Принц Карл-Генрих Нассау-3иген, автор помещаемой здесь корреспонденции, состоявший с 1788—1794 гг. в русской службе, в адмиральских чинах, удостоился чести быть представленным, в 1787 г., императрице Екатерине II и сопровождать государыню в ея знаменитое путешествие на юг Poccии.

Во время этого путешествия, он писал, ежедневно, длинныя послания своей супруге, оставшейся в Варшаве, описывая ей подробно все то, что поразило его в течение дня; когда же, по прибытии в Крым, принц не имел случая отправлять свои письма ежедневно, то он стал вести дневник, который переслал, при первой возможности, жене для прочтения. Так как эти письма предназначались им исключительно для нея и были писаны наскоро, необдуманно, под впечатлением только-что виденнаго и пережитаго, то они представляют интерес разсказа вполне искренняго, непосредствеинаго и правдиваго.

Принц Нассауский (р. 1743 f 1805 г.), прозванный современниками паладином XVIII-гo века, воспитывался и начал военную службу во Франции, был страстно предан военному делу и, стремясь постоянно к военной славе, предлагал свои услуги попеременно Франции, Австрии, Турции, Испании, Польше и наконец Poccии, последняя сделалась для него вторым отечеством, в особенности с тех пор, как ему удалось одержать, во главе ея гребной флотилии, несколько блистательных побед над турецким флотом.

В декабре месяце 1787 г. он познакомился с Потемкиным, занятым в то время одною мыслию о грандиозном путешествии императрицы, которое он задумал с целью показать Европе обширную степь, только-что завоеванную Poccиeю, уже заселенною и цивилизованною, как бы по мановению волшебнаго жезла, для того, чтобы приветствовать победителей; в это время Потемкин предпринял поездку на юг России, чтобы сделать последния приготовления к проезду государыни, а незадолго перед тем, принц Нассауский получил, при содействии французскаго посланника, графа Сегюра, с которым он был в дружеских отношениях, от русскаго правительства привилегию на сбыт некоторых продуктов из его имений, находившихся в Подолии, и теперь он воспользовался проездом светлейшаго князя вблизи от его имения, и нагнал его в Кременчуге, чтобы поблагодарить за эту милость русскаго двора. Конечно, принц дорожил случаем познакомиться с Потемкиным, разсчитывая справедливо, что ежели ему удастся снискать его доверие, которым князь удостоивал, впрочем, весьма немногих, в особенности иностранцев, то при его содействии можно будет получить, в случае войны, видное назначение. Впрочем, надобно сказать, что принц Нассауский далеко не был уверен в благосклонном приеме со стороны Потемкина, так как, будучи всею душою предан королю польскому, он взял на себя весьма щекотливое поручение—замолвить за него слово у князя. Дело в том, что партия польских вельмож, враждебная королю, всячески старавшаяся повредить ему, разсчитывала в это время на поддержку со стороны России, так как ей удалось привлечь на свою сторону графа Браницкаго, племянника Потемкина, по жене, и его любимца. Отношение России к королю оправдывало эти надежды как нельзя болеe; Станислав-Август был поставлен в самое ложное положение: будучи связан всем своим прошлым со своей могущественной соседкою, он находился под опекою русскаго посланника, ему угрожали русския войска — полк русских солдат, к великому соблазну патриотов, занимал все еще одну из польских провинций и король страдал под гнетом своих покровителей, не пользуясь, в замен этого, хотя бы почестями, его сану приличными.

Так как Екатерина, по пути в Крым, должна была проехать вдоль польской границы, то король поспешил заявить Петербургскому двору о своем намерении приветствовать императрицу при ея проезде. Ответа на его письмо не последовало. Приходилось или отказаться от намерения, о котором уже всем было известно, или прямо идти на оскорбление — вопрос для короля был чрезвычайно важный. Не менее серьезен был этот вопрос и для лиц, стоявших во главе оппозиции и собравшихся, в это время, у графа Браницкаго, в Белой церкви, где Потемкин обещал остановиться на обратном пути из Крыма, о чем друзья Браницкаго всячески старались разгласить.

