрасыватели прокламаций и говорители возмутительных речей стараются поднять нас на смуту, обманывая нас и обещая нам от того добро, погубить нас и Россию в конец. То есть они насилуют нашу волю, и вот мы, понявши это, и мешаем им губить наших тёмных братьев, действуя против них их же оружием, то есть от насилия при помощи обмана, им по образованию их доступного, защищаемся насилием, по темноте нашей нам доступным, то есть кулаком. Они нападают, мы защищаемся. Защищаться же насилием против насилия закон всех стран дозволяет. А что люди эти нас обманывают, сами нисколько не обманываясь, это очевидно.

Что лежало в основе того духовного равновесия, которое составляло ядро Золотого века Николаевского царствования? То, что ведущий слой русских европейцев оказался способным, без всяких оговорок, интуицией сердца, признать духовную ценность староцерковной подпочвы, составлявшей еще массив Империи. Пушкин принял крепостную Россию, как принял ее и Николай I. Это не значит, что между идеологией Запада и крепостным строем возникла внутренняя примиренность в душе Пушкина и Николая I. Это не значит, что в каком-то высшем синтезе сняты были противоречия этих двух идеологий. Это была та благодетельная укороченность перспективы, которая позволяла спокойно, беззаботно, уверенно отдаваться жизни, творчески полной, живя одновременно в двух планах - и не сознавая их трагической конфликтности. Резко меняется картина с началом эпохи «эмансипации». Не в том дело, что на повестку дня оказалась поставлена задача введения в русский строй начала личной свободы, как всеобщего регулятора жизни - в полную отмену ранее господствовавшего крепостного, связанного, строя. Этой задачей была проникнута вся вообще гражданская деятельность Империи, а особенно в эпоху Николая I. То было внутренним стержнем всего Имперского периода. Дело было в том, что моральный приговор безпощадный выносила «эмансипация» русскому прошлому, с его «крепостным уставом», продиктованным тяжкими условиями исторической жизни и явившим, напротив того, исключительную моральную силу русского народа. Патриархальная Россия обрекалась на слом, как нечто постыдное, не имеющее право на существование, именно по признаку своей моральной негодности. Тут не было ничего нового по сравнению с тем, как мыслили далекие от русской действительности отдельные русские европейцы. Но это находилось в полном противоречии с тем равновесием, которое создало Золотой век Николаевский. Возьмем опять Пушкина, как лучшее воплощение этого века. Не может быть он заподозрен в пристрастии к т. н. крепостному праву. И видел он отрицательные стороны его, и показывал их. Но это не значит, что он признавал положение русского крепостного жалким рабом, судьба которого вопиет к небу, как оскорбление всяческой правды. А ведь именно так воспринимала крепостное право «эмансипация», она подменяла законную, на очереди стоявшую, задачу изменения правового режима крестьян в соответствии с общим ходом имперской гражданственности, задачей иного порядка, чисто демонстративного. Мгновенно, одним росчерком пера, с корнем вырвать помещичью власть, как безчинный произвол, под собой терпящий только рабье низкопоклонство - вот как ставился вопрос. Громадная, труднейшая и ответственейшая задача замены патриархальной связанности, веками определявшей крестьянский быт, мотивацией новой, предполагающей, как основу всей гражданской жизни, свободное воление, ответственно строящее и лично-семейственную и общественную жизнь, была подменена упрощенной формулой «долой», обращенной к помещичьей власти. Отсюда вытекло, что главная из Великих Реформ, то есть т. н. освобождение крестьян, оказалась лишенной внутреннего содержания. Как будет устроена жизнь крестьян, об этом заботы не было. Думали не о новом гражданском статусе крестьян, в их жизни отдельно от помещиков, а только об одном: убрать власть помещиков!

Когда советские школьники разучивали стихи про "краснокожую паспортину", многим из них строки Маяковского напоминали о том, что их родители при всем желании не могут получить "дубликат бесценного груза", поскольку деревенским жителям он по закону не полагался. А также о том, что, собираясь поехать из родного села куда-нибудь дальше райцентра, каждый колхозник был обязан обзавестись удостоверяющей его личность справкой из сельсовета, действовавшей не более тридцати дней. И что давали ее исключительно с разрешения председателя колхоза, чтобы пожизненно записанный в его ряды крестьянин не вздумал оставить коллективное хозяйство по собственному желанию.

