Мужчины на Дону при встрече здороваются также, как и в остальной России. Жмут руку и говорят присущие случаю слова. Но если видят друг друга на расстоянии, которое не преодолеть иначе, как голосом, громко приветствуют встречного словами «Здорово поближе!»
Сведений о детских годах Алексея Каледина практически не сохранилось. Из его военной переписки с женой видно, что самым близким товарищем детских игр был старший брат Василий. А вот, скажем, с Мелетием Алексей был фактически едва знаком. Тот появился на свет через год после того, как будущий атаман навсегда покинул отчий дом в Усть-Хоперской. В письме супруге от 13 сентября 1913 года Каледин единственный раз позволил себе комментарий по поводу отношений царивших в отцовском доме:
«Я в нем видел мало радостей, и много тяжелых сцен осталось на душе». Нам остается только догадываться, что это были за сцены. Суровый ли нрав отца им причина, или распространенный среди лишенных любимого дела военных отставников порок, или непростое финансовое положение семьи.
Некоторые исследователи пишут о том, что детство Алексей провел в хуторе Каледине. Хотя из письма отчетливо следует, что речь идет именно об отцовском доме в Усть-Хоперской. Но в любом случае годы до поступления в Усть-Медведицкую гимназию были такими, как у большинства станичных казачат: полными простого труда, игр, тренировок и, конечно, природы. В конце августа 1917 года донской Атаман предпринял большой вояж по Области Войска. Особое внимание уделил верхнедонским округам. Спускаясь вдоль Хопра к Дону, Каледин надеялся увидеть и родную станицу. 22 августа он выступил перед казаками в станицах Слащевской и Букановской, от которой семь верст до Дона. Там — паромная переправа, и еще столько же — до Усть-Хоперской, где Атаман предполагал заночевать. Но на переправе его настигла телеграмма о неудачном выступлении генерала Корнилова против Временного правительства и необходимости спешно вернуться в столицу.
А в те минуты, когда нарочный с телеграммой еще гнал коня, Алексей Максимович вспоминал детство. Воспоминал вслух. Уже упоминавшийся Николай Михайлович Мельников, находившийся в той поездке рядом с Калединым, воспроизвел короткий монолог Атамана в своей книге:
«Эти места (а мы подъезжали к переправе через Дон у Обрыва — ремарка Мельникова) мне все хорошо знакомы. Каждый кустик, каждый камень знал я. Вот сейчас, переправившись через Дон, въедем в мою родную Усть-Хоперскую станицу. Вот здесь, под Обрывом, еще детьми мы играли, устраивали кровопролитные войны, нападали и защищались». Далее Мельников писал уже от себя: «Прочитав телеграмму, он грустно посмотрел вокруг… и отдал приказание: В Усть-Хоперской станице я ночевать не буду. Поговорю с казаками и поеду в станицу Усть-Медведицкую… Не доехал и полверсты до станицы, как увидел, что все казаки вышли навстречу своему Атаману-станичнику. Взамен „хлеба-соли“ станичники на блюде поднесли Атаману фрукты из своих садов. Приняв рапорт от станичного атамана и выйдя из экипажа Атаман стал обходить казаков. Здоровался с ними, многих целовал, но вид у него был грустный, и печалью веяло от его лица. Здесь же в степи был накрыт стол, уставленный яблоками, сливами и грушами… Подойдя к столу, Атаман обратил внимание на чудные фрукты и сказал, что станица славится своими садами и что здесь замечательные яблоки, оторые надо будет повезти жене, она их так любит — наши донские яблоки. Казаки стали просить Атамана зайти в станицу и откушать „хлеба-соли“, так как она уже приготовлена. Атаман согласился и пешком, в кругу своих станичников, прошел в дом, где был приготовлен ужин. Разговорился со своими станичниками и родственниками… Трапеза затянулась, и Атаман, не желая огорчать своих родных станичников, посидел в их кругу до десяти вечера. Выйдя из дома, где была приготовлена „хлеб-соль“, Атаман направился к своему бывшему родному куреню, в котором он родился. Посмотрел на него, сел в экипаж и направился в Усть-Медведицкую».