Трудно сказать, каким путем принц Нассауский успел, в несколько дней, снискать расположение князя Потемкина до такой степени, что он нашел в нем не только покровителя, но и друга; как бы то ни было, светлейший князь исполнил все его просьбы: обещал ему отозвать немедленно полк, квартировавший в Польше, и указать королю наилучший прием; мало того, в угоду ему и во избежание неблагоприятных для короля толков, Потемкин отказался от посещения Белой церкви, и принц Нассауский отправился вместе с ним осматривать места, которыя им пришлось, несколько недель спустя, вновь посетить вместе, так как было решено, что принц примет участие в путешествии императрицы — этого желал сам Потемкин.

Когда они приехали, наконец, вместе в Киев, куда уже прибыла Екатерина, то Григорий Александрович так съумел расположить государыню в пользу своего новаго друга, что она не только пригласила принца сопровождать ее в Крым, но намекнула далее в разговоре, что, в случае войны, он может разсчитывать на какое-нибудь назначение, и ему была оказана, чуть ли не с перваго свидания, редкая честь — обедать ежедневно с нею «за тем маленьким круглым столом, за которым сидело обыкновенно не более десяти или двенадцати человек, которых она всегда так умела обласкать».

Во время продолжительной остановки императрицы в Киеве, где ей пришлось, два с половиною месяца ожидать вскрытия Днепра, принцу доставило немалое удовольствие видеть предупредительность к себе со стороны тех лиц, чьи планы он разрушил; он был как нельзя более доволен началом своего знакомства с Потемкиным, сулившаго ему в будущем более крупныя выгоды и, со своей стороны, нисколько не тяготился неожиданным пребыванием в провинциальном городе, где он встретился, к тому же, со своими давнишними друзьями: графом Сегюром и князем де-Линь.

Наконец, река вскрылась; императрица могла продолжать свое путешествие, для котораго выстроились на Днепре семь чудесных галер, блиставших шелками и позолотою, и 80-ть иных судов.

«Мы отправляемся окончательно 22-го апреля (ст. ст.), на другой день рождения государыни», спешит уведомить свою супругу принц Нассауский. «Я отправил сегодня своих людей, оставив при себе только одного лакея, так как я еду на галере князя Потемкина, где наше помещение будет довольно тесное. С нами вместе будут на галере Браницкий и Скавронский с супругами (обе племянницы князя Потемкина). Не взирая на присутствие моих спутников, которые ненавидят меня от всей души, я предпочитаю иметь худшее помещение, но быть на галере князя, который искренно ко мне расположен».

«Мы будем в Каневе, кажется, 5-го числа (н. ст.). До сих пор не решено еще, как долго мы там пробудем; я не думаю, чтобы долго. Императрицу смущает мысль о свидании, но дела пойдут хорошо».

Киев (21-го апреля) 2-го мая 1787 г.

«Мы уезжаем завтра, княгиня; за неимением времени, я могу написать вам всего несколько слов, так как сегодня день рождения императрицы и надобно проститься с фельдмаршалом и со всеми, здесь остающимися. Прощайте, целую вас; всею душою вас любящий».

Киев, 3-го мая.

«В полдень, императрица будет на галере. Никому не жаль разстаться с Киевом, а я сожалею о круглом столе, за которым я имел возможность узнать императрицу так, как  это не удалось бы мне при иных обстоятельствах; по истине, я восхищаюсь ею, с каждым днем, все более и более; трудно представить себе простоту ея обхождения. Разговор ея очарователен, и когда он касается серьезных предметов, то меткость ея суждений свидетельствует об обширности и правильности ея ума. Она была бы самым привлекательным частным человеком. Князь Потемкин разстанется с нами в Каневе, чтобы встретить императора в Кременчуге. Настал час идти ко двору. Прощайте, княгиня. Я напишу вам из Канева, где я увижу короля; вероятно он будет очень доволен, так как свидание с государыней обезпечитъ ему впредь более благополучное царствование. Я убежден, что все устроится для него как нельзя лучше».

«Восемь часов утра. Я только-что встал, чтобы написать вам, пока все заняты: князь спит, Браницкий и Скавронский вероятно заняты тем же, а Штакельберг мечтает о превратностях мира сего. И то правда, общество, собравшееся на нашей галере, представляет прекурьезную вещь. Помещение наше очень хорошее, но до того тесное, что надобно быть людьми слишком близкими, чтобы никого не стеснять. Прилагаю описание нашего помещения, с планом; вы увидите, что все должны проходить чрез комнату князя и мою собственную, и что Браницкому и его жене также приходится проходить чрез мою комнату, чтобы видеться; за то, в настоящую минуту, мы наилучшие друзья в мире. Наша галера, самая большая и лучше всех украшенная, была предназначена для императрицы, по она избрала галеру, приготовленную для императора».

