"Защита русского дела на Днестре и Сане есть защита его на Днепре и, работая в Галиции, мы работаем для нашей национальной самообороны"(1), — писал весной 1913 года в докладной записке на имя премьер-министра Владимира Николаевича Коковцова член Государственной думы, руководитель Галицко-русского общества граф Владимир Алексеевич Бобринский (1867-1927). Что же представляло из себя «русское дело в Галиции» и в чем должна была проявляться поддержка его со стороны России? Наконец, почему именно в 1913-м этот вопрос встал так остро?

Среди пестрого спектра национально-политических движений народов, населявших империю Габсбургов, существовало и пророссийское направление, именовавшееся русским, русофильским или же москвофильским. Возникшее в середине XIX века в качестве одного из вариантов идентичности восточнославянского населения Габсбургской монархии (русинов), в начале XX столетия оно оформилось в самостоятельное национально-политическое движение, составлявшее заметную конкуренцию набиравшему силы украинскому движению. В основе идеологии москвофилов лежала концепция единого русского культурно-исторического пространства, неотъемлемой частью которого являлись и «руськие» земли Австро-Венгрии — Восточная Галиция, Буковина, Угорская Русь.

При этом активисты постоянно подчеркивали, что под русским единством ими понимается единство духовное и культурное, но не политическое. Лояльность по отношению к Габсбургам была одним из основных компонентов русофильской идеологии. Тем не менее, по мере роста напряженности в отношениях Петербурга и Вены, отношение к русофильскому движению со стороны центральных имперских властей становилось все более настороженным. Наконец, в 1912-1914 годах австро-венгерские власти перешли к неприкрыто жесткой политике по отношению к наиболее радикальной части русофильского движения.

В то время, когда была составлена записка графа Бобринского, активно велась подготовка к судебным процессам по обвинению нескольких десятков русинов — подданных Габсбургской монархии — в государственной измене. Их обвиняли в ведении православной агитации и пропаганде сближения с Россией. Ощущение неумолимо приближающейся войны способствовало росту всеобщей подозрительности. В этих условиях активные контакты русинов, австрийских подданных, с гражданами Российской империи, могли стать основанием для подозрений. Вопрос о православной агитации был более противоречивым. Официально в Габсбургской монархии православие не было запрещено, а в Буковине было даже преобладающим вероисповеданием, однако на практике попытки перейти в православие из другой религии жестко пресекались властями(2). Наиболее известны события 1882 года, когда попытка жителей галицийского села Гнилички перейти в православие из унии закончилась проведением «процесса Ольги Грабарь». Тогда перед судом предстали видные представители русофильского направления — протоиерей Иоанн Наумович, Адольф Добрянский, Ольга Грабарь (мать знаменитого русского художника Игоря Грабаря) и другие. Обвиняли их в том, что они стремились «возбудить симпатии к России и тем самым оторвать Галичину, Буковину… и северную Угорщину от австрийской державы»(3). Несмотря на то, что обвинения не нашли подтверждения в суде, суд присяжных признал Наумовича и еще нескольких подсудимых виновными в нарушении общественного спокойствия и приговорил их к нескольким месяцам заключения. Наумович вынужден был покинуть Австро-Венгрию и последние годы жизни провести в России.

В 1903-1904 годах в Угорской Руси — исторической области, входившей в состав Венгерского королевства, — прошел судебный процесс, на котором обвинения в антигосударственной деятельности были представлены нескольким крестьянам села Иза, перешедшим в православие. Стоит отметить, что массовый переход жителей в православие нередко носил протестный характер, в основе его лежали не только религиозные, но и социальные противоречия.