Это была последняя встреча Каледина с малой родиной. Какими бы ни были тяжелыми сцены в отцовском доме в детстве, из этого отрывка, написанного очевидцем, ясно, как трепетно относился Алексей Максимович к родным местам. Мрачный, скрытный, суровый, педантичный — какими только эпитетами из данного ряда не пытались определить характер Каледина люди, сталкивавшиеся с ним по службе. Но за неулыбчивостью и строгостью скрывалась очень тонко настроенная душа. Впрочем, подробнее о пресловутой мрачности Алексея Максимовича — позже.
Отучившись некоторое количество времени в станичной приходской школе, Каледин отправился постигать науки в юртовую, то есть — в окружную станицу. После Усть-Медведицкой гимназии, которую, к слову, в разное время закончили помимо Каледина будущие командарм 2-й Конной армии РККА Филипп Миронов, знаменитый врач Петр Поляков, «белый» писатель Федор Крюков и «красный» писатель Александр Серафимович (Попов), Алексей продолжил образование в Воронежском кадетском корпусе имени великого князя Михаила Павловича, основанном в 1836 году на деньги участника наполеоновских войн, генерал-лейтенанта Николая Черткова. Крупнейшего воронежского мецената. Торжественное открытие корпуса состоялось в 1845-м.
В годы, когда в корпусе учился Каледин, он назывался иначе. В результате реформ в военном образовании все корпуса империи превратились в военные гимназии. Не миновали новшества и воронежских кадет, трансформировавшихся в воспитанников Михайловской Воронежской военной гимназии. Эксперимент длился не слишком долго, и в 1882 году статус-кво был восстановлен. В год, когда закончивший 2-е Константиновское военное и Михайловское артиллерийское училища в Петербурге 20-летний Алексей Каледин вышел в офицеры.
В традициях Воронежского корпуса (гимназии) было не только качество военной подготовки будущих юнкеров и офицеров, но и отменное гуманитарное образование. Этому учебному заведению Каледин обязан за свой прекрасный французский, за огромную любовь к чтению и классической музыке. Он признавался на фронте, что в отсутствии литературы испытывает сильный «книжный голод», с которым голод обычный и сравниться не может. Из всех музыкальных инструментов более других предпочитал… флейту, которую выбрал в кадетах, когда пригласили принять участие в создании гимназического оркестра.
Кадетский мир — это мир учебы и учений, дисциплины и субординации и, конечно, мир всяческих забав и дерзостей. Алексей никогда не числился среди забияк и фрондеров. Не тот был характер. Но и в изгоях не ходил. Надо было поучаствовать в какой-либо каверзе — он участвовал, товарищей не сторонился. Учившиеся с ним воспитанники вспоминали, что чаще всего он в силу природного спокойствия и уравновешенности предпочитал роль «часового», а не непосредственного исполнителя той или иной кадетской «истории».
Каледин учился очень хорошо. И ему не составило большого труда поступить в военное училище. Да еще в какое! 2-е Константиновское военное училище. О специальном военном образовании Каледина стоит сказать чуть подробнее. Оно в значительной степени определило тот полководческий уровень, которого он достиг в годы Первой мировой войны. «Констатупы», как величали юнкеров 2-го Константиновского на армейском жаргоне, ведут родословную от Дворянского полка, созданного Александром I в 1808 году при открытом годом ранее 2-м кадетском корпусе. В течении XIX века училище не раз меняло название и даже профориентацию, превратившись в 1894 году из пехотного в артиллерийское. Неизменным оставалось одно: высокий уровень образования и подготовки его юнкеров. В шуточных куплетах про полки и прочие воинские части Русской императорской армии, известных под названием «Журавель», есть такое двустишие:
Кто невежлив, глуп и туп?
Это юнкер констапуп!