«Мы сели на суда вчера, в полдень, посетив, предварительно, три церкви. Мы прошли прямо в столовую, где был накрыт стол на 50 приборов; нас ожидал обед, во время котораго музыканты играли на духовых инструментах, привезенных, по приказанию императрицы, прямо из Петербурга. Пальба из крепостнаго орудия, возгласы народа, толпившагося на берегу, лодки, наполненныя дамами и музыкантами — все это, в соединении с прекраснейшей погодою, представляло восхитительное зрелище. Мы снялись с якоря в три часа, а в шесть остановились и отправились на галеру императрицы, где пробыли до девяти часов, когда она пошла спать, а мы перешли в столовую, где нас ожидал ужин, подобный обеду. После ужина каждый возвратился к себе; поболтав, мы легли спать. Завтра я сообщу вам подробности сегодняшняго дня. Князь проснулся; я отправлюсь к нему, пока у него никого нет; в это время мы обыкновенно беседуем; наш разговор всегда бывает интересный».

«Мы пошли далее в 4 часа утра, когда все еще почивали и так как некоторые из судов отстали, то мы бросили якорь в 9   часов, в 23-х верстах от Киева. Я  вышел к князю в 10  часов утра. Только-что я вступил в его каюту, как с императорской галеры был подан сигнал, что государыня требует нас к себе. Князь поспешил своим туалетом, во время котораго он говорил со мною о Польше и о короле, в самых многообещающих выражениях. При этом разговоре присутствовал Штакельберг.  Мы явились к императрице, которая была очень весела. В полдень, мы отправились, в катере, обедать. Затем, государыня вернулась к себе, мы же с де-Линем и Сегюром поехали на их галеру. Де-Линь читал нам свой  разговор с покойным королем прусским.  В шесть часов, нам подали сигнал явиться к императрице, но так как кухни отстали, то она послала все суда буксировать их, и мы были, таким образом, арестованы до 8 часов; тогда только мы явились к императрице, она была не в духе, потому что приходилось обойтись без ужина, вследствие отсутствия кухонь. В девять часов мы разошлись. Bсe отправились  к  князю  Потемкину, исключая Браницкаго,   Кобенцеля и  меня, которые были   приглашены Мамоновым съиграть партию в вист и разделить с ним ужин, который ему удастся добыть. Только-что мы уселись играть в  маленьком зале, как вышла императрица, в утреннем платье, без головнаго убора, причесанная к ночи. Она спросила, не стесняет ли она нас, села возле стола, была очень весела и в высшей степени любезна. Она извинилась за свое  утреннее платье, которое было, однако, весьма нарядное, из тафты абрикосоваго цвета, с голубыми лентами. Без головнаго убора государыня казалась моложе; она была  очень свежа. Я сказал ей, что ни одно платье не было ей так к лицу.  Когда нам доложили, что приближается шлюпка с обедом. Мамонова, то она была в восторге; государыня пробыла с нами до половины одиннадцатаго, когда мы сели ужинать; ужин был очень хороший. Я вернулся к себе в половине втораго, а теперь девять часов утра. Я буду сейчас вставать, так как на нашей галере уже начинают шевелиться. Я хочу видеть князя одного, потому что мы приедем сегодня в Канев, а я уведомил короля, что приеду ранее других, чтобы передать ему лично то, что я не мог сообщить письменно, хотя я писал ему часто и все мои письма должны были удовлетворить его, так как я сообщал ему все благоприятныя вести. Bcе желания его исполнятся. Прощайте, княгиня, до завтра».