По мере того как возрастала напряженность в российско-австрийских отношениях, деятельность активистов русского движения вызывала все больше подозрений со стороны как краевых, так и венских властей. Наместник Галиции, известный краковский историк Михал Бобжиньский, в своих воспоминаниях высказывал убежденность в том, что вся издательская и просветительская деятельность русофилов была направлена на формирование в народе чувства единства с Россией и на борьбу с католичеством и украинизмом. Особенно он отмечал активность общества имени Качковского и работу так называемых бурс — «русских» общежитий для молодежи(4). Заметную роль в этой деятельности играло и российское Галицко-русское общество. Основанное в 1902 году, оно ставило своей целью «оказывать всякого рода нравственную и материальную поддержку русским галичанам и их семействам временно или постоянно проживающим в С. -Петербурге»(5). Таким образом, первоначально деятельность общества не распространялась за пределы Российской империи. Но с 1908 года, во многом благодаря его председателю графу Бобринскому, работа организации приобрела иной характер. Все больше внимания ее члены уделяли поддержке русского (русофильского) движения в Австро-Венгрии. Сам Бобринский неоднократно совершал поездки в Галицию, Буковину и Угорскую Русь, поддерживал тесные контакты с активистами русофильского движения. Деятельность Бобринского вызывала опасения со стороны австрийских властей, и в декабре 1910 года, по сообщению посла в Вене Н. Н. Гирса, было издано распоряжение о его розыске и задержании(6).

Граф не раз обращался к российским властям с предложением об организации систематической помощи русофилам в Австро-Венгрии. Будучи убежден в том, что эта работа является делом государственной важности, он внес несколько предложений относительно финансирования русофильских организаций. Прежде всего Бобринский предлагал довести объем выделяемых средств до 200 тысяч рублей в год. Кроме того, «изыскать постоянный и нормальный источник денежных средств путем ассигнования в законодательном порядке достаточных сумм в виде секретных средств МИДа»(7). Далее он высказал мнение, что «расходовать плодотворно эти средства можно только путем постоянных сношений преданных частных лиц в России с русскими патриотами Прикарпатья». Бобринский хорошо понимал, что открытое оказание помощи со стороны официального Петербурга может привести к осложнениям в австро-русских отношениях, поэтому он предлагал передавать выделенные деньги русским учреждениям Галиции, Буковины и Угорской Руси под видом жертв русских частных лиц и обществ. По его мнению, «таким образом, не только Австро-Венгерское правительство, но и получатели денег не будут знать о причастности нашего правительства к этому делу»(8).

В Петербурге к подобным инициативам относились с осторожностью. Единого мнения о целесообразности оказания помощи русофилам не существовало. Руководство МИД опасалось осложнений в и без того напряженных отношениях с Австро-Венгрией; министр финансов указывал на рост расходов на военные нужды и, соответственно, невозможность выдачи необходимых средств. А вот, с точки зрения представителей военного ведомства, разработка и осуществление комплекса мер, направленных на поддержание и развитие пророссийских симпатий, были весьма целесообразны. В записке, представленной штабом Киевского военного округа в начале века, указывалось: «По наступлении в пределы Галиции предполагается воспользоваться тяготением Русской Галицийской Партии к России, с целью расположить к ней местное население. Орудием этого могут служить, во-первых, сельские священники, пользующиеся огромным влиянием на местное население; далее некоторыми представителями этой партии, которые при необходимости (если война, безусловно, предвидится в ближайшем будущем) могли бы и в мирное время вести агитацию в пользу России»(9).

Наиболее активно идею оказания помощи «Подъяремной Руси» поддерживали в Священном синоде. Обер-прокурор Синода В. К. Саблер в письме министру иностранных дел С. Д. Сазонову высказал мысль о том, что «желательно иметь в числе православных священников в Галиции несколько человек из наиболее выдающихся священников, пока пребывающих в Унии, но готовых перейти в Православие, если они будут материально обеспечены»(10). Эта идея нашла понимание у иерархов православной церкви, прежде всего митрополита Волынского Антония (Храповицкого) и митрополита Холмского Евлогия (Георгиевского). Они неоднократно лично встречались с приезжавшими в Россию австрийскими русинами, способствовали устройству их в семинарии и дальнейшему получению ими сана. Таким образом, основная помощь австрийским русофилам со стороны велась именно в направлении укрепления и развития православия в «руських» землях Австро-Венгрии.

