В октябре 1920 г., когда под натиском полчищ Красной армии и банд Махно пал Перекоп, всем стало ясно, что дело Врангеля проиграно и надо спасаться. Все, кто так или иначе был связан с врангелевщиной, устремились в Севастополь на иностранные и русские пароходы, уходящие за границу. Бросали имущество, ценности, некоторые бросали даже жен и детей, стремясь только спасти свою голову. Газеты еще умудрялись выпускать свои номера. Врангель напечатал в них объявление, что так как дело проиграно, то он со штабом уезжает. Что же касается офицеров, то ввиду полного истощения средств он предупреждает их, что в случае бегства они не должны рассчитывать ни на какое содержание от него и с момента их вступления на пароход не могут получать даже кормовых.
После такого объявления большинство офицеров осталось в Крыму (1).
Стало известно, что лавина Красной армии уже достигает Джанкоя. В пятницу 30 октября ст. ст. шел последний эвакуационный поезд из Симферополя в Севастополь. Он не только был переполнен до крайности: на крышах вагонов стояла густая масса людей с узелками и детьми на руках, держась друг за друга. Вокзал был полон провожающими. Разыгрывались душу раздирающие сцены... Прощались с близкими, родными навсегда. Бывали случаи, что отец или мать, втиснутые в вагоны толпой, теряли детей, и дети оставались на вокзале... Со всех сторон неслись рыдания и стоны и, сливаясь вместе, составили страшный, душу леденящий концерт...
После отхода последнего поезда долго еще шли бесконечные обозы с военным имуществом по направлению к Севастополю и южному берегу. На них примостились беженцы с детьми и скарбом, надеясь если не попасть на пароходы или лодки, то спастись хоть временно в горах и пещерах. Убегая, белые грабили и жгли провиантские военные склады.
В понедельник, 2 ноября ст. ст., в Симферополь стали вступать войска Красной армии, голодные, обозленные и ободранные. Перекоп им трудно достался. По их словам, там легло не менее десяти тысяч, не считая раненых.
Войдя в город, солдаты набрасывались на жителей, раздевали их и тут же, на улице, напяливали на себя отнятую одежду, швыряя свою изодранную солдатскую несчастному раздетому. Бывали случаи, что один и тот же гражданин по четыре раза подвергался подобному переодеванию, потому что следующий за первым солдат оказывался еще оборваннее и соблазнялся более целой одеждой своего предшественника и т.д. Кто только мог из жителей, попрятались по подвалам и укромным местам, боясь попадаться на глаза озверелым красноармейцам.
В каждый дом вошел постой красноармейцев. Они располагались всюду как дома, заставляя хозяев прислуживать им, убивая всю живность, как то : свиней, птицу, которых несчастные хозяева месяцами выкармливали. Из имущества все, что приходилось им по вкусу, красноармейцы забирали себе.
Город в это время имел печальный вид. Всюду валялись трупы лошадей, полусъеденные собаками, кучи мусора... Окна в магазинах были перебиты, тротуары возле них были усыпаны стеклом, грязь всюду, куда ни глянешь.
На следующий день, во вторник, начался грабеж винных магазинов и повальное пьянство красных. Вина, разлитого в бутылки, не хватило, стали откупоривать бочки и пить прямо из них. Будучи уже пьяными, солдаты не могли пользоваться насосом и поэтому просто разбивали бочки. Вино лилось всюду, заливало подвалы и выливалось на улицы. В одном подвале в вине утонуло двое красноармейцев, а по Феодосийской улице от дома виноторговца Христофорова тек довольно широкий ручей смеси красного и белого вина, и проходящие по улице красноармейцы черпали из него иногда даже шапками и пили вино вместе с грязью. Командиры сами выпускали вино из бочек, чтобы скорее прекратить пьянство и восстановить какой-нибудь порядок в армии. Пьянство продолжалось целую неделю, а вместе с ним и всевозможные, часто самые невероятные насилия над жителями.
Как только окончилось пьянство, Фрунзе организовал власть, милицию и прекратил грабеж. (2)
Красноармейцы, получив ордера на квартиры, стали в них размещаться. Оказалось, что большинство назначенных им квартир населено. Это их не смутило. Началось безжалостное изгнание стариков, женщин и детей из их квартир, часто даже ночью, когда уже грянули морозы. Изгоняемым позволялось брать с собой лишь по одной перемене белья и одежды. Ни мебели, ни посуды брать нельзя было.
Вскоре приехали из Москвы с специальной целью водворения порядка в Крыму, с неограниченными полномочиями Бела Кун и Самойлова, псевдоним которой «Землячка». (3).