На самом деле все было ровно наоборот. Довольно посмотреть список выпускников училища: генералы императорской армии Степан Хрулев, Михаил Драгомиров, Николай Бредов, Сергей Войцеховский, Сергей Марков, Иван Романовский, Петр Кондзеровский, маршал Советского Союза Леонид Говоров… Да что там! До 1863 года 2-е Константиновское было единственным военным училищем в России. Да, имелись училища специализированные, как Николаевская кавалерийская школа или Михайловское артиллерийское, или Пажеский корпус. Но общевойсковое — одно. Резонно спросить, почему же тогда оно называлось «Вторым»? нумерация тут не причем. Это дань памяти истокам, коими являлся 2-й кадетский корпус.
Мы никогда не узнаем, чем обусловлен выбор Калединым именно этого училища. Казалось бы, природный казак должен был стремиться в казачью кавалерию, благо в Николаевском кавалерийском училище уже существовало казачье отделение. Но он решил освоить азы профессии пехотного офицера. Один из «однокорытников» Алексея Максимовича, а именно так именовали в Русской армии друг друга офицеры, окончившие одно училище или корпус, объяснял этот выбор Каледина так: будущий генерал хотел «по окончании определить свою дальнейшую деятельность». Складывается впечатление, что Каледин, будучи вполне подготовленным для службы в коннице по причине казачьего происхождения, и столь же подготовленным для службы в пехоте после окончания курса во 2-м Константиновском училище, на самом деле хотел познать все формы армейского бытия. Иначе как объяснить его следующее решение: после выпуска вчерашний «констапуп», юнкер-фельдфебель, что свидетельствовало об его абсолютных успехах в учебе, вместо производства в офицеры подает прошение о переводе в Михайловское артиллерийское училище. Курс военного училища того времени предполагал двухгодичное обучение. Будущие артиллеристы «грызли» свою науку три года. И Каледин решил «погрызть» артиллерийскую премудрость. Не думаю, что в списках русских офицеров найдется еще один, кроме Алексея Максимовича, кто имел право носить на груди значки, свидетельствующие об окончание двух военных училищ.
Михайловцы — это тоже традиции, это тоже стиль. Довольно одного примера. В 1868 году в некоторых губерниях России грянул недород. Голод обрушился на деревни. Михайловцы, прознав про это, обратились к начальнику училища генералу Александру Баранцову с рапортом, из коего следовало, что юнкера готовы перейти от обеда в три блюда на два, а сэкономленные средства просят отправить голодающим. И рапорту был дан ход. Поступивший в «михайлоны» Каледин не мог не слышать об этом коллективном акте благотворительности.
7 августа 1882 года Алексей Каледин выходит сотником в конно-артиллерийскую батарею № 2 Забайкальского казачьего войска, дислоцированную в Чите. Выбор для отличника, мягко говоря, странный. А лучшие в выпуске действительно могли выбирать место дальнейшего прохождения службы. О Забайкальском казачьем войске в это время в Петербурге знали немногие и немного. Оно было образовано указом императора Николая I только в 1851 году. По штату мирного времени 1872 года все войско состояло из двух учебных частей: пешего батальона и конного дивизиона. И еще — двух конных батарей. Не густо. Да оно и естественно. Даже в канун Первой мировой войны ЗКВ располагало только 35 тысячами боеспособных казаков всех очередей.
Выбор сотника Каледина можно объяснить только так: финансовые обстоятельства не позволяли ему служить в Большой России, и уж тем более — в Гвардии. А Чита — это скромные доходы, но и не менее скромные расходы. Да и соблазнов меньше. При флегматичном характере молодого сотника — то, что надо. Кроме того, склонный к планированию жизни, Каледин скорее всего еще по дороге в Читу уже обдумывал перспективу поступления в Академию Генерального штаба. Он, получивший блестящее среднее военное образование и при этом — без всякого намека на протекцию, не мог не понимать, что именно учеба в АГШ — перспектива продвинуться по службе и возможность проявить себя.
