15 лет назад в Санкт-Петербурге увидела свет книга стихов Бориса Садовского (1881-1952), значительного поэта Серебряного века, чьё имя было возвращено народу одним из последних. Понять можно. По убеждениям он был монархистом, а в годы советской власти стал православным христианином, что, вероятно, мало вдохновляло издателей и до и после наступления нынешней либеральной эпохи. Однако его разнообразное творческое наследие и незаурядно-трагическая судьба не могли не интересовать исследователей. «Открывателем» Садовского в новое время стали И.Андреева и петербургский историк литературы Сергей Шумихин (1953-2014). Изысканная проза Садовского выходила в 1990-е отдельными книгами: «Лебединые клики» (сборник повестей и рассказов), «Приключения Карла Вебера: Роман», «Записки (1881-1916)», без которых Серебряный век «не полный».
В 2001 году под эгидой Гуманитарного агентства «Академический проект» (Малая серия Новой библиотеки поэта) вышла книга стихов Бориса Садовского: «Стихотворения, рассказы в стихах, пьесы и монологи», вступительная статья и комментарии С.В. Шумихина.
Здесь мы остановимся лишь на некоторых исключительных моментах судьбы писателя и только в ракурсе заданной темы: Борис Садовский как насельник вечной Святой Руси.
Примечательно, что первым стихотворением, которое опубликовал двадцатилетний поэт, была баллада «Иоанн Грозный» (1901). В балладе нет осуждения царю, что не свойственно эпохе, которая расцветала революционным террором как язвами тело прокажённого, но есть понимание задачи Самодержца в описываемый момент: «Сразить надменное боярство и Русью править одному».
Валерий Брюсов ввёл Садовского в литературные круги, и вскоре тот стал популярен, его с охотой печатали все самые известные журналы Москвы и Петербурга.
Его родовая фамилия Садовский, Садовской - литературное имя, «стилизованное под старину», под боярскую древность. Падение самодержавия, что совпало с катастрофой его тела (Садовской оказался полностью парализован в 35 лет), он воспринял как конец России, эпохой перед Антихристом.
Бесы, куражившиеся над эпохой Серебряного века, взыскали своё и с Садовского. Сифилис он лечил с чрезмерным усердием и залечил себя ртутными препаратами. В результате местные параличи завершились параличом полным. В поисках целителя он обошёл светил профессуры, обращался к Андрею Белому как антропософу, свёл знакомство с шарлатанами всех мастей - доморощенными и экзотическими. Жил с адом в душе, а близкие ничего в нём понять не могли. Он заболел в 23, он сходил с ума. Из «Записок»: «Душевных мучений моих родные не понимали. Мать предлагала любоваться природой, отец советовал читать Пушкина. Я был недалек от самоубийства. Потом возникло философское отношение к неизбежному. Сумасшествие и смерть казались мне желанным и наилучшим выходом. Так протянул я до весны. Гулял по Нижнему с адом в душе, но элегантно одетый. Даже ухаживал за гимназисткой Шурочкой, дочерью частного пристава. Я назначал ей свидания на кладбищах...»
Целителя он нашёл там, где поначалу и не думал искать.
В 1921 епископ Варнава (Беляев; «юродивый епископ»), живший в Нижнем Новгороде, где некогда были «имения» Садовского, записал в дневник: «Позвали к одному больному, уже второй раз. Это известный наш поэт и писатель N (Садовской, который написал «Ледоход»). Прожил жизнь блудно и атеистом. Теперь расплачивается за прошедшую жизнь (впрочем, он молодой человек, лет 35-40), прикован к креслу и постели. Но хотя с виду жалкий человек, душа его раскаялась во всех своих прегрешениях, а болезнь его теперь является с одной стороны очищением от прежних грехов, а с другой - пособием и побуждением к духовной жизни. Господь не оставляет его Своим утешением».
Пережив мировоззренческий кризис, Садовской записал в дневнике: «Я перехожу окончательно и бесповоротно на церковную почву и ухожу от жизни. Я монах... Православный монах эпохи «перед Антихристом»«. Сергей Шумихин замечает, что «схима» отнюдь не привела к творческому кризису, не разрушила писательскую способность, подобно тому как это произошло с Гоголем. Напротив, произведения 1920-1940-х годов - вершина творчества Садовского».