Усиление напряженности в отношениях Петербурга с Веной и одновременно определенные успехи русофильской и православной пропаганды послужили причиной того, что центральные и региональные власти Австро-Венгрии пошли на ужесточение политики в отношении москвофилов. Наиболее активные меры были предприняты в Венгрии, где «патологическое беспокойство по поводу контактов русинов с Россией перешло в патологический страх»(11). Апофеозом стало проведение в городе МармарошСигет, административном центре одного из комитатов в северо-восточной части Венгрии, громкого судебного процесса по обвинению в государственной измене. Обвинение, предъявленное архимандриту Алексею Кабалюку и ряду других лиц (в основном это были крестьяне и особы духовного звания) гласило: «Означенные лица находятся в сношениях с графом Бобринским, жительствующим в Петербурге, русским подданным, председателем «Русского национального союза»… с Евлогием Холмским, Антонием Житомиро-Волынеким, православными русскими епископами, с афонскими, холмскими, московскими, киевскими, почаевскими и яблочинскими православными монахами и получают от них денежную поддержку… Они вошли в соглашение с целью обратить униатских жителей государства в православную русскую веру… Все это делалось с целью присоединения означенных территории к русскому государству и подчинения их скипетру русского царя»(12). По делу привлекалось около двухсот человек, но в конечном итоге перед судом предстали 94 обвиняемых. Обвинение основывалось на показаниях полицейского агента А. Дулишковича; в качестве улик представлены были богослужебные книги и Библия, напечатанные в России(13).

В это же время во Львове под подозрение властей попали галицийские русофилы. Весной 1912 года были арестованы два православных священника — И. Гудима и М. Сандович, журналист С. Бендасюк, студент В. Колдра. Два года они находились в тюрьме без предъявления обвинения(14). В ходе следствия отслеживались их контакты, прежде всего с Бобринским, корреспондентом газеты «Новое время» Д. Вергуном, а также А. Геровским, привлеченным к суду по Мармарош-Сигетскому делу. Один из руководителей австрийской контрразведки Макс Ронге считал, что аресты во Львове доказали, что «Галиция глубоко была отравлена русскими интригами»(15). Излагая официальную версию обвинения, Ронге писал, что «следствие установило их связь с известным агитатором графом Бобринским, с русско-галицийским благотворительным союзом, с местами русофильской пропаганды — Почаевским православным монастырем, интернатом в Житомире и русским разведывательным бюро»(16). При этом в самом штабе Киевского военного округа, в ведении которого находилась и организация разведки против Австро-Венгрии, сведениями о том, были ли обвиняемые связаны с русской разведкой, не располагали(17).

Процесс в Мармарош-Сигете начался в декабре 1913 года и привлек внимание как в Австро-Венгрии, так и в России. Отношение к процессу и обвинениям, предъявленным подсудимым, было неоднозначным. Даже убежденный противник русофилов председатель Украинского клуба в общеимперском парламенте Кость Левицкий писал об обвиняемых как о «невинных жертвах, поскольку давление венгров, доведших их до полного упадка национально-культурной жизни и экономического краха, сделало их легкими жертвами русофильской пропаганды»(18). В защиту обвиняемых высказывались и многие общественные деятели — чехи В. Клофач, Т. Г. Масарик и М. Годжа, венгерский публицист В. Аради, по чьему ходатайству из Будапешта приехали защищать обвиняемых лучшие адвокаты.

