 «Торговцы» против «просвещенцев»
Анализ постановлений показывает, что кампания массовой продажи за рубеж художественных и антикварных ценностей была начата и официально оформлена решениями Политбюро и Совнаркома СССР. Непосредственное же осуществление этих «высоких» решений велось двумя основными ведомствами: Наркомторгом (затем Внешторгом) СССР, в чьем подчинении находился Антиквариат, и Наркомпросом РСФСР.
Трудно представить две другие организации, чьи функции и ведомственные интересы в художественном экспорте находились бы в столь остром противоречии, чем Наркомпрос и Наркомторг. В задачу первого входило сохранение и развитие национального музейного фонда, в задачу второго — наращивание «художественного» экспорта и выполнение валютного плана любой ценой. Если первый руководствовался принципом продавать ненужное и что похуже, то второй исходил из материальных выгод реализации, что требовало вывоза наиболее ценных предметов. Не случайно вся история художественного экспорта пронизана борьбой между руководством Наркомпроса и Наркомторга.
Наркомпрос РСФСР, в чьем ведении находились главные музеи страны, обязан был составлять и передавать Наркомторгу списки предметов из музейных фондов, а также обязывал музеи «выделять для продажи предметы» в соответствии с валютными планами и сроками, установленными правительством. Эта работа осуществлялась через Сектор науки, чаще именуемым Главнаука. Получив план от правительства, Главнаука Наркомпроса РСФСР производила «раскладку» задания по музеям, определяя кто, что и сколько должен выделить и к какому сроку. Музеи силами своих работников проводили инвентаризацию фондов, отбирали предметы для реализации и проводили первичную оценку их стоимости. В соответствии с правилами, музеи представляли списки на «выделенное имущество» в Главнауку с тем, чтобы там провели проверку компетентности лиц, проводивших отбор и оценку, а также отсутствие в числе выделенных предметов из основных коллекций. С развитием экспорта последнее правило все чаще не выполнялось, и в ход шли основные музейные экспонаты, которые забирали прямо из залов экспозиции.
Излишне говорить, что отношение основной массы музейных работников к продаже было крайне отрицательным. Для многих из них эта кампания стала профессиональной и личной трагедией. Антиквариат постоянно жаловался на то, что ему приходилось ежедневно преодолевать сопротивление и саботаж «музейщиков». В архивных фондах сохранились протесты против распродажи главных музейных коллекций, написанные хранителем Государственного музея Изящных искусств В.Лазаревым и директором Эрмитажа Тройницким, который вскоре был отстранен от должности за «допущенные ошибки», протест заведующего музейным отделом Наркомпроса Феликса Кона, протест Комитета по заведыванию учеными и учебными учреждениями против продажи мировых и «советских уникумов», подписанный председателем комитета В.Милютиным и членом президиума В.Тер-Оганезовым (1934 г.). Музейные работники обвиняли не только Антиквариат, но и Наркомпрос за пассивность в сопротивлении продажам.
Сопротивление интеллигенции, конечно, сыграло определенную роль в судьбе художественных ценностей, однако, оно не могло остановить маховик, запущенный Политбюро. Как ни трагично и не парадоксально это звучит, но именно руками музейных работников проводился отбор предметов и подготовка их к продаже. Не партийные функционеры и бюрократы из наркоматов снимали картины со стен Эрмитажа и доставляли их по указанному адресу, а сами музейные специалисты. Сотрудница Эрмитажа, Татьяна Чернявина, после того, как ей удалось эмигрировать из СССР, рассказала в западной прессе, что в 1930 г. директор Эрмитажа приказал ей остаться после рабочего дня в музее, снять со стены «Благовещение» Ван Эйка и отвезти картину в тот вечер в Наркомат внешней торговли. Ей также было дано задание перевесить картины на стене так, чтобы изъятие «Благовещения» не бросалось в глаза посетителям. При этом ей было запрещено задавать какие-либо вопросы8. Как мы знаем теперь, эта картина была продана Антиквариатом Государственному казначею США Эндрю Меллону и в настоящее время находится в Национальном художественном музее в Вашингтоне.