Первая генерала Маркова батарея понесла тяжелые потери за 3 года борьбы против красных. Пали в боях ее командир полк.Миончинский, весь выдающийся первоначальный командный состав и большинство рядовых чинов. Оставшиеся почти все были переранены, многие по несколько раз. Были убиты и две сестры милосердия и дважды ранена третья. О них я и хочу вспомнить.

«После благословений долголетнего мира запад Европы внезапно взволнован ныне смутами, грозящими ниспровержением законных властей и всякого общественного устройства. Возникнув сперва во Франции, мятеж и безначалие скоро сообщились сопредельной Германии, и, разливаясь повсеместно с наглостью, возраставшей по мере уступчивости правительств, разрушительный поток сей прикоснулся, наконец, и союзных нам империи Австрийской и королевства Прусского. Теперь, не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своем и нашей Богом вверенной России. Но да не будет так! По заветному примеру наших православных предков, призвав на помощь Бога Всемогущего, мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и, не щадя себя, будем в неразрывном союзе с святой нашей Русью защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших. Мы удостоверены, что всякий русский, всякий верноподданный наш, ответит радостно на призыв своего государя, что древний наш возглас: за веру, царя, и отечество и ныне предскажет нам путь к победе, и тогда, в чувствах благоговейной признательности, как теперь в чувствах святого на него упования, мы все вместе воскликнем: «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтесь, яко с нами Бог!»«

С Осиповым мы познакомились в начале 90-х, еще до разгрома Верховного Совета. Впервые мы встретились с ним на какой-то патриотической конференции, проходившей в кинотеатре «Мир», что на Цветном бульваре. Помню, что было очень жарко, все были легко одеты, значит, было лето. Осипов появился в зале, когда конференция уже началась, все места были заняты, и он скромно встал у боковой стены. Кто-то из присутствующих его узнал, тихо воскликнул: «Это Осипов», и уступил ему место. Потом Осипов заметил меня, которая тоже стояла у стены, и предложил мне сесть. По окончании конференции мы поделились впечатлениями, разговорились. Его имя тогда мне ничего не говорило, но его мысли, его взгляды оказались мне близкими.

Еду обратно в молчании. Глаза, уши и сердце насыщенны. Думаю потихоньку. Как это люди смеют говорить: «Погибла Россия, народ русский тоже погиб. Ни крестьянин, ни интеллигент никуда не годятся. Молодое поколение безнадежно развращено…» А вот оно, малое русское зерно, зацепилось в своем бурном стихийном полете за кусочек, щепотку родной земли — и погляди, как мило, просто и радостно расцвело. Ах, живуча, живуча моя родина, и много в ней сокровенных добрых сил. И если здесь, в изгнании, не видим многочисленных примеров русской мощи и доброты, русского ума и таланта, а еще больше — любви к родине, то значит — просто — не хотим видеть или смотрим не туда, куда надо.

Горько оплакивали мы, отречение Государя и были на удивление у большинства, ожидающего каких-то новых, неслыханных земных благ. Помню, как в церкви, хорошо знакомый мне, средних лет священник, казавшийся всегда весьма благочестивым и духовным, читал акт об отречении. Церковь была полна, все пришли нарядные и с оживленными лицами. Начиная со священника все торжествовали, радовались и приветствовали этот приговор России, поздравляя друг друга. Я же горько плакала.

Они с мужем и тремя детьми были одними из первых раскулаченных, откуда-то из-под Воронежа. Завезли их в верховья реки Кеть, и стали они рыть Кеть-Енисейский канал. Строительные работы велись самым примитивным способом, вручную, лопатами и тачками. Жили в наскоро построенных землянках-бараках. По первости кормили: давали по килограмму хлеба и «приварок». Но вот пришло время, и по произведенным изысканиям выяснилось, что Енисей куда выше Кети и вообще от Енисея на запад сильный уклон и пришлось бы строить систему шлюзов, а это нерентабельно. Шлюзов строить не стали, работы прекратили, а о рабочих просто забыли. Когда несчастные это поняли, на них напал ужас. И - начался исход...