Российские наблюдатели, говоря о процессе, высказывались весьма сдержанно, и на это у них были веские основания. Как сообщал консул в Будапеште М. Н. Приклонский, «венгерское правительство уверено, что российское правительство не причастно к пропаганде среди угроруссов, но… уверено, что таковая пропаганда ведется на деньги Священного Синода и гр. Бобринского»(19). Консул также просил уточнить позицию российской стороны, на что и поверенный в делах посольства в Вене Н. А. Кудашев, и товарищ министра иностранных дел А. А. Нератов единодушно высказали убежденность в том, что необходимо «соблюдение безусловной корректности по отношению к венгерским и австрийским русинам»(20). Нератов особенно подчеркнул, что «если под словами «русская пропаганда» понимать деятельность, направленную на отторжение от Габсбургской монархии земель с русским населением, то нет никакого сомнения в том, что императорское правительство вовсе не причастно к подобной деятельности»(21). При этом в МИД проявляли даже определенное понимание «принятия строгих контрольных мер», вызванных «недопустимым в каком бы то ни было государстве вмешательством во внутренние дела чужой державы», которые допускает граф Бобринский, со «свойственной ему необузданной пылкостью и бестактностью»(22). Таким образом, официальные лица сохраняли подчеркнуто нейтральную позицию по отношению к обвиняемым в пророссийских симпатиях русинам.

Одно из основных обвинений — в сотрудничестве с графом, подозреваемым в организации шпионажа против Австро-Венгрии, — было сорвано приездом в Мармарош-Сигет самого Бобринского, решившего выступить на процессе в качестве свидетеля. Не получив разрешения австрийских властей на въезд, он приехал в Венгрию через Румынию под гарантией неприкосновенности со стороны венгерской администрации. При этом российские дипломаты в Австро-Венгрии высказывались против такого шага, поскольку неоднократно получали заверения властей о том, что граф будет арестован(23). Тем не менее сотрудникам российского консульства в Будапеште удалось убедить министра иностранных дел Австро-Венгрии Л. Берхтольда в том, что показания Бобринского будут уместны на процессе(24).

В судебном заседании Бобринский показал, что имел контакты с провокатором Дулишкевичем, который встречался с: ним в Петербурге и выказывал интерес к русскому движению и распространению православия. При этом граф не отрицал, что оказывал денежную помощь «угророссам», но категорически отвергал, что средства эти выделялись российским правительством. Позднее, выступая на заседании Государственной думы, Бобринский еще раз подчеркнул, что как таковой цели пропаганды православия у него не было, «ибо и пропаганды никакой нет ни с моей стороны, ни с чьей бы то ни было… угрорусский народ давно и всегда считал себя православным»(25). Мармарош-Сигетский процесс закончился в марте 1914-го. Алексей Кабалюк был осужден на четыре с половиной года тюрьмы, остальные обвиняемые были приговорены к разным срокам заключения и денежным штрафам.

Уже по ходу этого процесса, в декабре 1913 года, в Черновцах были арестованы братья Алексей и Георгий Геровские, названные вдохновителями и руководителями организации, замышлявшей государственную измену. Оба брата, внуки А. Добрянского, были активными деятелями русофильского движения. Алексей с 1910 года издавал газету «Русская правда», был редактором «Православной Буковины»(26). Он вспоминал, что информацию о готовящемся аресте получил задолго до начала процесса, когда находился в России, а главный обвиняемый о. Алексей (Кабалюк) совершал поездку по Америке. Оба они сочли необходимым вернуться на родину, чтобы разделить участь своих единомышленников(27). Позднее Геровским удалось бежать из тюрьмы и перебраться в Россию.