Вместо «Южных ведомостей» стала выходить ежедневная газета «Красный Крым». (4)
В одной из первых номеров ее появился приказ советской власти при Врангеле на регистрацию. При этом в приказе было прибавлено, что всем явившимся грозит только высылка из пределов Крыма и распределение по специальностям; что же касается контрразведчиков, то дело о них будет передано в «Особый отдел». (5)
Все офицеры, не участвовавшие в контрразведке, поверив обещаниям этого приказа, явились на регистрацию.
Регистрация продолжалась несколько дней. Всех записывали, опрашивая о времени службы, о части, в которой служили и т.п., и группами отправляли в казармы, где и содержали под стражей в продолжение недели. Обходились с арестованными очень деликатно, беспрепятственно пускали к ним на свидание родственниц, женщин и детей. Мужчин не пускали, оправдываясь тем, что под видом родственников могут уйти из казармы и арестованные. Позволялось без ограничения приносить одежду, провизию, книги. Все ждали решения о высылке, строили предположения, куда кого пошлют, и уже привыкли к своему положению; многие надеялись, что большевики смилуются и не ушлют их далеко. Ничто, казалось, не предвещало ничего страшного. Город понемногу стал принимать прежний вид, и граждане, мало-помалу приспособляясь к новой обста-новке, к уплотнениям, к новому правительству, стали мирно заниматься своими обыденными делишками.
Но дней через шесть после ареста совершенно неожиданно перевели группу человек в двести офицеров из казарм в городскую тюрьму. Свидания с этой группой были прекращены.
Прошли три дня... И вот, среди бела дня, когда даже родственников было мало около тюрьмы, открылись тюремные ворота, выехал конный отряд красноармейцев, за ним пешком в полном составе вышла вся переведенная в тюрьму группа офицеров, плотно окруженная двойным кольцом пеших и конных красноармейцев. Их повели по Алуштинскому шоссе и вели пять верст в сад Крымтаева, где жили только двое татар-сторожей, которые и явились единственными нейтральными очевидцами расстрела этих несчаст¬ных. Эти татары рассказали, что приведенных сначала отвели в дом, где всю ночь допрашивали. Оттуда раздавались стоны и крики от пыток, которым их подвергали. На рассвете всех офицеров вывели из дома в сад, где разделили на пять групп. Первую группу заставили вырыть себе братскую могилу, и когда она была вырыта, их поставили перед ней в ряд и залпом расстреляли. Большинство тел расстрелянных попадало прямо в могилу.
Вторую группу заставили стащить туда остальных расстрелянных товарищей и закопать могилу.
После этого заставили их вырыть новую могилу для себя. Затем расстреляли новым залпом вторую группу, заставив третью делать то же, что и вторую и т.д... На другой день из казармы была уведена новая партия офицеров, и с ней повторилось то же самое. Таким образом, через короткое время исчезли все арестованные офицеры из казарм. В общем их было свыше тысячи. Расстреливали не только в саду Крымтаева, но и в других местах, например, за вокзалом.
Когда вели эти партии на расстрел, то родственники и друзья шли за ними, но уже около Салгирки (университетское имение) конвойные запретили им идти дальше. В сад никого не пускали. Только через несколько дней по окончании расстрелов некоторым из родственников удалось проникнуть в этот сад. Вот что рассказывали сестра расстрелянного офицера Т. и жена другого расстрелянного офицера К.: они пошли сначала к сторожам-татарам. Застали одного, который рассказывал им, что их, сторожей, заставили присутствовать при казни, после чего его товарищ сошел с ума и убежал, а он не может нигде найти себе покоя и совсем не может спать... Он повел их в дом, где в одной из комнат они нашли кучи окровавленного белья и стены, забрызганные кровью. В другой комнате стены были исписаны фамилиями и было написано: «Не верьте, что нас только расстреляли — нас здесь пытали и издевались над нами».
Затем они со сторожем отправились на место расстрела. Здесь они увидели четыре братские могилы и одну незасыпанную яму, в которую были навалены, как попало, трупы офицеров, некоторые в белье, а другие даже без белья. Один из трупов был в стоячем положении и держался рукой за другой сидячий труп. Рот у него был открыт и, по словам татарина, он был еще живой, когда его бросили в могилу. Из одной зарытой могилы торчали ноги в носках, причем носки на подошве были во многих местах прожжены, и татарин говорил, что многим жгли ноги в доме во время допроса.
Остававшиеся в казармах офицеры такими же группами, как первая, через 3—4 дня переводились в тюрьму и оттуда дней через пять-шесть таким же порядком среди бела дня под сильным конвоем были уводимы на расстрел не только в сад Крымтаева, но и в другие окрестности Симферополя.