После передачи в распоряжение Главнауки отобранные из музеев ценности должны были проходить вторичную оценку. Её осуществляла Экспертно-Оценочная комиссия Главнауки, состоявшая из работников музеев под руководством представителя Наркомпроса. В назначении цены комиссия руководствовалась продажами аналогичных предметов на мировом рынке. Комиссия не только определяла рыночную стоимость предметов, но давала рекомендации экспертов о методах продажи, информацию об аналогах продажи, возможных покупателях и странах продажи, условиях продажи, ожидаемой реакции на Западном рынке и другое. Хотя Наркомторг всячески подстегивал кампанию по вывозу ценностей, вплоть до спешного вывоза предметов без предварительной оценки, Комиссия Главнауки прилагала усилия против вывоза ценностей без экспертизы.
После экспертизы и оценки, проведенной Экспертно-оценочной комиссией Главнауки, художественные ценности поступали в распоряжение Наркомторга и Антиквариата, который должен был их продать либо приезжавшим в СССР иностранцам, либо через аукционы за границей, либо через комиссионеров и дилеров. С крупными покупателями или их представителями руководители Антиквариата вели переговоры через торгпредства или лично, для чего периодически выезжали за рубеж.
Разногласия между Наркомторгом и Наркомпросом, также как и стремление каждого из них к монополии, обнаружились в самого начала организации массового экспорта художественных ценностей. Нарком просвещения А.В.Луначарский решительно высказывался против вывоза музейных предметов, требуя ограничиться только экспортом второстепенного антиквариата из госфондовского имущества, пополнявшегося предметами, «выбракованными» экспертами, как не имеющие музейного значения. Луначарский протестовал против попыток Наркомторга вторгнуться в «святая святых» деятельности Наркомпроса — получить право изменять состав музейных коллекций, а также лишить Наркомпрос права контроля над вывозом музейных ценностей за границу. Одновременно Луначарский предостерегал руководство страны от иллюзий, указывая на специфику рынка художественных и антикварных ценностей, где многое зависит от моды, вкусов, умелой рекламы. Выгоды от реализации окажутся ничтожными, — пророчески писал он, — в то время как музеи будут обескровлены.
Наркомат просвещения РСФСР представлял оппозицию не только Наркомторгу, но в определенном смысле и главному партийному и советскому руководству. На одном из заседаний правительственной комиссии Луначарский говорил: «Я с очень тяжелым сердцем соглашался на эту операцию и указывал тогда же и т. Микояну и т. Рыкову (к сожалению, я не был в Политбюро тогда, когда обсуждался этот вопрос) на те причины, по которым я являюсь в значительной мере противником этой операции»9. Хотя ни Луначарский, ни сменивший его на посту наркома А.С.Бубнов, не могли протестовать против экспорта антиквариата, как такового, они призывали «держать его в разумных пределах». В начале 1928 г. Луначарский вновь обращался к руководству и предупреждал, что выделение и продажа предметов старины и искусства потребует гораздо больше времени и умения, чем предполагает Наркомторг, что ожидаемый материальный эффект сильно преувеличен, нанесенный музеям ущерб и отрицательный политический эффект подобного мероприятия не окупятся предполагаемыми материальными выгодами. Преемник Луначарского, Бубнов, сражался за каждую ценную вещь. В архиве сохранились его докладные записки в Совнарком с протестами против продажи произведений искусства. Он выступил инициатором и участвовал в составлении так называемого «заповедника» — списка картин, которые ни при каких обстоятельствах не могли быть проданы за рубеж.
Антиквариат не мог смириться с ролью простого торговца. Не доверяя специалистам Главнауки, Антиквариат проводил свою оценку стоимости предметов. Для этого Антиквариат создавал свои оценочные комиссии, где были представлены не только знатоки антиквариата, но и торговые работники. Хотя и Главнаука, и Антиквариат считали свои оценки ориентировочными, они понимали значение этого слова по-разному. Музейные специалисты считали, что цены на произведения искусства имеют тенденцию возрастать со временем и что даже самые высокие цены, назначенные сегодня, через некоторое время будут выглядеть до смешного низкими. Торговцы же, говоря о приблизительности цен, имели в виду возможность их существенного понижения, если конъюнктура рынка будет требовать того. Позицию Антиквариата в вопросе оценки ценностей точно выразил Гинзбург, сказав: «Оценка — это не так важно. Важно знать наскоро приблизительную стоимость, а там посмотрим». В свою очередь музейные работники оценочной комиссии Главнауки, отстаивая свои цены, писали: «Мы понимаем: он (Гинзбург) хочет поучиться на этом деле, но к тому времени, когда он научится, если вообще он научится, от товара ничего не останется, он уйдет за полцены, если не за меньшее. Полагаем, что это обучение нам не по средствам».