Посол в Вене Н. Н. Шебеко получил записку, поданную Алексеем Геровским, в которой он излагал обстоятельства своего ареста, в том числе и попытку своей вербовки со стороны буковинских властей и местных украинских активистов. По его словам, «летом 1913 года один еврейский маклер предложил мне как издателю популярной политической газеты «Русская правда» войти в соглашение с австрийским правительством и украинской партией, находящейся на услужении у последнего, и изменить направление моей газеты в желательном для Вены и украинцев смысле. За это мне была обещана значительная сумма денег и различные другие льготы, в том числе депутатское кресло в австрийском парламенте»(28). Геровский полагал, что именно его решительный отказ от подобного предложения и послужил причиной ареста братьев, поскольку до того они не замечали со стороны властей сколько-нибудь негативного отношения. В то время, когда два брата находились под арестом, их третий брат — Роман — опубликовал в российской газете «Новое время» открытое письмо министру-президенту Венгрии Стефану Тиссе, в котором решительно опроверг обвинения, предъявленные ему и братьям. Он напомнил, что дядя нынешнего министра, граф Колман Тисса, выступил с аналогичными обвинениями против деда и тетки Геровских — Адольфа Добрянского и Ольги Грабарь на процессе 1882 года, и тогда обвинения эти не нашли подтверждения в суде(29). Роман Геровский подчеркнул, что протест против политики венгерских властей и их представителей не может считаться и не является антигосударственной деятельностью. Он заметил, что «мы остались русскими, не видя между своей национальностью и австрийским патриотизмом никакого противоречия».

Процесс во Львове, начавшийся 9 марта 1914 года, во многом напоминал судилище в Мармарош-Сигете. Хотя Ронге писал, что «материал так недвусмысленно подтвердил обвинение в государственной измене, что защитник не смог его опровергнуть»(30), никто из обвиняемых не признал себя виновным, а в ходе судебных слушаний они настаивали на том, что их деятельность не была враждебной по отношению к Габсбургской монархии. Отрицали они и обвинения в получении денежных субсидий от российского правительства(31). Обвинение в основном было основано на показаниях свидетелей, однако эти показания не раз удавалось опровергнуть защите, которую возглавляли лидеры Русско-народной партии В. Дудыкевич и А. Черлюнчакевич. Большинство свидетелей показывали, что подсудимые действительно бывали в России, встречались с Бобринским, митрополитом Антонием, другими активистами Галицко-русского общества, однако о каких-либо антигосударственных действиях со стороны подсудимых свидетелям не было известно. В качестве улик фигурировали не только отпечатанные в России богослужебные книги, но и художественная литература, в частности повесть Н. В. Гоголя «Тарас Бульба», изъятая у студента Колдры. Освещавший процесс корреспондент «Нового времени» язвительно заметил, что на скамье подсудимых оказались «украинские казаки старых времен… сегодняшнее заседание было посвящено разбору классической литературы»(32).

Большое впечатление произвел и приезд на процесс пяти депутатов Государственной думы, обратившихся к подсудимым со словами: «Целуем ваши вериги! «. Защита настаивала на появлении в качестве свидетеля архиепископа волынского Антония (Храповицкого). Обер-прокурор Синода Саблер выразил свое согласие и обратился за разрешением на подобную поездку к императору, который также согласился с подобной возможностью(33). Однако министр иностранных дел Сазонов высказал мнение, что «при нынешнем положении вещей такая поездка легко могла бы привести к неприятным случайностям, одинаково не желательным как с точки зрения интересов иерарха Русской Православной Церкви, так и с точки зрения наших политических отношений с Австрией»(34), и счел поездку недопустимой. Бобринского, готового выступить и тут, суд не счел возможным выслушать, поскольку тот недавно уже был обвиняемым на Мармарош-Сигетском процессе. Тем не менее граф высказал свое отношение к обвинениям, выдвинутым на Львовском процессе. По его словам, само понятие «русофильская партия» не имеет смысла, поскольку «в Галичине среди русских не может быть русофильской партии, ибо русские не могут быть русофилами или русофобами; француз, венгерец, немец может быть русофилом или русофобом; русские же могут быть просто русскими, не великороссами, а просто русскими»(35). При этом Бобринский вновь вернулся к высказываемой уже им мысли о том, что и сами процессы, и общее негативное отношение австрийских и венгерских властей к русофильскому движению в целом, особенно к его массовой, «народной» составляющей, имеют политический характер. Он отметил, что «Австрия сто лет относилась терпимо и даже благосклонно к своим русским подданным… но затем, лет сорок тому назад… стали искусственно и насильственно насаждать украинское мазепинство в самой ужасной его форме — ненависти ко всему православному и всему русскому»(36). И, по его мнению, именно позиция австрийских властей в «галицком вопросе» существенно осложняет австро-русские отношения.