«5 часов утра. Я отправляюсь в Канев на шлюпке, чтобы прибыть тремя часами ранеe галер. Де-Линь едет со мною. Я молю Бога, чтобы императрица не успела приехать туда ранее обеда; в таком случае она проведет в Каневе завтрашний день. Mне говорил это вчера князь Потемкин; он также этого желает. Но имперский посланник твердит весь день, что его император выезжает сегодня из Леопольдштадта, и это побуждает императрицу спешить, ибо она без того заставила его долго ждать. Так как ей хочется ехать до Херсони водою и видеть пороги, то ей придется быть в пути долее, нежели она предполагала. На ея месте я поступил бы точно также; путешествовать подобным образом прелестно. Действительно, наше путешествие — нескончаемый, очаровательный праздник; общество у нас очаровательное, де-Линь и Сегюр очень оживляют его; мы замечаем, что подвигаемся вперед только по смене окружающих нас предметов; стол у нас отличный, императрица любезнеее, чем когда-либо; мы бываем с нею от 11 часов утра до после-обеда и от 6 до 9 часов вечера. Вчера я не пошел к Мамонову, так как мне хотелось поговорить с князем о короле, котораго я скоро увижу. Ему будет оказана церемониальная встреча: вcе галеры выстроятся в боевом порядке и будут салютовать из орудий. Все катера поедут за ним, с высшими придворными чинами. Для всей его свиты приготовлены столы. Bcе знатныя лица, сопровождающия короля, будут обедать за столом императрицы, поэтому свита государыни будет сидеть за особым столом; я не теряю надежды, что, несмотря на все заявления имперскаго посланника, мы останемся в Каневе и завтра, хотя бы поспели туда к обеду. Это будет зависеть от того впечатления, какое король произведет на императрицу. Впрочем, его дела устроятся, приблизительно, по его желанно. Я напишу вам после свидания. Прощайте, я готов и сейчас уезжаю».

«Хотя свидание с королем доставило императрице большое удовольствие, но было для нея затруднительно. Церемониал утомляет ее: они разстались сегодня же, но дела короля пойдут хорошо. Он имеет в князе Потемкине друга и не сомневается в этом. Теперь два часа по полуночи. Мы только-что возвратились из Канева, куда мы ездили ужинать. Потемкин выехал уже в Кременчуг; мы тронемся в 4 часа утра, но я буду в это время спать, так как я утомлен до-нельзя».

«P. S. Императрица послала королю орден св. Андрея Первозваннаго; этот орден получил и король шведский, в бытность в Петербурге».

На этом письме, корреспонденция принца Нассаускаго неожиданно обрывается; утеряны ли некоторыя из его писем, или он несколько дней не писал своей супруге—неизвестно, но следующее письмо помечено уже из Крыма или Тавриды, как тогда говорили, в угоду Екатерине. Таким образом, мы не узнаем из его писем ни о свидании в Каневе, ни о волшебных празднествах, ознаменовавших вступление императрицы во вновь приобретенный край, ни о свидании двух монархов в степи, в уединенной хижине казака, куда Екатерина поспешила на встречу графу Фалькенштейну, взяв с собою только князя Потемкина, графа Браницкаго и принца Нассаускаго, ни о появлении, наконец, в Днепровском лимане десяти турецких судов, преграждавших императрице путь к Кинбурну, чуть не под стены Очакова. Нельзя не пожалеть об этом пробеле, так как принц Нассауский, несомненно, мог бы сообщить обо всем этом много интересных подробностей.

«Так как поездка по Таврической губернии составляет самую интересную часть нашего путешествия»,—пишет он, — «то я буду вести  дневник, чтобы вы знали, княгиня, что мы делаем в этой прекрасной стране».

«Мы позавтракали с императрицею, и я отправился вперед с князем Потемкиным. Переехав через Борисфен, мы увидели детей знатнейших татар, собравшихся тут, чтобы приветствовать императрицу. Поговорив с ними, мы двинулись к каменному мосту, до котораго  оставалось около  30 верст, и где мы должны были ночевать. Тут ожидало нас до трех тысяч донских казаков со своим  атаманом. Мы проехали   вдоль их фронта, весьма растянутаго, так как они строятся в одну линию. Когда мы их миновали, то вся  эта трех-тысячная ватага пустилась   вскачь,   мимо   нашей  кареты,   со   своим  обычным гиканьем. Равнина мгновенно покрылась солдатами и представляла воинственную   картину,   способную   всякаго   воодушевить. Казаки сопровождали нас до следующей станции, где мы сменяли лошадей, т. е. верст 12, и у станции снова выстроились в боевой порядок. Между ними был полк калмыков, точь в точь похожих на китайцев. Подъехав к каменному мосту, мы нашли тут хорошенький домик, построенный в маленьком земляном укреплении,   которое   было   сооружено   греками в  конце моста, и 30 палаток, одна другой лучше, приготовленных для нашего ночлега. Императрица прибыла, также сопровождаемая казаками.  Когда мы завидели, за шесть верст, приближение императорскаго поезда, то равнина, подобно   муравейнику, усеянная людьми, мчавшимися   во весь   опор, то нападая,   то отбиваясь один от другаго, произвела на   меня впечатление   настоящаго сражения. Когда приехала государыня, то император все время говорил об удовольствии, доставленном ему казаками, а  Екатерина, не ожидавшая их видеть, сказала князю:—«это  один из ваших сюрпризов». Он захотел показать монархам то, что мы уже видели.   Казаки, проскакавшие во весь дух  тридцать верст, повторили свои маневры в присутствии императора и императрицы, которые взошли на валы, чтобы лучше их видеть. Весь вечер только и было  речи о казаках.   Император много разспрашивал их атамана, который сказал ему, между прочим, что они делают обыкновенно   по 60 верст в  день, во время похода. Ни одна кавалерия в Европе не может, в этом отношении, с ними сравняться».