Так как Бела Кун и Самойлова не верили тому, что все офицеры явились на регистрацию, то стали время от времени устраивать облавы, оцепляя весь город и проверяя у всех документы. При этом всем было приказано сидеть дома. Каждый дом перед проверкой оцеплялся конвоем, сначала тщательно осматривался двор, сараи, погреба, сад (если таковой был), а затем делался такой же тщательный осмотр всех квартир дома. При этих облавах снова многих арестовывали, и снова начинались расстрелы. Такое положение продолжалось несколько месяцев.
В это же время начались повальные аресты общественных деятелей и расстрелы их. Об этих расстрелах уже откровенно печаталось в «Красном Крыме». Первым был расстрелян Александр Христианович Стевен, крупный крымский помещик, выдающийся общественный деятель и сын известного русского ученого X. Стевена. (6) Одного старого доктора-психиатра (фамилии не помню), работавшего в губернской больнице, расстреля¬ли за то, что он не хотел выдать двух психически больных офицеров, находившихся у него в отделении. Расстреливали следователей, всех, так или иначе причастных к судебному ведомству, бывших административных лиц, адвокатов и т.д. (7)
Многие из бывших военных перед приходом большевиков и в первые дни их прихода до приезда Бела Куна, успевали записаться в число студентов местного Университета или, переменив фамилии, записаться в число служащих некоторых учреждений.
Что касается тех, которые записались студентами, то положение скоро стало опасным, потому что среди их коллег было много коммунистов, которые и начали доносить о них начальству.
Коммунисты принялись за реорганизацию Университета.
В середине декабря Университет закрыли. Все студенты были уволены, и был объявлен новый прием, причем желающим поступить предлагалось заполнить анкету, состоящую из 34 вопросов. Анкету принимала особая мандатная комиссия, состоящая из студентов- коммунистов и представителей Чека. Вопросы были такого рода: «Где и в каких армиях служил?», «Что, когда и где делал, начиная с 1913 года?», «В каком чине служил?», «Был ли ранен и оставался ли после этого в строю или уходил в отставку?», «Принадлежал ли к какой-нибудь партии?», «Как вы смотрите на диктатуру пролетариата?», «Отношение к красному террору?», «Должно ли правительство быть рабоче-крестьянским и почему?», «Что вы можете сказать о пролетаризации Высшей Школы и почему она должна быть пролетарская?», «Кто были родители?» и т. п.
Поданные анкеты рассматривались мандатной комиссией, и лица, казавшиеся ей подозрительными, вызывались для допроса, некоторые из них арестовывались. Многие, даже старые, оканчивающие курс студенты были выброшены из Университета без права поступления в другие Высшие Учебные Заведения. Юридический факультет был закрыт совсем за ненадобностью. Ректором был назначен студент второго курса (фамилию не помню), комиссаром — студент Левковский, а председателем мандатной комиссии — студент первого курса Паперно.
Университету было дано название «Университета имени Фрунзе», и при нем был открыт Рабфак (рабочий факультет) имени рабочего Назукина. При Рабфаке было устроено общежитие в бывшем приюте Фабра.
Профессорам и преподавателям также было предложено заполнить анкеты, и была также произведена среди них чистка.
Население жило все впроголодь, особенно страдали служащие, которым приходилось при этом работать по 6-8 ч. в день. Топлива никакого почти ни у кого не было. Ломали заборы, таскали кресты с кладбищ, многие жгли собственную мебель, потому что наступили сильные морозы. У некоторых оставались запасы круп, но не было топлива, чтобы варить их, и люди голодали при температуре в несколько градусов ниже нуля в комнате. Ежедневно в больницы привозили людей с отмороженными руками и ногами, с воспалением легких и т.п.
Население долго жило надеждой на приход кого-либо из иностранных войск на помощь, но когда мечты все были разбиты, то стали помаленьку приспосабливаться к жизни под большевистским ярмом и смирились с духом.
Служащие недели через две-три стали получать казенный паек в виде одного фунта хлеба (впоследствии он был уменьшен до 3/4 фунта) в день, 1 фунта кофе, 1 фунта крупы, 1 фунта соли — в месяц. Этот паек так обрадовал: власть совсем не плоха. Скоро вследствие недостатка нефти прекратилась работа электрической станции, а так как ни керосину, ни свечей запаса не было, то город погрузился в полную темноту, если не считать лучинок и каганцов из сала, которыми стали пользоваться некоторые обыватели. У большинства же не было ни того, ни другого.