Академия Генерального штаба была основана по распоряжению императора Николая I в ноябре 1832 года. Проект высшего военного учебного заведения был разработан генералом Жомини, швейцарцем по происхождению, перешедшим еще в период наполеоновских войн с французской службы на русскую. Барон был, что называется, профессиональным штабистом. В войсках штабных офицеров недолюбливали по определению. Квартирмейстерская служба воспринималась боевыми офицерами, как некая синекура для всяческих протеже. Это о генерале-швейцарце, и в его лице — обо всех штабистах в «Песне старого гусара» офицер-практик Денис Давыдов написал знаменитые строчки: «Жомини да Жомини, а об водке ни полслова…», выразив таким образом не только свое личное отношение к теоретикам и кабинетным стратегам, но и отношение к ним основной массы строевого офицерства
Но времена менялись, и развитие военного дела требовало, чтобы в Русской армии появилась система подготовки штабных офицеров, знающих толк в стратегическом планировании, интендантстве, аналитике, способных обогатить боевую практику военной теорией. Возникла необходимость в военной науке. И надо отдать должное барону Жомини. Он сумел вопреки настроениям в военной среде убедить императора Николая Павловича в том, что в штабах должны служить специально подготовленные офицеры.
Первоначально в академию особого конкурса не было. Строевики, как уже было сказано, к штабным аксельбантам не стремились, да и никакой дополнительной материальной мотивации служба в штабах не имела. Кроме того, в академии были жесткие требования к успеваемости. С 1832 по 1850 год в нее поступило только 410 человек, а окончил всего 271. Постепенно отношение к высшему военному образованию в офицерской среде стало меняться. Помогло два фактора. Первое — выпускники академии получили некоторые преимущества по части материального содержания и чинопроизводства, второе — очевидны стали их карьерные перспективы. Чем дальше, становилось тем сложнее и сложнее поступить в Николаевскую академию, как она стала называться с 1855 года после смерти императора Николая I. Особенно, для офицеров из армейских частей, дислоцированных вне Петербурга. Первоначально требовалось сдать экзамены в окружных штабах, потом — вступительный экзамен, уже непосредственно в столице. Выпускник Николаевской академии генерал-лейтенант Деникин писал в «Записках русского офицера»:
«Мытарства поступающих в Академию Генерального штаба начинались с проверочных экзаменов при окружных штабах. Просеивание этих контингентов выражалось такими приблизительно цифрами: держало экзамен при округах 1 500 офицеров; на экзамен в Академию допускалось 400−500; поступало 140−150; на третий курс (последний) переходило 100; из них причислялось к генеральному штабу 50. То есть после отсеивания оставалось всего 3,3%». Яркий пример сломанной карьеры по причине недопущения к экзамену на поступление в академию — судьба поручика Александра Куприна. После неудачной попытки будущий замечательный русский писатель вышел в отставку.
Сама учеба в академии требовала от офицеров уйму времени и максимальной концентрации. Об этом пишут все без исключения выпускники, оставившие после себя мемуары. Тот же Антон Иванович Деникин вспоминал:
«Академическое обучение продолжалось три года. Первые два года — слушание лекций, третий год — самостоятельные работы в различных областях военного дела — защита трех диссертаций, достававшихся по жребию. Теоретический курс был очень велик и кроме большого числа военных предметов перегружен и общеобразовательными, один перечень которых производит внушительное впечатление: языки, история с основами международного права, славистика, государственное право, геология, высшая геодезия, астрономия и сферическая геометрия. Этот курс, по соображениям государственной экономии, втиснутый в двухгодичный срок, был едва посилен для обыкновенных способностей человеческих».
До третьего года обучения добирались далеко не все. Да и основной двухгодичный курс был серьезным испытанием. В 1881—1890 годах, а именно в это время Каледин учился в Академии Генерального штаба, по ходу обучения было отчислено более 900 человек.
Если итожить, то становится ясно, что в конце XIX века покорить Академию могли только самые честолюбивые, одаренные, образованные и терпеливые офицеры. Хотя, как это бывает в любой области жизни, счастливый билет порой вытаскивали благодаря связям и положению семьи в свете. Покорители Академии на самом деле со временем пополняли элиту вооруженных сил. Перед Первой мировой войной 56 процентов генералов Русской армии носили на груди значок Академии Генштаба.