«В 9 часов императрица с императором удалились, а мы пошли ужинать. Император был в восхищении и расточал похвалы князю Потемкину, вполне им заслуженныя, но мне пришлось бы писать слишком много, еслибы я захотел передать вам все это; теперь же слишком поздно, к тому же мои мысли по этому поводу вам известны. Князь зашел на минуту в палатку, в которой мы помещаемся с князем де-Линем, а затем мы перешли к нему и беседовали еще час».

«Сегодня я встал в шесть часов утра, а в семь мы уже были в приемной императрицы, куда собрались ранее нас казацкие офицеры. Несколько минут спустя, прибыла жена атамана со своей невесткой и с дочерью, девушкой весьма красивою. На них были длинныя платья из золотой и серебряной парчи и собольи шапочки, дно которых было расшито жемчугом, жемчужныя ожерелья и головные уборы и браслеты. Их представляла г-жа Браницкая. Затем казацкие офицеры и двести седовласых ветеранов подходили к руке императрицы, и мы отправились далее ».

«По пути, мы увидели казаков, выстроенных в боевом порядке; я отправился с князем вперед. Мы остановились в Перекопе, в доме солянаго пристава, где был приготовлен хороший завтрак. Туда же прибыл император, выехавший в три часа утра для осмотра укреплений на берегу Чернаго моря. Он узнал место, в котором фельдмаршал Ласси прошел со своей кавалерией при вступлении в Крым, в 1737 г. Император весьма доволен своею поездкою и беседовал с нами, как всегда, оживленно, до приезда императрицы. Ей были показаны все сорта соли, из коих один издает запах малины. Сев в кареты, мы двинулись к тому месту, где были разбиты прелестныя палатки для нашего обеда, а на месте ночлега также нашли прехорошенькия палатки, на манер татарских. Для императрицы был устроен из палаток целый дом, от котораго она была в восторге. У каждаго из нас своя палатка, но я поместился с де-Линем, с которым я люблю беседовать. Мы поужинали у себя вместе с Сегюром. Мой повар приготовил нам превкусныя блюда. Князь Потемкин, не видав нас за ужином, зашел к нам. С того места, где мы теперь находимся, видны уже горы; завтра мы вступим в прекрасную страну».

30-е, Бахчисарай.

«Я вышел из своей палатки в половине седьмаго. Император, гулявший уже с 4-х часов, был в это время с Потемкиным. Я провел около часа с императором, который беседовал с татарами, прибывшими, чтобы видеть императрицу. В половине девятаго, я выехал с князем Потемкиным и Браницким. Мы завтракали в прелестных палатках, разбитых в красивой местности. Тут нагнала нас императрица в ту минуту, как мы сбирались ехать далее; пробыв с нею с четверть часа, мы уехали. Дорога с каждым шагом становилась красивее. Мы встретили отряд татар, которые должны были конвоировать и охранять императрицу. Я никогда не видел лучших верховых лошадей. За нею следовал также великолепный полк татар. И это те самые татары, которые недавно возмущались, когда из них хотели образовать правильные полки и подчинить их дисциплине! Теперь им вверяют охрану императрицы и ее окружают тысячи татар, готовых стать на ея защиту!»