Могила писателя Бориса Садовского и супруги Надежды Ивановны
В канун Апокалипсиса, верно, ему казалось логичным, жизнь на кладбище. С конца 1920-х, пережив чудовищный голод в родном Нижнем Новгороде, перебравшись в Москву и до смертного часа, который пробил 5 марта 1952 года, он жил в Новодевичьем монастыре; одно время в церковном полуподвале, потом в башне монастыря (исследователями установлены места его «кладбищенского проживания»). Строения монастыря-музея в то время были заселены множеством народа, в том числе людьми творческими и некоторыми из «бывших». Между прочим, в монастыре до ссылки жил архитектор и реставратор Пётр Барановский, которому мы обязаны чертежами Казанского храма на Красной площади (по ним и восстановлен) и Чудова монастыря в Кремле; по легендарным сведениям его заслуга - сохранение собора Василия Блаженного.
Жена Садовского Надежда Ивановна была из тех женщин, на которых русским писателям иногда везёт, кому-то кажется, так часто везёт. Она разбирала каракули паралитика, чья живая душа, чей ясный мозг горели верой и творчеством.
Заметим, при таком диагнозе люди сходили с ума, глохли и слепли, Садовской был осведомлён о целой веренице известнейших имён. Он избежал безумия, пережив почти всех, с кем водил знакомство и с кем был дружен в годы короткого Серебряного века.
Он был любителем литературных мистификаций, феноменально «подделывая» стиль некоторых своих сочинений под разных авторов. Некоторые его стилизации «разоблачены» лишь в новое время.
В 1925 году до Парижа докатился слух о смерти Садовского, слух ложный, неведомо откуда взявшийся. Владислав Ходасевич, друживший с Садовским, написал сердечный некролог - некролог-эссе. Благодаря этому произведению, рождённому странной ошибкой или мистификацией, нам стало известно многое о характере писателя, во всяком случае, в интерпретации проницательного автора «Державина». Ходасевич, говоря о Садовском, называет одну из причин «его неладов с литераторами». Причиной были «политические тяготения Садовского». Либерал Ходасевич пишет: «Я нарочно говорю - тяготения, а не взгляды, потому что взглядов, то есть убеждений, основанных на теории, на строго обдуманном историческом изучении, у него, пожалуй, и не было. Однако ж любил он подчеркивать свой монархизм, свою крайнюю реакционность. Мне кажется, повторяю, что тут им руководило скорее эстетическое любование старой, великодержавной Россией, даже влюбленность в нее - нежели серьезно обдуманное политическое мировоззрение. Как бы то ни было, монархизм в эпоху 1905-1907 годов был слишком непопулярен и для писателя не мог пройти безнаказанно. Садовской же еще поддразнивал. То в богемское либеральнейшее кафе на Тверском бульваре являлся в дворянской фуражке с красным околышем; то правовернейшему эсеру, чуть-чуть лишь подмигивая, расписывал он обширность своих поместий (в действительности - ничтожных); с радикальнейшей дамой заводил речь о прелестях крепостного права; притворялся антисемитом, а мне признавался, что в действительности не любит одних лишь выкрестов; когда я переводил Бялика, Черниховского - их поэзией Садовской восхищался». И ещё, может быть, даже более глубокое, нежели предыдущее, понятое Ходасевичем: «Конечно, во всем этом было много ненужного озорства. Но как холодностью, сухостью прикрывал он доброе, отзывчивое дружеское сердце, так под вызывающей крепостнической позой прятал огромнейшую, благоговейную, порою мучительную любовь к России...» А однажды, когда Садовской «вдребезги больной, едва передвигающий ноги, обутые в валенки (башмаков уже не мог носить), поминутно оступающийся, падающий», излив Ходасевичу душу, Садовской «заплакал, а плачущий Садовской - не легкое и не частое зрелище! Потом утер слезы, поглядел на меня и сказал с улыбкой:
- Это все вы Россию сгубили, проклятые либералы. Ну, да уж Бог с вами».
Простил, православная душа.
В книге 2001 года впервые опубликован «Императорский венок» - это венок сонетов. Каждому императору, а их было 14 императоров, сонет. (Примечательно, что великих князей от Александра Невского до Дмитрия Донского тоже было 14, и это всё не единственные знаки высшей поэтики России даже и на формальном уровне). Но перед нами неполный венок. Венок как знак высшего мастерства поэта должен состоять (стоит ли напоминать?) из четырнадцати 14-строчечных стихотворений, последняя строка каждого становится первой строкой последующего. Завершается венок магистралом - 15-м сонетом, состоящим из первых строк 14-ти сонетов. В «Императорском венке» 14-й сонет «Николай Второй» считается уничтоженным. Отсутствует и магистрал. Но по 13-му сонету нам известна первая строка. А значит, вычислим и магистрал...