В 1886 году сотник Каледин, не обладавший ни протекциями, ни аристократической кровью, поступил в Николаевскую Академию Генерального штаба, а спустя три года закончил курс по первому разряду с причислением к Генеральному штабу и производством в подъесаулы (в нынешней армейской иерархии нечто среднее между старшим лейтенантом и капитаном — прим. авт.). Спустя несколько месяцев Каледина переводят в штат ГШ, и он из казачьих подъесаулов превращается в штабс-капитана Генерального штаба.
О Генеральном штабе Русской императорской армии того времени стоит сказать несколько слов особо. В разные периоды он переживал разные времена. Иногда находился в авангарде процесса развития армии, иногда, как перед и во время Русско-японской войны, играл роль коллективного ретрограда. В армейском жаргонном словаре существовало такое определение: «момент». То есть, офицер Генерального штаба, особыми военными способностями не отличавшийся, зато нацеленный на быструю и успешную карьеру на Дворцовой площади Петербурга, где и располагались Генеральный штаб, Главный штаб Русской армии и военное министерство империи. Однако ошибочно думать, будто каждый генштабист — это офицер, прилипший бриджами к стульям в кабинетах основных военных институтов страны. Таким, как Алексей Каледин, а их было большинство, предоставлялись куда более скромные и рутинные перспективы продолжения карьеры.
В ноябре 1889 году свежеиспеченный штабс-капитан Генерального штаба Алексей Каледин, 28 лет от роду, прибывает на новое место службы — в Варшавский военный округ на должность старшего адъютанта штаба 6-й пехотной дивизии. В армии многое зависит от везения. В том числе, везения на командиров. Нельзя сказать, чтоб Каледину везло как-то особенно, но яркие личности на его офицерском пути встречались нередко. Например, среди прочих преподавателей в Академии Генерального штаба его учил и знаменитый на всю армию генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров. Выпускник Академии 1904 года генерал-майор Борис Владимирович Геруа вспоминал о нем так: «Киевский «оракул» и знаменитый острослов М. И. Драгомиров имел сравнительно короткий, но счастливый боевой опыт форсированной переправы через Дунай у Зимницы, в июне 1877 т. После этой классически удавшейся ему операции Драгомиров со своей 14-ой «железной» дивизией был на Шипке, но в начале августовских боев был ранен и эвакуирован.
Краткость этих испытаний сделала то, что в Драгомирове боевой генерал был побежден профессором и теоретиком.
В области умственных построений и придачи им необыкновенно простой и убедительной формы Михаил Иванович не имел себе равных. В основу своего учения он положил вопрос воспитания войск, которые до того больше муштровались, чем нравственно воспитывались".
А в 1890 году дивизией, в штабе которой имел честь служить Каледин, командовал генерал-майор Панютин. Во время русско-турецкой войны 1877−1878 годов Всеволод Федорович отличился несколько раз, был комендантом захваченной Плевны, а за бой под Шейновым в декабре 1877-го награжден орденом св. Георгия 4-й степени. Тогда о полковнике Панютине выдающийся русский военачальник Михаил Дмитриевич Скобелев сказал: «Панютин — это бурная душа!».
Для продвижения в чинах каждый генштабист Русской армии должен был пройти цензовое командование в строевой части — откомандовать ротой или эскадроном. На это испытание в 1891 году Каледина отправили в 17-й драгунский Волынский полк, дислоцированный в городе Ломжа. Наверное, во избежание путаницы стоит пояснить, почему 17-й номер, который принадлежал несравненным Нижегородским драгунам, столь славно зарекомендовавшим себя в Кавказской войне (в этом полку одно время служил Михаил Лермонтов), оказался у драгун-волынцев. В 1882 году император Александр III провел реформу русской кавалерии. Уланы и гусары превратились в драгун. И вместо привычных 18 драгунских полков их оказалось 50. Все смешалось в кавалерийском доме, и нижегородцы получили 44-й порядковый номер. Только указы императора Николая II от 1907/1908 годов все вернули на привычные места. Возродились уланы и гусары, нижегородские драгуны вернули себе 17-й номер. А Волынцы? Волынцы получили назад 6-й порядковый номер и вновь превратились в улан, которых знали в Русской армии с 1807 года и особо чтили за преследование французов за Березиной в Отечественную войну 1812 года, за что полк получил в награду серебряные трубы.