Процесс завершился 6 июня 1914 года полным оправданием подсудимых. Левицкий счел это вполне предсказуемым, поскольку нарочито смехотворные доказательства серьезных обвинений не могли стать основой для иного вердикта присяжных. Интересно, что лидер украинского движения в своих воспоминаниях высказывал убеждение, что процесс был инспирирован польской администрацией для того, чтобы доказать свою непричастность к русофильской пропаганде(37). Подобные соображения высказывал и посол России в Вене Шебеко, отметивший, что «самый вердикт присяжных (по 20 пунктам обвинения он был единогласным оправданием, а по 4 из 10 голосов 8 высказались за оправдание) многими объясняется как сознательный политический маневр присяжных заседателей-поляков: вердикт этот будто бы главным образом основан на расчете, что оправдательный приговор наносит удар слишком усилившемуся [в] последние годы мазепинству и, усилив русскую партию, служит службу полякам, закрепив раскол среди галичан. Он равным образом будто бы послужит на пользу полякам в пределах России». Шебеко при этом подчеркивал, что весь процесс носил явный политический характер, и «поэтому неудивительно, что все участвовавшие в нем элементы, начиная с коронных судебных властей и кончая присяжными, испытывали на себе влияние политических и национальных интересов». Оценивая возможные последствия оправдательного приговора, посол отмечал также, что «приговор не успел снять с обвиняемых всякое подозрение в глазах общественного мнения Австрии. Здесь невольно чувствуют, что за закономерным стремлением к культурному сближению с Россией — какового они ни сколько не скрывают — у галичан таится глубокое тяготение к России, которое не может рано или поздно не вылиться в политическое сближение»(38).

Эти подозрения в нелояльности по отношению к Габсбургам оказались для многих русофилов роковыми. Уже через несколько месяцев после оправдания подсудимых на Львовском процессе, с началом мировой войны, на них обрушились жестокие репрессии. Арестованы были депутат рейхсрата от Русской народной партии Д. А. Марков, адвокат, доктор права К. С. Черлюнчакевич, защищавший подсудимых на недавнем Львовском процессе. В Перемышле был расстрелян оправданный на этом суде о. Максим Сандович. Казнены, нередко без суда или же по решению военных судов, десятки «руських» крестьян, заподозренных в шпионаже, а на деле просто посещавших читальни общества им. Качковского, голосовавших за кандидатов от Русско-народной партии или же просто носивших православный нательный крестик. Многие сотни галицийских, буковинских, угорских русинов были заключены в лагеря Терезин и Талергоф. Нелегкой была судьба и тех, кто покинул родные места. Многие тысячи галицийских беженцев оказались рассеяны по России, разделив с нею все тяготы военных и революционных лет…
Примечания

1. Докладная записка гр. В. А. Бобринского 26 мая 1913 Г.//АВПРИ. Ф. 135. Оп. 747. Д. 152/118. Л. 5-32.

2. Пашаева Н. М. Очерки истории русского движения в Галичине XIX-XX вв. i»l.2007. С. 139.

3. Там же. С. 90.

4. Bobrzyriski M. Z moich pamitjtnikow. Wroclaw; Krakow. 1957. S. 298.

5. Галицко-русское благотворительное общество в С-Петербурге. Отчет о деятельности Галицко-русского благотворительного общества за 1911 г. СПб. 1912. С. 26.