Разногласия о ценах были не единственным камнем преткновения между Главнаукой и Антиквариатом. Торговцы пытались диктовать музейным работникам свое мнение в отборе предметов для продажи. При этом искусствоведы и хранители коллекций, а также под их нажимом и сам Наркомпрос, исходили из интересов защиты художественного фонда страны, Антиквариат же стоял на страже «интересов реализации». Пытаясь освободиться от постоянных склок и разбирательств, оба ведомства стремились отделаться друг от друга, получив полную монополию в отборе и реализации ценностей, и возможность максимально удовлетворить свои ведомственные интересы.
Взаимное недовольство Антиквариата и Главнауки было поводом постоянных раздражительных докладных записок правительству. В них обе организации показали себя мастерами ведомственной борьбы, вскрывая слабые места в работе друг друга. «Работники просвещения», эксперты комиссий обвиняли «торговцев» в разбазаривании национального достояния, вандализме, отсутствии профессионализма не только в области искусства, но и торговле. Они указывали на отсутствие специального торгового аппарата, плана, спешку в вывозе без изучения и оценки предметов, наличие огромных расходов. Музейные работники оценивали уровень работы Антиквариата, как «базарную торговлю». Антиквариат, в свою очередь, жаловался на завышенные цены Главнауки, организованный саботаж и срыв планов советского руководства. Он обвинял Главнауку и музеи в сокрытии, преуменьшении и даже незнании своих фондов, требовал выделения более ценных предметов, обольщал руководство страны разговорами о возможности выполнения гораздо более высоких показателей валютного плана, если музеи перестанут выделять «барахло», а предоставят первоклассные вещи. Антиквариат обвинял Наркомпрос и музеи в преступной халатности и плохом хранении своих фондов. По его оценкам, при существовавшем уровне хранения картин в Эрмитаже, «они должны были погибнуть в течение 50 лет». Антиквариат постоянно подстегивал темпы работы Главнауки по отбору и оценке. Работники Антиквариата не останавливались и перед прямым доносом. Так, в одной из записок в Совнарком Гинзбург писал о том, что ходят слухи будто бы работники Эрмитажа, ожидая «лучших времен», сберегают в запасных комнатах вещи, переданные туда на хранение бывшими великими князьями. Помощь «бывшим», как и ожидание «лучших времен» возвращения старой власти вполне могли послужить основанием обвинений в контрреволюционной и антисоветской деятельности.
Вначале споры между Главнаукой и Антиквариатом о ценах, отборе предметов, методах продажи решались на «согласительных» совещаниях, где руководители Наркомторга и Наркомпроса были представлены в равной мере. Затем в качестве арбитра между этими ведомствами стала выступать правительственная комиссия под руководством заместителя наркома внешней торговли Л.М.Хинчука, что сразу же перевесило чашу весов в пользу Антиквариата.
Наркомпрос проиграл схватку с Наркомторгом. Он не смог предотвратить продажу высокоценных произведений искусства из коллекции Эрмитажа и других музеев страны. Поражение Наркомпроса произошло не потому, что торговое ведомство было могущественнее просветительского, а потому, что оно более точно отражало валютные интересы и стремления Политбюро. Не случайно во главе правительственной комиссии, которая осуществляла контроль за выделением и продажей художественных ценностей, был поставлен представитель торгового ведомства. Жалуясь на Гинзбурга, Ильина, Самуэли и других работников Антиквариата и Наркомторга, Наркомпрос и Главнаука не видели или делали вид, что не видят, что за ними стоит Политбюро и Сталин. Именно при поддержке Политбюро непрофессионалы одолели профессионалов.
В конечном итоге функции Наркомпроса свелись к тому, чтобы заставлять Антиквариат продавать как можно дороже. Политбюро сознательно сохраняло Наркомпрос в качестве определенной силы в экспорте художественных ценностей. Исходя из профессиональных знаний и музейных соображений эксперты Наркомпроса оценивали стоимость предметов высоко, что было определенной гарантией против вывоза быстро и за бесценок, которую фактически отстаивал Наркомторг. Однако в дуэте Наркомторга и Наркомпроса торговое ведомство явно солировало.
Антиквариату было предоставлено право свободного маневрирования, имеющимися в его распоряжении художественными ценностями. Антиквариат был вправе снижать цены, установленные экспертными комиссиями, на 20%, если того требовала быстрая реализация. Разногласия между Антиквариатом и Главнаукой по оценкам стоимости предметов должны были разрешаться в двухдневный срок, причем в случае задержки с ответом Главнауки, Антиквариат имел право действовать по своему усмотрению. Кроме того, минимальные лимиты, ниже которых торгпредства не могли продавать художественные товары, также устанавливались Антиквариатом.
