Пока моя рота подтягивалась и строилась в полуротную колонну, я подошел к командиру Московской роты.

- Пойдемте немного вперед, я покажу вам участок, который вы должны атаковать, - сказал он.

Поднялись и пошли. Луна временами освещала отдельно стоявшее дерево, большой сарай, небольшой белый домик и опять сарай. Оба сарая были обращены открытыми воротами в нашу сторону. Это был фольварк Зигмунтов. До него было шагов самое большее 250-300, не более.

Ну вот, видите: окопы около дерева и сараев заняты австрийцами. Вы пойдете на домик, сараи и дерево, а вправо, там, тоже окопы. Ну, в добрый час.

Я вызвал взводных, показал им направление и цель. Вправо, за Московской ротой, опять поднимался кустарник, там были 5-я и 6-я роты нашего полка, а слева, выступ леса подходил гораздо ближе к противнику и по этому лесу должны была подойти в исходное положение 8-я рота. Москвичи поднялись бесшумно и пошли колонной, принимая вправо.

Так как место позволяло, то рота в широкой полуротной колонне поднялась из оврага и двинулась вперед, держа винтовки у ноги. Шли быстро. Сначала было жнивье, а потом пошло, свеже-вспаханное поле и идти стало тяжелей. Луна светила, и все было далеко и ясно видно. Светила она слева и сзади. Прошли еще несколько десятков шагов. Как вдруг впереди около сараев раздался крик, сейчас же щелкнули один за другим несколько выстрелов, затрещал ружейный огонь и застучал "шварц-лезе". Рота сразу легла.

Что делать? Если оставить роту лежать, потом поднять ее будет трудно, рассыпать в цепь под носом противника бессмысленно, только лишние потери. Противник был так близко, что оставалось только ударить в штыки.

- Рота, встать, за мной, ура.

Вынув шашку, побежал к дереву. За мной раздался шум бегущих и рев "ура". Оглянувшись на бегу, увидел, что вся рота в 4-х шереженном строю по-полуротно, схватив винтовки на руку, бежала за мной. Откинувшись назад, повалился солдат неподалеку от меня, дальше ткнулся головой вперед еще один и еще повалились. Но вот и дерево, какая-то канава, из которой блистали выстрелы. Перескочил с разбега окоп и сразу стал за дерево. Рота набежала и началась расправа: крик, стоны, ругань, выстрелы, удары прикладами.

- Чего смотришь? коли его.

- Ей, вылази что-ли, не упирайся, Семенов, дай ему по морде чтобы поторопился.

- Где взводный? Куда ахвицеров вести, щоб не поутекали?

- Держи, держи его, дай ему! Ой, братцы, помогите, в ногу окаянный вдарил!

- Проше пана до неволи.

- А здоровый бугай, едва с ним справился...

- Господин фельдфебель, куда тащить его? больно тяжелый, ей, подсоби, ребята.

- Гони всех пленных назад, чтобы здесь не путались, там пересчитаем.

- Фельдшера позовите сюда, перевязать надоть...

- Да кого перевязывать-то?

- Да ихний командир, штыками его наши ребята попортили.

- А наши где? - потащили кого назад, а кто и сам пошел.

- Вон там три лежат, да не признаю, из запасных.

- Ах ты, Господи, да что же это делается?

Стрельба раздавалась со всех сторон. Вынул свисток и засвистал "прекратить стрельбу, друг друга побьете".

Ко мне подбежал младший унтер-офицер Веньяминов: "Ваше Высокоблагородие, дозвольте спички, я сейчас крышу подожгу, а то зря друг друга побьем, ничего не видно".

Дал ему спичечницу и он, побежав к сараю не смотря на то, что и оттуда стреляли, поджог его соломенную крышу. Солома быстро захватилась, и факел огня поднялся и стал быстро разростаться. Какая то фигура подбежала ко мне и повалилась в ноги: "пане, не бий" - австрийский солдат из галичан. Стоявшие рядом связные Кандауров и Старостин взяли у него винтовку, а один из солдат 1-го взвода, взяв за рукав, потащил его к строившимся за окопом пленным.

От пожара стало светло. Я вошел в сарай и первое, что увидел - поседланные две лошади: одна серый гунтер, другая караковая. Их держал австриец. Не успел я толком осмотреться, как вбежал в сарай рядовой Надвиков и ткнул штыком австрийца, тот так и повалился. Вбежал еще солдат из молодых Козубенко.