«Императрица приехала два часа спустя. Она была в восторге от всего виденнаго и от своего дворца. Мы осмотрели весь сераль, где она поместилась. Затем император пожелал видеть гарем, где отведены комнаты для князя Потемкина, де-Линя и меня. Так как я знаю все ходы дворца, то я был его проводником... Когда мы возвратились к императрице, она была очень весела. Она находилась в большой, роскошно отделанной зале, вокруг которой, по стене, золотыми буквами был изображен, на арабском языке, следующий девизъ: «что ни говори клеветники и завистники, ни в Испагани, ни в Дамаске, ни в Стамбуле не найдем подобной».

«В этой зале находились цветы и плоды, сделанные из воска г. Тоттом, во время его пребывания в Крыму, о чем он говорит в своем сочинении. Императрица, которой я их показал, заметила, обращаясь к императору: «Удивительно, что все, сделанное г. Тоттом, достается в мои руки. Он изготовил 200 орудий в Константинополе—они все принадлежат мне. Он украсил этот дворец цветами, они мои. Странная судьба!» Вошел Сегюр. Она замолчала, много смеялась и, обратившись ко мне, сказала: «я заболталась».

«С наступлением ночи, все горы, окружающия город, и все дома, расположенные амфитеатром были иллюминованы многочисленными огнями; зрелище было великолепное. За ужином, сидя возле губернатора, я заговорил с ним о несчастии, угрожавшем государыне, о чем я узнал от императора. Дело в том, что позабыли затормозить карету; лошади, не будучи в состоянии удержать экипаж, понесли и чуть не опрокинули кучера; так как это была большая коляска, в которой сидело восемь человек, то все были бы убиты или изувечены. Губернатор говорит, что он никогда в жизни не испытал подобнаго страха. Татары, считавшие гибель экипажа неминуемой, кричали: «Господи, спаси ее! Господи,спаси!» Когда императрица узнает это, то эти слова вознаградят ее за испытанный страх, хотя, говорят, на лице ея не отразилось ни малейшаго испуга. Завтра, день св. Константина и Елены; мы будем отдыхать здесь. Я ночую с князем де-Линь в одной из самых красивых комнат гарема. Я думаю, что мы немного поговорим о той, которая занимала эту комнату до нас».

«Я встал рано, был у князя Потемкина, затем сопровождал императрицу к обедне. По окончании ея, мы подходили с мурзами, муфтиями и татарскими офицерами к ея руке... В настоящую минуту в городе великолепная иллюминация; завтра, в девятом часу утра, мы садимся в экипажи и будем к обеду в Инкермане, а к ночи в Севастополе: наверно день пройдет весьма интересно».

1-е июня.

«Выехав в 9 часов утра, мы прибыли, в полдень, в Инкерман; тут мы нашли хорошенький домик, из окон котораго был виден Севастопольский рейд, и на нем военный флот, выстроенный в боевом порядке. Император был поражен, увидев полк татар в боевом порядке, а позади его прекрасныя военныя суда, созданныя как бы по волшебству. Мы пообедали. На эскадре был поднят штандарт, пожалованный князю Потемкину. Из частных лиц князь третий получил его. В ту минуту, как эскадра салютовала, государыня встала и пила за здоровье императора, сказав: «Надобно выпить за здоровье моего лучшаго друга». Она была как нельзя более довольна видеть свои морския военныя силы в этих водах. Когда мы встали из-за стола, я от души поцеловал князя Потемкина. Его успехи доставляют мне такое удовольствие, как будто они одержаны мною самим. Когда императрица встала из-за стола, я очутился возле нея и сказал, что я так тронут всем виденным, что я поцеловал бы ей руку, ежели бы я мог на это осмелиться».

«—Князя Потемкина, которому я всем обязана, следует поцеловать», сказала она. Во время обеда, она поручила Штакельбергу, возле котораго я сидел, спросить меня, не думаю ли я, что суда, стоящия перед нами,—те самыя, которыя появились перед Очаковом. Я отвечал, что далеко не те и что, по моему мнению, они могут даже забрать те суда, ежели государыня прикажет, и это не составит труда, так как турецкия суда, по занятой ими позиции, попались в ловушку, и императрице стоит только приказать своей эскадре выйти в море, чтобы отрезать им отступление. После обеда, она снова заговорила со мною об этом, сказав: «Так вы думаете, что это не те турецкия суда, которыя вы осматривали?» Эти суда,—отвечал я,—только ожидают вашего приказания, чтобы отправиться за судами, стоящими под Очаковом».