На штабную должность капитан Каледин вернулся уже в столицу Варшавского военного округа и по совместительству столицу Русской Польши — Варшаву. Без малого три года прослужил Алексей Михайлович в должности помощника старшего адъютанта штаба ВО — до июля 1895 года. Если в служебной карьере этого трехлетия особых событий не происходило, то в личной жизни изменения случились радикальные. В Варшаве Каледин познакомился с Марией-Луизой Оллендорф, в девичестве — Ионер. В некоторых источниках называется и такая фамилия — Гранжан. Лично я более склонен доверять исследованиям Светланы Чибисовой, располагающей возможностями глубокого изучения архивов в Новочеркасске, Ростове и Москве.
Известно также, что Мария-Луиза, впоследствии, Мария-Елизавета Петровна была уроженкой Швейцарии, предположительно одного из западных франкоговорящих кантонов: Женева, Во, Невшатель или Юра. Об ее семье неизвестно ничего. Равно, как и о первом браке. Знавшие Марию Петровну отмечали прекрасное знание русского языка и изысканные манеры, умение держать себя в обществе и нести публичное бремя супруги полного генерала и Атамана Войска Донского. Недавно большому радетелю казачьей истории, создателю двух частных музеев и Интернет-портала на казачью тематику Владимиру Мелихову вместе с соратниками удалось в одном из архивов найти записи вдовы Митрофана Петровича Богаевского, возглавлявшего Донское правительство при атаманстве Каледина и расстрелянного комиссарами в апреле 1918 года под Ростовым. Вот записи Елизаветы Дмитриевны Богаевской:
«Теперь о Марии Петр. Калединой. Познакомилась я с ней с того момента, как был избран Атаман. Несмотря на большую разницу в возрасте, хорошо было с ней, приятно. Чуткая, добрая, деликатная, доступная. Иногда попадали к ней на прием казаки, так выходя, говорили: „Вот это настоящая атаманша“. О прошлом ее мы не говорили: было тяжелое настоящее и жуткое будущее. Встречаясь каждый день говорили о текущих событиях и о том, что надо сделать. О ее прошлом знала только, что она вторым браком за А.М.К. Остальные все сведения получала из 3-х рук, но это меня очень мало интересовало. Алек. Макс. ее видно очень любил и она его. Пережила атамана только на один год. Похоронена в одной могиле с мужем. Теперь, конечно, уже никаких следов могилы, как и других не найти: нет больше кладбища; есть футбольное поле и топчат его и скачут и прыгают по костям бедных наших покойников. А они? Бедные, бедные…».
А вот строки из воспоминаний выпускника ХХХ выпуска Донского Императора Александра III кадетского корпуса, офицера Донской армии Ивана Ивановича Сагацкого, эмигрировавшего из России в 1920 году и публиковавшегося на протяжении долгих лет в эмигрантских изданиях. «Военная быль», №№ 39−40 за 1959 год:
«6 января 1918 года Марией Петровной Калединой, женой Донского Атамана, в помещении Офицерского Собрания, давался последний бал. Под аккомпанемент рояля играл виртуоз-балалаечник, худощавый высокий брюнет — есаул Туроверов. Загулявший слегка, есаул Л.-Гв. Атаманского полка Жиров слитно дирижировал музыкантами на хорах. Вавочка Грекова, убитая позже под Екатеринодаром, с восторгом танцевала мазурку. В буфете, на лестнице, в зале было много парадных мундиров, кителей, доломанов. В этой пестрой толпе офицеров привлекали общее внимание ротмистр текинец, ординарец генерала Корнилова, и красивый, с румянцем во всю щеку, подполковник Черниговского гусарского полка, георгиевский кавалер и однофамилец генерала». Светлана Чибисова в уже упомянутом выше докладе приводит коротенькие реплики, принадлежавшие самой Марии Петровне и отражающие ее отношение к судьбе офицерской жены, выпавшей на ее долю. Сдержанно-достойное отношение к тем неизбежным проблемам, которыми окружена жизнь офицера, «не обремененного» большими связями и аристократическим происхождением. Если их суммировать в одно предложение, получится нечто следующее: «Практически все опять придется оставить… В хорошем доме эти вещи просто необходимы… но если Господь позволит… обосноваться окончательно… ими снова придется обзавестись». Приобрести собственный дом Господь семье Калединых так и не позволил.