Борис Садовской
ИМПЕРАТОРСКИЙ ВЕНОК
1. ПЕТР ПЕРВЫЙ
Державный взмах двуглавого орла
На Запад мчит, и Русь затрепетала.
Кто твой отец, родная мать не знала,
И родина тебя не приняла.
Недаром кровь стрелецкая текла
И к праведному небу вопияла;
Какой Москва была, какою стала,
Куда твоя рука нас привела?
Дыша на Русь огнем и смрадной серой,
Калеча церковь и глумясь над верой,
Как Ноев сын, ты предков осмеял.
И перед вихрем адских наваждений
Отпрянул богоносец: он узнал
Предвестника последних откровений.
2. ЕКАТЕРИНА ПЕРВАЯ
Предвестника последних откровений
Взяла земля и выслала туман.
Вся та же боль неисцелимых ран,
Всё тот же мрачный и бескрылый гений.
Упав перед царицей на колени,
Безродный князь сугубит свой обман,
Насмешливо ударил барабан,
И гвардия впервые на арене.
Восходит иноземка на престол,
Дочь за царевича пирожник прочит,
Но брак иной грядущее пророчит.
Вновь над Кремлём взвивается орёл,
Вновь оживает светлый рой видений,
Дни благодатные, святые тени.
3. ПЁТР ВТОРОЙ
Дни благодатные, святые тени.
Под величавый гул колоколов
Блеск византийских девственных орлов
Озолотил дворцов кремлёвских сени.
Царь-отрок встал на красные ступени.
Внимая мудро голосу веков,
Святой Руси он воротить готов
Рай тишины и богомольной лени.
С боярами Царь едет на коне
И держит кречета, а даль в огне.
Зловещий бред томится над Москвою.
Встают стрельцов безглавые тела,
Сыноубийца дед с своей сестрою.
Бледнеют призраки, чернеет мгла.
4. АННА
Бледнеют призраки, чернеет мгла.
В ней ледяного дома тают крыши.
Императрица дремлет: тише, тише,
Но вот она проснулась и пошла.
Калмычка в жбане квасу поднесла,
Шуты пищат и возятся, как мыши.
Ждёт Тредьяковский у оконной ниши,
И кабинет-министр раскрыл дела.
Перо скрипит, и слышится зевота.
Но в дальних залах замелькало что-то,
И медный профиль видят зеркала.
Густой парик рассыпался кудряво.
Да, для того, кому дана держава,
Презренна слава и смешна хула.
5. ИВАН ШЕСТОЙ
Презренна слава и смешна хула,
Но ты, дитя, что встретил ты на троне?
Рубин пылает кровью на короне,
Змея с шипеньем скипетр обвила.
Неумолима хищная стрела,
Не избежать безжалостной погони.
Всё яростней храпят и пышут кони,
Всё ближе карканье и свист крыла.
При зареве полярного сиянья
Отец и мать влачат ярмо изгнанья,
А твой приют - угрюмый каземат.
Под лбом разбитым кроток взор олений.
Но вспыхнет кровь твоя, когда набат
Пробьёт свой час для новых поколений.
6. ЕЛИСАВЕТА
Пробьёт свой час для новых поколений,
Но как забыть торжественный рассвет,
Треск барабанов и полозьев след,
Перед казармой крики, коней в пене?
Прочь смертный грех, прочь память об измене!
Нет, не причастна им Елисавет,
На смуглых ручках страшных пятен нет,
Довольно палачей и преступлений.
Балы шумели, Разумовский пел,
И распускалась жизнь роскошным летом.
Вот Ломоносов с университетом,
А Фридрих кличет смерть на груде тел,
Бросает меч и ждёт конца мучений,
Вверяясь бегу роковых мгновений.
7. ПЁТР ТРЕТИЙ
Вверяясь бегу роковых мгновений,
Голштинский принц быть русским не хотел.
В отечество он мыслями летел,
В мир фрунтовых побед и поражений.
Вот почему искал он вдохновений
И так старательно смычком скрипел,
Великий совершитель малых дел,
Беспечный Марс игрушечных сражений.