«Она снова засмеялась и сказала де-Линю: «Как вы думаете, осмелюсь ли я на это? О, нет, это люди слишком страшные!» Император смеялся; все это не дает еще права считать в настоящую минуту войну неизбежною, хотя мне кажется, что здесь все ея желают».

«Мы сели в шлюпки и проехали перед эскадрою, состоявшей из трех 66-ти пушечных кораблей, трех 50-ти пушечных фрегатов и 10 сорока-пушечных фрегатов. Они приветствовали императрицу тремя залпами: это было великолепно; мы подошли к входу в гавань. Вы не можете себе представить, до чего все были изумлены ея красотою и всем, что тут было сделано. Я был во второй шлюпке с гг. Скавронской, Протасовой, обер-камергером, де-Линем и Сегюром; первою нашей мыслию было аплодировать. У пристани была великолепная лестница из тесанаго камня; роскошная терраса вела от нея к дому императрицы, куда мы прибыли вместе с нею. Она повторяла все время, что обязана всем этим князю Потемкину. «Надеюсь, теперь не скажут, что он ленив», говорила она.

«Пробыв с нами с полчаса, она удалилась в свои покои с императором, с которым первый раз, со времени его приезда, осталась одна. Минут десять спустя позвали князя Потемкина; они проговорили втроем с четверть часа, затем явился с планами инженерный офицер, которому было поручено возвести на этом месте укрепления; с ним проговорили с полчаса».

3-е июня (нов. ст.).

«День, проведенный в Севастополе, не представил ничего интереснаго. Мы сопровождали императрицу при осмотре эскадры. Она посетила порт; вечером бомбардировали небольшую крепостцу, построенную нарочно с этою целью; она была подожжена, когда в нее бросили шестую бомбу; крепостца была наполнена горючим материалом, и взрыв был весьма эффектный. Император сообщил государыни известия, полученныя им из Фландрии. Он весьма не одобряет поведения своей сестры и зятя, и предполагает двинут шесть полков. Я знал об этом уже шесть дней тому назад, но император говорил об этих событиях с императрицей только сегодня, по прибытии курьера с подробными донесениями. Это должно быть ему очень неприятно, но он этого не показывает. Это обезпечивает нам мир, в настоящее время, и поэтому сегодня отправлен в Париж курьер; условия, предлагаемыя туркам, так справедливы, что только они одни могут не согласиться на них. Но конец венчает дело».

«Сегодня мы обедали у князя Потемкина, в его имении, лежащем в горах. Местоположение его так хорошо, что он называет эту долину Темпейскою. Сегодня мы совершили такой большой путь, что хотя императрица села в экипаж в 7 часов утра, но мы приехали на ночлег, в Бахчисарай, только к полуночи. Это до того ее утомило, что все проведут завтрашний день здесь, а я поеду с князем де-Линь осматривать наши поместья, лежащия на берегу моря, по ту сторону гор».

«Во время первой поездки принца Нассаускаго в Крым, князь подарил не менее семи имений, расположенных в разных пунктах ввереннаго ему края. Как известно, Потемкин весьма щедро раздавал земли всем тем, кого он считал в состоянии извлечь из них немедленно какую нибудь пользу.

«Эту экскурсию придется совершить верхом, так как проезжих дорог нет. Мы догоним императрицу через два дня в Старом Крыме. Прощайте. Теперь два часа утра».

Принц Нассауский выехал со своим спутником из Бахчисарая, где императрица решила отдохнуть, с конвоем из 12-ти казаков и стольких же татар; лесными, мало посещаемыми тропинками, они проехали в этот день 12-ть верст в горах, причем не раз подвергались опасности оборваться с кручи в глубокия пропасти, зиявшия у их ног; однако они благополучно перевалили через горы и, переночевав в татарской деревне, прибыли на следующий день в именье де-Линя, возле мыса Парфенисскаго (сар Раrtheniza),где он остался, будучи слишком утомлен переездом через горы, а принц Нассауский поехал далее в свое имение «Массандра». В самых восторженных выражениях описывает он своей супруге богатую растительность и живописную природу южнаго берега. «Фруктовые сады этой местности могут дать понятие о райских садах», говорит он, «природа здесь роскошная. Я выбрал очаровательное местечко, где я построю киоск. Тут я желаю покоиться после моей кончины, чтобы на веки быть по близости от моря, которое я люблю, в прелестнейшей местности».