- Козубенко, держи лошадей, да смотри, чтобы их не побили.

- Слухаю, Ваше Высокоблагородие.

Вышел из сарая. Оба связные рядом. "Ваше Высокоблагородие, обходят, турки обходят, вон турки идут".

Действительно, из второй линии окопов, держа винтовки на руку, наступала толпа в серых фесках с кистями, которые мотались на ходу.

"1-й и 2-й взводы сюда", и, обгоняя друг друга, бросились наши солдаты на этих турок, окружили, поднялись приклады, несколько выстрелов в упор, удар штыками, и все кончено. Часть турок бросилась бежать, другие полегли убитыми, часть, человек 15, взято в плен. Это были босанцы 4-го Б. Г., иначе говоря, 4-го Босанско-Герцеговинского батальона.

В то время, пока расправлялись с этими "турками", из-за сарая выбежал офицер тоже с саблей и револьвером. Я стоял освещенный пожаром, в золотых погонах с шашкой. Он нацелился на меня, но связные не зевали: увидев его, бросились ему навстречу, желая взять его в плен. Вот тут-то и началась пляска. Поочередно, Кандауров и Старостин наскакивали на него со штыками, а он, угрожая револьвером, от них отскакивал наконец, он выстрелил и пробил Кандаурову фуражку, тогда Старостин, видя, что дело может окончиться плохо, перевернул винтовку и, размахнувшись, прикладом снес верх головы вместе с феской.

Сарай горел полным огнем. В это время ко мне подбежал подпоручик Московец с криком: "победа, победа", обнял меня и куда-то скрылся. Стрельба справа и слева стихла. Впереди были видны силуэты убегавших австрийцев и, из-за надетых ранцев, их фигуры казались горбатыми.

Я подошел к пленным; длинная шеренга темных фигур в ранцах, на правом фланге два офицера, лейтенанты Шудазек и Покорный, а командира роты капитана Абеля унесли; он был поколот штыками и идти не мог. Приказав фельдфебелю Орлу отправить под конвоем пленных, я с 3,5 взводами перешел за вторую линию окопов и на чистом месте построил роту в взводную колонну, подровнял и положил. Только в это время подбежал взвод 9-й роты, ведшей наступление с фронта, с Московским полком. Командир взвода подпоручик Орловский остановил свой взвод и положил его рядом с моей ротой. Никаких указаний, что делать дальше не было. Надо было искать какое-нибудь начальство. Сел на захваченного гунтера и поехал. Навстречу из темноты и дыма выехал командир 4-го батальона полковник Василий Владимирович Смиттен. "Вася, ты куда?".

- Ищу свой батальон, все роты так перепутались. Где наши? Где Московцы? - Ничего не разберешь в темноте. Ну, а ты как?

- Слушай, Вася, тебе, как старшему, доношу, что в 1 час 15 минут точно я взял две линии окопов, пленных офицеров и солдат отправил в тыл. Вот тебе записка. - Он обещал сейчас же прислать связь от командующего полком.

- Да знаешь ли ты, что Владимир Михайлович Романов убит?

- Как же это могло случиться, ведь 4-ой батальон шел за вторым?

- Да, но 5-я и 6-я роты не очистили окопов от австрийцев, а прошли дальше, австрийцы оставались в окопах и, когда 4-й батальон подошел, то начал очищать окопы. Романов подошел к одному окопу и приказал: "Выходите все скорее", кто-то из обалдевших австрийцев выстрелил в него в упор, и бедняга Романов умер минут через пять. Да еще встретил подпоручика Соколова, его вели два солдата, он соскочил в окоп к австрийцам, а те его избили, да так, что и идти не мог.

Проезжая по полю, по которому наступала моя рота, я заметил, что ни раненых, ни убитых уже не было, их успели вынести санитары. Только тела убитых австрийцев наполняли окоп и валялись около горящего сарая.

- Семенов!

- Чего изволите, Ваше Высокоблагородие?

- А кому это ты в окопе морду бил? Рота рассмеялась.

- Дозвольте доложить, Ваше Высокоблагородие, - вступил в разговор Новоселов, - это как стали выгонять австрияков, кто идет сам, кого наши ребята волокут, а один такой толстый все шашкой машет, что-то кричит, приказывает, я его за шиворот взял, тащу из окопа, а он кричит и упирается, да тяжелый, ни как не выволочить, увидел я Семенова, он из окопа кого-то высаживал, кричу ему "дай ему по морде", а он то ничего не понимает. Семенов как дасть ему в зубы, так сразу понял, шашку бросил и сам вылез. Так точно, Ваше Высокоблагородие, без ефтай нельзя, что бы не дать, иначе не поймет.