Конечно, по этим обрывочным воспоминаниям, скорее даже мелким фрагментам трудно более полно судить о том, какой была единственная избранница Алексея Максимовича. Но в том, что между ними была большая взаимная любовь — сомнений нет, об удивительно нежных и искренних отношениях супругов — пусть одной фразой — говорили все, кто был знаком с четой Калединых. Безусловно, особый отпечаток на эти отношения наложила трагедия, случившаяся в семье, предположительно между 1906 и 1910 годами. Сын Алексея Максимовича и Марии Петровны в 11-летнем возрасте утонул, купаясь в реке Тузлов, впадающей в Аксай рядом с Новочеркасском. Никаких документов на сей счет не сохранилось. В любом случае — пока не найдено. Время гибели единственного сына можно определить логическим путем. Тузлов течет вблизи с Новочеркасском. Брак Калединых начался в 1895 году. Служба Алексея Максимовича в столице Области Войска Донского проходила в 1903—1910 годах. Если мальчику было 11 лет, то трагическое событие не могло случиться ранее 1906 года. В 1910-м Каледин отбыл к новому месту службы в Луцк, что на северо-западе Украины. Тот самый Луцк, который спустя шесть лет принесет Алексею Максимовичу вечную славу.
Но прежде офицерская судьба побросала героя Луцкого прорыва по городам и весям будь здоров. После благополучной и довольно светской жизни в веселой Варшаве почти сразу после сделанного Марии Петровне предложения Каледина переводят на родной Дон. В 1895 году состоялось своеобычное свадебное путешествие, завершившееся 16 августа венчанием в Новочеркасске. Церемония свершилась в православном храме, но принципиальная в вопросах веры Мария Петровна в православную веру не перешла.
А дальше началась работа в Войсковом штабе Донского казачьего войска. Должность Каледину досталась скучная и неприметная. Это отдельный вопрос, по какой причине капитан Генерального штаба, прослуживший беспорочно к тому времени уже более 15 лет, оказался на заштатной должности старшего адъютанта, не сулившей никаких карьерных перспектив. Характер Каледина не располагал к конфликтам в офицерской среде да и сведений о каких-либо проблемах, связанных с вопросами офицерской чести не имеется. Нареканий по службе — тоже. Просить о переводе — такое поведение Каледину не было свойственно. Он никогда за всю военную карьеру ни о чем подобном не просил. Большие начальники в Петербурге освобождали место в престижном Варшавском округе для какого-то «момента»? Вполне возможно. Другое объяснение: изменение в личной жизни капитана Каледина. «Малый свет» в Варшаве мог не принять его решения жениться на разведенной женщине-иностранке. Такие решения не всегда одобрялись и отцами-командирами, и офицерским собранием части.
Неким утешением Алексею Максимовичу могло служить присвоение следующего — подполковничьего — чина в конце 1895 года. В 1899 году, после почти пятилетнего пребывания в одной и той же должности, Каледин за отличие производится в полковники. Любопытно, что старший брат Василий получает погоны войскового старшины (подполковника) только годом позже, а полковничьи — лишь в 1908 году. Таким образом, Алексей стал первым полковником в роду Калединых.