Антиквариат при поддержке руководства страны получил и больше полномочий в отборе произведений искусства, вторгаясь в сферу деятельности Главнауки. Если важный покупатель требовал конкретную вещь, то Антиквариат, несмотря на возражения Наркомпроса, настаивал и чаще всего добивался ее выделения для продажи. Тогда как Антиквариат и Наркомторг выиграли по всем основным позициям, Главнаука и Наркомпрос, которые пытались ограничить торговую монополию Антиквариата, не только не смогли этого сделать, но потеряли и часть своей монополии в отборе и оценке предметов, которую имели в начале организации художественного экспорта.
При продаже шедевров Эрмитажа в начальный период массового художественного экспорта Антиквариат вел переговоры с коллекционерами, музеями и ведущими антикварами мира по спискам, составленным Наркомпросом. Однако от списков вскоре пришлось отказаться и перейти к продаже по индивидуальному запросу. При достижении договоренности о цене, как бы не было уникально произведение искусства, Антиквариат его продавал и возражения Наркомпроса к рассмотрению не принимались. Так были проданы из собрания Эрмитажа картины Ван Эйка, Рафаэля, Боттичелли, Тициана, Рембрандта, Веласкеса, Веронезе. Благодаря отсутствию договоренности о ценах, Эрмитаж уберег находящиеся в его коллекции картины Леонардо да Винчи и Джорджоне, которые тоже предлагались на продажу. Назначая цены на шедевры Эрмитажа, Антиквариат руководствовался оценками экспертных комиссий. Но окончательная цена определялась в ходе переговоров и представляла компромисс интересов покупателя и продавца.
Планов громадье
Анализ правительственных постановлений и планов экспорта художественных ценностей показывает, что путь от продажи антиквариата второстепенного и немузейного значения к продаже уникальных произведений искусства из собраний ведущих музеев был не таким уж быстрым и легким, как можно заключить из опубликованных работ по этой теме. Решение о продаже уникальных произведений искусства далось не сразу. Руководство страны, приступая к массовому экспорту художественных ценностей и антиквариата, начало не с шедевров Эрмитажа. Более того, документы свидетельствуют, что существовала надежда, что до распродажи Эрмитажа дело не дойдет. Политбюро до поры отклоняло поступающие из-за границы предложения о продаже шедевров.
Два фактора привели к принятию решения о продаже шедевров — стремительный рост планов индустриализации и низкие доходы от продажи антиквариата в 1927/28 г.
План Совнаркома по реализации художественных ценностей на 1927/28 г. составил 8 млн руб. Фактически же из всех предоставленных музеями и закупленных на частном рынке антикварных вещей (стоимостью около 6 млн руб.) к лету 1928 г. Госторг, который в то время занимался художественным экспортом, продал только на 700 тыс., а по данным Наркомпроса и того меньше — на 500 тыс. руб. Большую часть этой суммы составила продажа дворца Палей. Ленинградгосторг выручил за него 455 тыс. руб.
Несмотря на явный срыв экспортного плана 1927/28 г., а может быть именно по причине пробуксовки антикварного бизнеса, Совнарком летом 1928 г. вновь увеличил контрольные цифры экспорта. План художественного экспорта на 1928/29 г. составил 11 млн руб. Однако и эта цифра не удовлетворяла масштабам индустриализации. Политбюро, явно недовольное результатами художественного бизнеса, создало свою комиссию под руководством Томского, которая должна была осуществить прорыв в деле «ликвидации художественных запасов страны». Решения комиссии Политбюро ознаменовали переход от продажи «второстепенного» антиквариата к спешной продаже шедевров Эрмитажа. Комиссия Томского постановила выделить 30 миллионный фонд антикварных ценностей для реализации в течение 2 лет. Из них 25 млн обеспечивалась продажей мировых шедевров. Вскоре появились и первые покупатели, потенциальные и реальные.
Жермен Селигман (Germain Seligman)
В то время как музеи старались защитить от продажи свои шедевры, поиск покупателей и посредников, которые взяли бы на себя организацию продаж за рубежом, шел полным ходом. Первой страной, где была произведена предварительная разведка, стала Франция. Серьезный контакт был опробован там еще осенью 1927 г. Именно тогда в Париже группа советских торговых представителей явилась к известному антиквару Жермену Селигману и пригласила его приехать в Москву, чтобы обсудить возможности сотрудничества в антикварном бизнесе. При этом «торговые представители» отказались обсуждать в Париже какие-либо детали.