Минут через 15 пришла связь от командира батальона и передано приказание отвести роту к опушке леса. За мной потянулся взвод 9-й роты. У опушки леса стояла 8-я рота и подходили 5-я и 6-я. Адъютант штаба дивизии генерального штаба капитан Кузнецов, командир батальона полковник Яковлев, ротные командиры, связные, все собрались и докладывали о действиях рот и о потерях.

Моя рота потеряла 3 убитых и 10 раненых, из числа которых 4 остались в строю. Взводный 1-го взвода подпрапорщик Васильев был ранен штыком в руку и остался в строю. Один из раненых, молодой солдат Игнатьев, имел кривую шею, отчего голова была всегда на бок, и я был удивлен, что такой урод был принят в гвардию, куда назначались отборные люди. Я тогда же спросил его: "Отчего у тебя кривая шея". "От рождения, Ваше Высокоблагородие". "Да как же ты попал в гвардию?". - Не могу знать, на то воля начальства была". И вот надо же было случится, чтобы пуля, попав в шею, перебила мускул, стягивавший шею. Когда же он после выздоровления вернулся в полк, голова его стояла прямо.

Постепенно стягивались роты остальных батальонов. Глухой, но оживленный говор, стоял в ротах: люди делились переживаниями и впечатлениями первого боя. Всегда остаются в памяти впечатления первого боя, они ярки и отчетливы. Потом, когда бои были жестоки, продолжительны, когда роты несли страшные потери, ничто не могло изгладить переживаний первого боя.

Из седельной кобуры захваченного коня я вынул карты, полевую книжку и какую-то переписку и все отдал капитану Кузнецову. Из опроса пленных выяснилось, что окопы были заняты батальонами 89 и 901 пехотных полков и батальоном 4-го Б. Г. (Босанско-Герцеговинского) и 2-мя батареями. У нас было то же самое количество батальонов - 4 батальона Л. Гв. 2-й артиллерийской бригады.

Капитан Кузнецов объяснил весь маневр происшедшего боя:

Л. Гв. Московский полк, подкрепленный 3-м батальоном Л. Гв. Павловского, заняв опушку леса, выяснил, что перед ним полого поднимавшаяся местность оканчивалась окопами противника, плотно занятыми. До них было 1-1 1/2 тысячи шагов. Наступать в лоб, значило повторять маневр Преображенцев и нести большие, потери, а потому было приказано начальником отряда генералом Киселевским: двум; батальонам Павловцев с ротой Московцев, которая до этого была в боковой заставе, ударить во фланг и тыл противника. Для вящего успеха атаку произвести ночью.

Позиция австрийцев - окопы шли от фольварка Зигмунтов по возвышенности и были заняты 5-ю батальонами - под прямым углом от Зигмунтов окопы были заняты 2-мя батальонами, сильно укрепленный холм за серединой боевого участка и против фольварка Зигмунтов никем занят не был, на флангах стояли 2 батареи.

Участок, где пришлось действовать Павловцам совместно с Московской ротой был таков; - от отдельного дерева и фольварка окопы в линии отходили почти до австрийской батареи; перед окопами слева очень близко подходил лесок, заполненный поленицами дров, дальше, отходя шагов на 250-300 шел овраг, заросший кустарником; дальше овраг отходил от линии окопов шагов на 500-600 и до окопов противника место было ровное без кустов и деревьев.

При начале атаки, левофланговая 8-я рота, благодаря поленицам дров в лесу, поваленным деревьям и кустарнику, не успела выйти к моменту удара; моя рота шла по ровному месту и была обнаружена противником шагах в 100, когда ничего не оставалось делать, как сразу ударить штыки.

Московская рота, двинувшись правее, должна была пройти шагов 250-300, пока не дошла до австрийцев, а 6-й и 5-й ротам Павловцев пришлось бежать до окопов шагов 400-500. Совершенно случайно 7-я рота оказалась ближе, первой ударила на противника и захватила фольварок. Удар наших рот во фланг австрийцев угрожал и их тылу, поэтому они и очистили главную линию окопов и отошли за дер. Издебно, оставив хорошо укрепленный холм. Ближайшая австрийская батарея, стоявшая за флангом расположения окопов, с первых же выстрелов наших батарей попала под разрывы шрапнелей и тротилловых гранат и понесла большие потери. Она продолжала стрелять, а с наступлением темноты снялась и на двух уносах вытащила свои пушки.