Непримиримые к большевизму, психической эпидемии, и к марксизму, злодейской утопии, и ко всему, что поднялось против России, мы ровно три года дрались за Россию: от 2/15 ноября 1917 г. до 1/14 ноября 1920-го. Покинув Родину, мы увезли с собою два клада: идею России и нашу непримиримость к тем и к тому злу, какие овладели Россией. За рубежом непримиримость-оружие мы сменили на непримиримость-слово, сделали слово своим оружием: каждый зарубежник, где бы он ни жил, твердил каждому туземцу о коммунистической опасности, и в результате нет ни одного антикоммунизма на свете, в котором не было бы всходов наших белых семян. Славна наша непримиримость!

Сколько было положено труда. Сколько энергии потрачено. Сколько погибших надежд. А этот последний поход. Поход горстки храбрецов, безотчетно вверившихся ему. Сколько их осталось лежать на Дону? Сколько полегло их на Кубани и гибнет сейчас в бесплодной попытке взять Екатеринодар. Он-то знает, что города ему не взять, коли не удалось этого сделать с налета. Он знает это. Но не отзывает он своих добровольцев назад. К чему? Чтобы они погибли затравленные, как стремящиеся скрыться звери, бежать, спрятаться от преследователей? И это он, Корнилов, толкает их на этот позорный и бесполезный путь? Он будет во главе беглецов? Никогда! Лучше пусть и он и они, все сложат свои головы, штурмуя, наступая, нежели погибнуть, как зайцы, затравленные гончими или замученные в застенках.

Я прочитаю вам сегодня Общество домонгольской Руси и Крещение Руси. Но если ситуация будет такой, мне платят здесь столько, что я закрою курс. Но я читаю из чувства долга. Нет, вы мне нравитесь, уверяю вас. Честное слово, я нисколько не лицемерю. Мне с вами интересно работать. Вообще со взрослыми слушателями интереснее работать, конечно, чем со студентами, не говоря уже о школьниках. Но тут я разницы не знаю, потому что у меня были студенты всегда первого и второго курсов, а это — те же старшеклассники. Конечно, интересно. Но если я вам не нужен, дамы и господа…

Музей истории ГУЛАГа публикует 110-й фильм из проекта «Мой ГУЛАГ» — рассказ известного общественного деятеля, писателя, историка — Владимира Осипова о двух арестах и заключении в Дубровлаге.

Истек «юбилей» революции 1905-1906 гг. - подлинной революции, потрясшей самые основы Исторической России, но потом канализованной и как будто на пользу России обратившейся. Нагляден был расцвет России в последующие десять лет. И эти же десять лет определили внутренний распад, который позволил с безпримерной легкостью силам тьмы овладеть Россией в итоге столичных безпорядков, способных в нормальных условиях быть легко ликвидированными, пусть и мерами экстренными. Осознать эту роковую двойственность, казалось бы, легче всего поколениям, которые жили сознательной жизнью в эпоху предшествующую Великой войне. Это их долг. Но сделать это можно только в широкой перспективе, осознав Россию Императорскую в составе Исторической России в ее целом. Чтобы это сделать, нужно выключиться из Императорской России. Нужно увидеть ее не так, как она себя видела, со своей высоты взирая на русское прошлое, а как она сама должна быть оцениваема под углом зрения задания промыслительного, которое было заложено в Исторической России, в ее целом.

В 1840 году Чечня отложилась от России, и к ней стали примыкать сопредельные деревни. Чтобы наказать непокорных в Малую Чечню выдвинулся отряд генерала Галафеева. Он-то и был изрублен горцами на реке Валерик. Дальше русские войска несколько лет несли поражение за поражением. Получая письма от брата и боевых друзей, Константин не находил себе места, порывался даже вновь поступить на службу – будто бы это могло что-то изменить. В 42-м году в Ичкерии потерпела поражение и понесла большие потери экспедиция Граббе. Годом позже Шамиль захватил Аварию, Гергебиль, Мехтулинское ханство… Под аварским селом Унцукулем мюриды истребили пришедший на выручку аварцам русский отряд, десять офицеров во главе с полковником Веселицким были захвачены в плен.