Выбор фирмы Селигмана в качестве первого контакта для ведения переговоров не был случайным. Советскому руководству, очевидно, было известно, что основатель фирмы Жак Селигман, еще будучи молодым начинающим парижским антикваром, одним из первых приехал в царскую Россию, в Санкт-Петербург, для выяснения перспектив ведения антикварного бизнеса. Ему удалось получить доступ во дворцы русской аристократии, откуда он затем вывез на западный рынок немало произведений искусства. Он нашел в России состоятельных клиентов, среди которых был российский император Николай II и Великий князь Николай Михайлович, для которых он затем поставлял произведения искусства из Европы. Сын Жака Селигмана, Жермен, также побывал в России в 1910 г. Отец поручил ему вести переговоры с М.П.Боткиным о продаже фирме Селигмана коллекции русско-византийских эмалей. Это поручение Жермен выполнил.
Спустя десять лет после Октябрьской революции именно к Жермену Селигману, ссылаясь на репутацию его фирмы в царской России, и обратились представители советского руководства. Большевики не брезговали, как видно, использовать деловые контакты расстрелянного ими императора. Жермену Селигману было сказано, что, если он примет приглашение приехать в СССР, то советская виза будет ему выдана немедленно. Подобное заявление свидетельствовало о многом. В то время получить советскую визу либо вообще было невозможно, либо при положительном ответе приходилось ждать месяцами. Было ясно, что приглашение приехать в Россию шло от самых верхов советской власти.
Несмотря на заманчивость предложения, Селигман колебался, вспоминая все неудобства своего путешествия в Россию в 1910 г., и не будучи расположенным к новой власти. Окончательное решение за него принял его друг из Министерства Иностранных дел Франции, который настойчиво рекомендовал ехать. Главным доводом при этом было то, что СССР в то время обладал лучшей коллекцией французского искусства XVIII в. за пределами Франции и поездка Селигмана имела, таким образом, национальный интерес. Селигман согласился.
Воспоминания Жермена Селигмана о его переговорах с советскими представителями интересны тем, что хорошо показывают эволюцию планов руководства СССР в развитии антикварного экспорта10. При пересечении границы Селигману был оказан исключительный прием, на уровне приема дипломатических представителей, что вновь свидетельствовало о надеждах, которое советское руководство возлагало на эти переговоры. После размещения в гостинице «Савой», одной из лучших в Москве, и обязательного ритуала посещения мавзолея Ленина начались деловые переговоры. Однако их начало разочаровало парижского антиквара, который в глубине души, видимо, надеялся сразу получить шедевры Эрмитажа. Советское руководство вовсе не торопилось продавать шедевры. Хранилище, которое ему было показано, представляло громадный зал с рядами раскладных столов, заваленных безделушками личного характера — «письменными и туалетными приборами, коробочками для содержания ароматизированных веществ, табака, косметики и сотни других целей, некоторые из них были серебряные или посеребренные, другие декорированные камнями или эмалью». Было также несколько картин среднего качества.
Первый же раунд переговоров показал, что советское руководство выбрало фирму неправильно — Селигмана не интересовал антиквариат такого свойства, его фирма продавала шедевры. Вполне вероятно, что ошибка была допущена потому, что люди осуществлявшие торговлю антиквариатом в СССР имели мало представления о том, что такое шедевры, считая, что присутствие драгоценных металлов и камней в изделии уже превращает его в произведение искусства.
Несмотря на все протесты Селигмана, торговые представители (видимо, работники Госторга, через который в это время осуществлялся художественный экспорт) продолжали еще в течение нескольких дней пичкать его показом ценностей все того же качества. Только после его ультимативного заявления о немедленном возвращении в Париж, если истинные произведения искусства не будут ему показаны, демонстрации второстепенного антиквариата прекратились.
После этого тактика по форме, хотя и не по существу, несколько изменилась. Французского антиквара пригласил на разговор народный комиссар, видимо, А.В.Луначарский. Селигман описывает его, как образованного и приятного джентльмена, свободно владеющего английским и французским языками. В процессе разговора выяснилось, что цель этой встречи была все той же — убедить фирму взять на продажу второстепенный антиквариат. В качестве доказательства Луначарский показал Селигману каталоги аукционов в Нью-Йорке и Калифорнии, где подобного рода антиквариат продавался по вполне хорошим ценам. Хотя нарком просвещения прекрасно понимал, что Селигман хочет получить шедевры, он упорно продолжал убеждать его согласиться на предложение советского правительства.