Доверчивое, слабое дитя,
Живя легко и царствуя шутя,
Он с церковью затеял спор неравный.
И Клио беспристрастная сплела
Царю убогому венок бесславный.
Родной святыни Русь не предала.
8. ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ
Родной святыни Русь не предала.
Над ней шумит твой лавр, Екатерина,
Клубится розами любви долина,
Затягивает время удила.
Ты прелестью румяной расцвела,
Как несравненного Ватто картина,
Рука твоя столицу Константина,
Кавказ, Тавриду, Польшу потрясла.
Вольтера и Версаль пленив Наказом,
Танцуешь ты с гигантом одноглазым.
Сияют свечи, стонет менуэт.
В гостиной царедворцы обступили
Державина: о, царственный поэт,
О, вдохновенных снов живые были.
9. ПАВЕЛ
О, вдохновенных снов живые были!
Их воплотил венчанный командор.
Века провидит солнечный твой взор,
Вселенские в нем замыслы застыли:
Снести очаг республиканской гнили
И подписать масонам приговор.
Заслыша звон твоих суровых шпор,
Враги в плащах кинжалы затаили.
Далматик византийский на плечах
Первосвященника Ерусалима,
Союз церквей, союз Москвы и Рима!
Какой триумф готовился в веках!
Но мартовские иды снова всплыли,
Удары погребальные пробили.
10. АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ
Удары погребальные пробили,
Кровь брызнула на царский багрянец.
Поникла Русь, предчувствуя конец:
Самодержавный рыцарь спит в могиле.
И все на сына взоры обратили.
Увы, тяжел наследственный венец:
Два мученика - прадед и отец -
Скитаться Александра присудили.
Антихристовых ратей знамена,
Париж и Вена, лесть Карамзина,
Декабрьских дней грядущие тревоги.
Стремился он, не зная сам, куда,
Чтоб сказочно исчезнуть в Таганроге.
Но призрак жив и будет жить всегда.
11. НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ
Но призрак жив и будет жить всегда.
О Николай, порфиры ты достоин,
Непобедимый, непреклонный воин,
Страж-исполин державного гнезда.
В деснице меч, над головой звезда,
А строгий лик божественно-спокоен.
Кем хаос европейский перестроен?
Сжимает пасть дракону чья узда?
Как в этом царстве благостного мира
Окрепли кисть, резец, перо и лира,
Как ждал Царьград славянского царя!
Но черная опять проснулась сила
И, торжествуя смерть богатыря,
Чудовище кровавое завыло.
12. АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ
Чудовище кровавое завыло,
Ему внимает Александр Второй.
Что сыну завещал отец-герой,
Всё малодушным позабыто было.
Свобода-ложь, как коршун, разорила
Столетиями выкованный строй.
Царь тешился двусмысленной игрой,
Пока под ним земля не заходила.
И поздно оглянулся он с тоской:
Враги несметны, как песок морской,
Друзья и слуги сражены обидой, -
Где бил фонтан - болотная вода.
Предатель-царь наказан Немезидой,
Подземный гул не стихнет никогда.
13. АЛЕКСАНДР ТРЕТИЙ
Подземный гул не стихнет никогда,
А кто сберёг от взрыва храм народный?
Ты, Миротворец, витязь благородный,
С душой поэта чистой, как слюда.
Тебе кричали: нет, ты молвил: да,
Пора ладье умерить ход свободный,
И тихо Русь повёл по глади водной
Меж рифов, скал, среди обломков льда.
Кто был тебя сильнее в целом мире?
Ты указал железный путь к Сибири,
Зарю твою пел вещий лебедь Фет.
Хозяйственную мощь земля копила,
Но в полночь опочил монарх-атлет,
И расцвела священная могила.
<14. НИКОЛАЙ ВТОРОЙ
И расцвела священная могила...>
Вычисленный магистрал должен выглядеть так.
<15. РОССИЯ
Державный взмах двуглавого орла,
Предвестника последних откровений -
Дни благодатные, святые тени...
Бледнеют призраки, чернеет мгла.
Презренна слава и смешна хула.
Пробьёт свой час для новых поколений,
Вверяясь бегу роковых мгновений,
Родной святыни Русь не предала.
О, вдохновенных снов живые были!
Удары погребальные пробили,
Но призрак жив и будет жить всегда.
Чудовище кровавое завыло,
Подземный гул не стихнет никогда.
И расцвела священная могила.>
<1920>
Олег Мономах