Часть офицеров, не желавшая сдаваться большевикам, перед их приходом бежала в горы и там организовала отряды так называемых «бело-зеленых». Их отчасти поддерживали, снабжая провиантом, татары, и иногда они делали набеги на казенные учреждения для добычи провианта.
Так, однажды они в числе десяти человек напали на Симферопольские бойни, находящиеся в двух верстах от города. Они явились туда с подводой и стали требовать мяса, а когда заведующий-коммунист спросил у них ордер, то они распахнули свои пальто и показали офицерские погоны на плечах, заявив: «Вот наш ордер». Коммунист перепугался и выдал им требуемое. У них также была хорошо организована связь с городом.
В другой раз они на грузовом автомобиле в костюмах красноармейцев подкатили ночью к воротам Симферопольской губернской тюрьмы и предъявили фальшивые мандаты для выдачи им арестованных для расстрела. Тюремное начальство поверило этим документам и выдало им около десяти политических арестантов, которые, конечно, были увезены немедленно на свободу.

КОММЕНТАРИИ*
1. Точное количество оставшихся в Крыму офицеров Русской Армии генерала П. И. Врангеля неизвестно. Согласно С. В. Карпенко, не покинули Крым с Врангелем около тысячи офицеров и около 12 тысяч солдат и казаков. ( См. Карпенко С. В. Врангель в Таврии. —М. 1994. с. 58) Однако в действительности это число было, вероятно, много большим.
2. Органами власти с ноября 1920 по июль 1921 г. в Крыму являлись «революционные комитеты» во главе с Крымревкомом.
3. Кун Бела (1886-1939)— деятель венгерского и международного коммунистического движения. Участник 1-й Мировой войны, военнопленный (1916). После Октябрьской революции один из руководителей интернациональных отрядов Красной Армии. В ноябре 1919 г. нелегально вернулся в Венгрию, где после провозглашения Советской власти вошел в правительство Венгерской Советской республики (народный комиссар по иностранным, затем военным, делам). В 1920 г. вернулся в Советскую Россию, был членом реввоенсовета Южного фронта, председателем Крымского ревкома. Под его непосредственным руководством были проведены на территории Крыма массовые расстрелы белых офицеров, оставшихся в Крыму после эвакуации врангелевской армии.
Самойлова (Залкинд) Розалия Самойловна (1876-1947). Член РСДРП с 1816 г. Активная деятельница коммунистического и революционного движения. Секретарь Московского комитета РСДРП(б)-РКП (б) (1917-18). В годы гражданской войны на политической работе в частях Восточного фронта. В октябре 1919 - ноябре 1920 начальник политотдела 13-й армии. Награж¬дена орденом Красного знамени. С ноября 1920 г. на партийной и государственной работе. С 1939 г. член ЦК ВКП(б), член ВЦИК и ЦИК СССР.
4. «Южные ведомости» — ежедневная газета, издание Союза журналистов и литераторов,
выходила с 1905 г. в Симферополе. В 1917 г. являлась изданием Таврического губернского
земства. Редактор «Южный ведомостей» А. П. Лурия был расстрелян в 1920 г.
«Красный Крым» —орган областного комитета ВКП(б) и Крымревкома № 1, вышел 17 ноября 1920 г.
5. Приказ № 4 Крымревкома о регистрации иностранно-подданных, офицеров и солдат
добрармии был опубликован 17 ноября 1920 г. (см. Ревкомы Крыма, сборник документов и
материалов. — Симферополь, 1968, с. 23) 25 декабря 1920 г. Крымревкомом выпущен приказ №
167 о регистрации в 10-ти дневный срок «... всех бывших офицеров, военных чиновников,
полицейских, жандармов, сановников, ... духовенства, собственников фабрик, заводов, усадеб,
домовладельцев, стоимость имущества которых по мировому времени исчислялась св. 25 тыс.
руб., ... всех граждан, приехавших в Крым в периоды с 1 февраля 1918 г. до второго прихода
Советской власти и. от 1 июня 1919 г. до вступления Красной Армии ныне ...» (там же, с. 4-0).
6. Здесь неточность. Речь идет об Александре Александровиче Стевене — министре крымского краевого правительства С. С. Крыма, заместителе председателя таврического губернского земского собрания. Он был сыном Александра Христиановича Стевена и внуком ученого-ботаника Христиана Христиановича Стевена, основателя Никитского ботанического сада.
7. Точное количество жертв красного террора в Крыму в 1920-21 г.г. не установлено. Историками приводятся различные данные.
* Комментарии А.В. Мальгина

Опубликовано: Крымский архив, № 2. - Симферополь: 1996. – с.59-63
Впервые опубликовано: Воля России. — Прага, 1925.
http://d-v-sokolov.livejournal.com/