Только исчерпав все доводы и приличия, видя несокрушимость позиции Селигмана, советские представители наконец согласились показать ему, как было сказано, «резервы». Среди них он немедленно узнал сокровища, виденные им во дворцах аристократии в 1910 г. Осмотр «резервов» продолжался несколько дней. Это был именно тот антиквариат, за которым Селигман приехал в СССР — картины, скульптура, прекрасная мебель, драгоценности, подсвечники и канделябры из хрусталя и золота, столики, инкрустированные полудрагоценными камнями. Однако ему тут же было заявлено, что показ не означает, что советское правительство будет продавать эти произведения искусства. В качестве экскурсии Селигману также была показана коллекция картин импрессионистов и постимпрессионистов из частных собраний Морозова и Щукина.
На своей последней встрече с Луначарским Селигман заявил, что только произведения искусства из «резервов» могут стать предметом сделки и после этого уехал ни с чем. Его рассказ позволяет сделать вывод, что в конце 1927 г., когда советское руководство приступало к организации массового художественного экспорта, речь не только не шла о распродаже национального музея Эрмитаж, но даже частные собрания из дворцов русской аристократии не были предметом переговоров о продаже. Руководство рассчитывало решить валютную проблему распродажей дорогих, но художественно и исторически мало значимых «безделушек». Первый шаг в выборе западного партнера для реализации второстепенного антиквариата, однако, был сделан неудачно. Впоследствии главной фирмой, через которую будет распродаваться второстепенный (наряду с первостепенным) антиквариат станет «Торговый дом Лепке» (Rudolf Lepke House) в Германии.
Тем временем индустриализация шла вперед полным ходом, и валютные проблемы СССР стремительно росли. Буквально через несколько месяцев после первого визита, весной 1928 г. в офис к Селигману в Париже вновь пришла группа советских представителей. На этот раз без всяких околичностей Селигману было предложено взять на себя посредничество в распродаже не только произведений искусства, показанных ему в Москве в составе «резервов», но и многого другого, что ему не удалось посмотреть. Колебания советского руководства по поводу продажи произведений искусства, таким образом, к этому времени были преодолены. Как стало ясно из предложения, речь шла о переправке во Францию целых составов поездов с антиквариатом, и Селигману были обещаны права решать, что и в какой последовательности будет отгружено из СССР.
По его собственному признанию, это предложение лишило его дара речи. Однако государственный порядок, принятый во Франции требовал получить одобрение, официальное или неофициальное, для проведения столь широкомасштабной кампании. Селигман попросил тайм-аут. Сделке века, однако, не суждено было осуществиться. Юрисконсульт Министерства иностранных дел рекомендовал Селигману отказаться от предложения по причине пока еще напряженных дипломатических отношений с СССР (они были заключены в конце 1924 г., но многие спорные вопросы советско-французских отношений все еще дискутировались), а также потому, что французское правительство не могло взять обязательств физически и юридически защитить имущество СССР против притязаний его прежних владельцев, многие из которых находились в парижской эмиграции. Селигман отказался.
Впоследствии, когда публично прошли аукционы в Германии и Австрии, включая распродажу Строгановского дворца, а особенно после того, как были официально подтверждены продажи шедевров Эрмитажа Государственному казначею США (Secretary of the Treasury of the USA) Эндрю Меллону (это был уже следующий этап эволюции художественного экспорта из СССР), Селигман горько жалел, что не продолжил деловых контактов с советским правительством.
Однако сожаление об упущенных возможностях было не единственным чувством, которое Селигман испытал как профессиональный антиквар. Признавая, что Советское правительство имело юридическое право продавать произведения искусства из Эрмитажа, коль скоро это был национальный музей, он был шокирован, как впрочем и весь художественный мир, узнав о продаже шедевров. Он назвал распродажу Эрмитажа наиболее волнующим, возбуждающим и в то же самое время разочаровывающим и сокрушительным предприятием того времени. Сумма, полученная советским правительством от продажи, была сама по себе немалой, но решить финансовые проблемы СССР с ее помощью было невозможно — пытаться сделать это, было все равно что пытаться закрыть дыру в плотине пальцем. «Но потери России были нашими приобретениями», — не преминул тут же добавить Селигман.
|