Вслед за приказом о повышении в чине будущий Атаман получает еще один: о переводе штаб-офицером в 64-ю резервную пехотную бригаду, дислоцированную в дагестанской столице Темир-Хан-Шура, где и служит в течение трех лет «при управлении бригадой». За исключением шести месяцев 1900 года, когда Каледина командируют в Одесский военный округ, конкретно — в Кишинев, где стоял 23-й драгунский Вознесенский полк: набираться командного опыта. И вновь — славные уланы, которые в 1882 году волею самодержца обратились в драгун, потеряв столь милый их сердцу 8-й полковой номер. В славе Вознесенцы ничем не уступали Волынцам, пожалуй, даже превосходили последних. За «отличия в турецкую войну 1877 и 1878 годов» полк был награжден Георгиевским штандартом.
В 1903 году Каледин принимает Новочеркасское казачье юнкерское училище. При новом начальнике училище пережило несколько знаковых событий. Едва вступив в должность, Алексей Максимович добился, что содержание юнкеров обеспечивало Войсковое правительство, что заметно увеличило поток желающих туда поступить и позволило больше требовать с уже учащихся. В 1903 году училищу было пожаловано знамя. На торжественной церемонии «прибивки и освящения» знамени присутствовал Наказной атаман Войска Донского князь Одоевский-Маслов. В 1904-м — присвоена форма Донских конных полков с алыми погонами и шифровкой «Н.У.». Может быть, для штатского человека это и мелочь, но в военной среде воспринималось чрезвычайно серьезно и трепетно. И в том же году состоялся первый выпуск офицеров. В первоочередные донские казачьи полки отправились служить 46 хорунжих (прапорщиков). В 1905 году штат училища увеличен до 180 юнкеров.
Каледин покинул пост начальника училища в 1906 году, через несколько месяцев ему присвоили чин генерал-майора. И снова — за отличие. К этому времени он служил помощником начальника войскового штаба Войска Донского.
Если посмотреть на служебный путь Алексея Максимовича, может показаться, что его карьера — набор случайных назначений, полный начальнического волюнтаризма. На самом деле, логика в этих перемещениях имелась. Недреманное око Генерального штаба внимательно следило за служебными дорогами своих офицеров, медленно, но верно подготавливая их к должностям войсковых начальников. Если суммировать опыт, полученный Калединым в различных частях, станет видно: к 1910 году 49-летний генерал «дозрел». В июне он получает под команду 2-ю бригаду 11-й кавалерийской дивизии, в которую входили полки 11-й гусарский Изюмский Его королевского высочества принца Генриха Прусского и 12-й Донской казачий генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таварического. Тот самый, которым с мая 1911 года командовал старший брат Каледина Василий Максимович. Несколько месяцев братьям удалось послужить вместе. Правда, штаб бригады и изюмцы стояли в Луцке, а казаки — в городке Радзивилов (ныне Радивилов Ровенской области Украины). Их разделяло 60 километров. Но что такое для кавалериста 60 километров?
12 числа 12 месяца 1912 года генерал-майор Каледин получает новое назначение — командующий 12-й кавалерийской дивизией. Мистика — дело добровольное, но и самый хладнокровный скептик не может не заметить эти четыре дюжины, сошедшиеся в одном дне. Да и полки в дивизии сошлись 0 слава Богу!
В 1-й бригаде: Стародубовские драгуны и Белгородские уланы. У первых — георгиевский штандарт, георгиевские трубы и знаки на шапки. Да и вообще: драгуны, которые до 1857 кирасирами. А это особая традиция боя. У белгородцев — знаки на шапки за турецкую войну и Александровская лента на штандарте. Во 2-й бригаде — Ахтырские гусары, славные именем Дениса Давыдова, а также георгиевским штандартом, георгиевскими и серебряными трубами, знаками на шапку за Заграничные походы и «петлицами за военное отличие» против турок. Также во вторую бригаду входил 3-й Уфимо-Самарский полк Оренбургского казачьего войска. Часть не слишком известная, но успевшая проявить себя на службе в Средней Азии.
В апреле 1913 года Алексей Максимович Каледин производится в генерал-лейтенанты. Как повелось, за отличие. Теперь оставалось отличиться на войне. И история такой шанс предоставила в августе 1914-го.
Михаил Быков |