Сделав необходимыя хозяйственныя распоряжения, принц отправился по берегу Чернаго моря в Судак, где у него были виноградники и где он застал г. Фабра, управлявшаго казенными виноградниками и его собственными.

«Поужинав в Судаке, я проспал до трех часов утра, заотправился осматривать свои виноградники. Так как князь Потемкин не мог ехать со мною, а между тем он чрезвычайна ими интересуется, то я был рад возможности дать ему обстоятельный об них отчет». Г-н Фабр полагает, что уже в этом году они дадут до 18.000 бутылок вина».

«В 9-ть часов (вечера) я прибыл в Старый Крым, откуда отправился с императрицею в Каффу. Дорогою я много разсказывал о прекрасной местности, мною виденной. Де-Линь был в восторге от своего имения, а я уверял, что «Массандра» лучше, и Потемкин разделял мое мнение. В Каффе, которая называется ныне Феодосией, мы встретили императора, отправившагося туда рано утром, с целью осмотреть ее. Это единственное место Тавриды, где до сих пор сохранились древние памятники. На монетном дворе была выбита медаль, которую князь Потемкин поднес императрице; все было приготовлено к тому, чтобы выбить еще несколько медалей, но государыня прошла далее, не остановившись, и передала медаль Мамонову, который положил ее в карман; вечером я ее видел: с одной стороны было изображение императрицы, а с другой надпись о том, что она соблаговолила посетить монетный двор в сопровождений графа Фалькенштейна. К ночи мы возвратились в Старый Крым»,

«На следующий день, к обеду, мы прибыли в Карасубазар, где императрица была уже ранее, когда я ездил в горы. Там есть прехорошенький дворец и прелестные сады; по распоряжению Потемкина, в первый приезд государыни был сожжен роскошный фейерверк. Император говорит, что он никогда не видел ничего подобнаго. Сноп состоял из 20 тысяч больших ракет. Император призывал фейерверкера и разспрашивал его, сколько было ракет, «на случай—говорил он,—чтобы знать, чти именно заказать, ежели придется сжечь хороший фейерверк». Я видел повторение иллюминации, бывшей в день фейерверка; все горы были увенчаны вензелями императрицы, составленными из 55-ти тысяч плошек. Сады также были иллюминованы; я никогда не видел такого великолепия!

«Мы переночевали на полпути к каменному мосту, а на следующий день  проехали мимо Перекопских  укреплений,   где мы обедали; к ночи мы были у  каменнаго моста. В этом месте мы увидели тех же казаков, которых мы встретили проездом в Крым. Я выехал в 3 часа утра в поместья, принадлежащия мне на берегу Днепра, там великолепныя пастбища... Я нашел тут 46 семейств и 600 лошадей артиллерийскаго ведомства, которыя будут переведены в другое место. Я предполагаю иметь тут несколько деревень и держать большия стада. Я догнал поезд императрицы, на следующий день император простился с нею; он провел с час в ея кабинете и в ту минуту, когда она собиралась сесть в карету, хотел поцеловать ея руку, но она не допустила его до этого, и они обнялись. Затем он прошел вперед, к экипажу, и снова хотел поцеловать ей руку, но они дружески поцеловались. Затем император спросил меня, знаю ли я, где находится князь Потемкин, котораго он хотел посетить. Только-что я собрался вести его, как подъехал светлейший князь. Император вышел из кареты и направился к его экипажу; князь, в свою очередь, вышел из кареты. Император простился с ним, приветствовал его по поводу всего того, что ему удалось показать императрице, поцеловал князя и сел в карету. Мы догнали императрицу и после обеда поехали вперед, с целью добраться прямо сюда. Государыня приедет только завтра вечером. По пути мы видели 6-ть тысяч человек конницы в лагере, под командою генерала Суворова; здесь весь день играла музыка» .

На этом обрывается дневник, веденный принцем Нассауским в Крыму. Из его писем не видно, когда и где именно он откланялся императрице.

Пять месяцев спустя, война с Турцией была объявлена, и он мчался в Петербург, чтобы получить обещанное ему назначение ¹).

В.В.Т.

¹) Извлечено из сочинения; „Un paladin au XVIII siecle. — Le Prince Charles de Nassau-Siegen, d'apres sa correspondance originale inedite de 1784 a 1789. Par le marquis d'Aragon".—Paris. 1893.                             Ред.