6. Н. Н. Гирс — С. Д. Сазонову 4/17 декабря 1910 Г.//АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. 1910 г. Д. б. Л. 265-266.

7. Докладная записка гр.

8. А. Бобринского 26 мая 1913 г.//Там же. Ф. 135. Оп. 747. Д. 152/118. Л. 5-32.

8. Там же.

9. Материалы об организации и ведении тайной разведки в Галиции и Австро — Венгрии//РГВИА. Ф. 1759. Оп. 3. Д. 1367. Л. 67.

10. В. К. Саблер — С. Д. Сазонову. 17 декабря 1913 Г.//АВПРИ. Ф. 135. Оп. 747. Д. 155/117. Л. 41.

11. Magocsi P. R. The Shaping of National Identity. Subcarpatian Rus’. 1848-1948. London.1978. P. 68.

12. Геровский А. Иза и сиготский npoцecc// http://www.ukrstor.com/gerovskij iza.htm.

13. Поп И. Энциклопедия Подкарпатской Руси. Ужгород. 2006. С. 245.

14. Пашаева Н. М. Указ. соч. С. 140.

15. Ронге М. Разведка и контрразведка. СПб. 2004. С. 73.

16. Соколов Л. К 90-летию судебного процесса по делу С. Бендасюка и товарищей. «Русская правда»//www. pravda.org.ua.

17. Доклад полковника отдельного корпуса жандармов Белевцева. 25 мая 1912 Г.//РГВИА. Ф. 1759. Оп. 3. Д. 1387. Л. 27.

18. Левицкий К. Icropiя полiтичноi думки галицьких украiнцiв. 1848-1914. На пiдставi. Львiв. 1926. С. 683.

19. Донесение консула в Будапеште д.с.с. Приклонского от 3/16 ноября 1913 г.// АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. 1913 г. Д. 14. Л. 56.

20. Н. А. Кудашев — А. А. Нератову 10 ноября 1913 Г.//АВПРИ. Ф. 133. Оп.470. 1913 г. Д. 14. Л. 61-62.

21. Нератов — Кудашеву. 27 ноября 1913 г.//Тамже. Л. 72-73.

22. Весьма доверительное письмо посла в Вене. 27 марта (9 апреля) 1913 г.//Там же. Ф. 135. Оп. 474. Д. 155/177. Л. 1-2.

23. Донесение Кудашева 10/23 января 1914 г.//Там же. Ф. 172. Оп. 514/1. Д. 1973. Л. 34.

24. Донесение Кудашева 22 января/ 4 февраля 1914 г.//Там же. Л. 43.

25. Россия. Государственная Дума. Четвертый созыв. Сессия П. 10 мая 1914 г. Ст. 386.

26. Поп И. Указ. соч. С.132.

27. Геровский А. Иза и сиготский процесс.

28. Записка А. Геровского. 13 июня 1914 г.// АВПРИ. Ф. 172. Оп. 514/2. Д. 861. Л. 2.

29. Новое время. 1914. 10/23 мая.

30. Ронге М. Указ. соч. С. 74.

31. Новое время. 1914. 5/18 марта.

32. Там же.

33. В. К. Саблер — С. Д. Сазонову. Секретно. 22 марта//4 апреля 1914 г.// АВПРИ. Ф. 133. Оп.470. 1914г. Д.165. Л.14.

34. Сазонов — Саблеру. 28 марта/ 10 апреля 1914 Г.//АВПРИ. Ф. 133. Оп.470. 1914г. Д. 165. Л.15.

35. Россия. Государственная Дума. Четвертый созыв. Сессия П. 10 мая 1914 г. С. 386.

36. Там же.

37. Левицкий К. Указ соч. С. 99.

38. Н. Н. Шебеко — С. Д. Сазонову. 2/15 июня 1914 Г.//АВПРИ. Ф. 133. Оп.470. 1914г. Д.165. Л. 116.