Уже рассветало. Небо чистое и розовое на востоке. Дым пожара относило в сторону, и он столбом поднимался к небу. Все мы стояли на верхушке открыто, толпой, по склону лежали роты. Не удивительно, что все мы видны и замечены австрийцами. Застучали выстрелы и пули засвистали над нашими головам и между нас. Сразу всех, как ветром, сдуло, роты в порядке сбежали по откосу вниз. А на верхушку уже тащили наши пулеметы. Командир пулеметной роты штабс-капитан Пальчиков, видя происходившее и не ожидая приказаний, решил потушить огонь австрийцев огнем своих пулеметов. Как швейные машины застучали 8 пулеметов, а от нашей опушки рысью выходила казачья лава сотни Оренбургских казаков, вероятно 3-й очереди, так как казаки были пожилые с бородами, с проседью, с деревянными, а не стальными пиками, на горбоносых киргизских конях. Это должно быть была случайно затесавшаяся сотня для связи армейской дивизии, никак не принадлежавшая гвардейскому корпусу.

Разворачиваясь и прибавляя хода, направилась лава на лесок, по которому вел огонь Пальников. Пулеметы замолчали, а казаки полным ходом с визгом и гиканьем неслись, сверкая шашками и взяв пики к бою. Раздалось несколько выстрелов и все умолкло, а еще минут через 20 от опушки леса, куда скрылась сотня, показалась небольшая группа пленных австрийцев, которую конвоировали два казака. Подошли поближе. Очень странный вид пехота, а винтовок нет, ранцы за спинами, а руками австрийцы держат штаны. Это казаки, чтобы пленные не разбежались, поотрезали пуговицы от штанов и порезали ремни, которыми держались штаны. Действительно, никуда в таком виде не побежишь, не потерявши штанов. Простая выдумка, но хитрая.

Подошли Московские батальоны. Пока командующие батальонами совещались, мы, ротные командиры, выясняли, кто ранен, кто убит. Потери были очень небольшие: 3 убитых и 10 раненых.

Командующие полками сговорились, и мы с Московцами густыми цепями пошли на деревню Издебно. Слева большой холм, на нем видны окопы и пулеметные гнезда, все оплетено колючей проволокой. Внизу, у подошвы, большое развесистое дерево. Прислонясь к нему спиной, сидел раненый смуглый австрийский артиллерист с нашивками и орденами. Рядом лежала сваленная в кучу артиллерийская амуниция, шлеи, цепи, хомуты, седла, валялись 10 - 15 красивых серых лошадей, побитых пулями и осколками. Страшно было смотреть на ужасные раны: осколки пробивали на вылет лошадь, будь то круп, туловище или грудь. Бедные лошади застыли в искаженных позах, все было залито кровью.

Артиллерист показывал на живот, куда был ранен, и его сейчас же унесли. Солдаты моей роты порылись в брошенных вещах и принесли мне совершенно новенький автоматический пистолет системы "Стейер" в кобуре, а также и коробку с патронами и обоймами к нему.

Цепи пошли дальше. Рядом со мной шел командующий Московцами полковник Гальфтер. На земле, раскинув руки, лежал небольшого роста, смуглый, с небольшой черной бородкой, красивый австрийский офицер. Лицо было залито кровью, а на лбу, над глазом, была рана от шрапнельной пули. Это был командир австрийской батареи. Сквозь тонкую перчатку просвечивало обручальное кольцо. По моему приказанию связь отстегнул от убитого его саблю, которую я передал полковнику Гальфтеру в память о бое. У меня было 3 сабли офицеров, взятых в плен в бою, одну оставил себе, а две отдал своим младшим офицерам.

Вышли из лощины и подошли к деревне Издебно. Московцы свернули вправо, а мы, перейдя ручей, текущий по деревне, подошли к избам. На берегу ручья, на улице валялись голова с рогами, хвост и потроха зарезанной накануне коровы. В избах сидели перепуганные мужики и бабы.

Дозоры, сейчас же высланные вперед и по сторонам, обошли деревню и прислали взятых ими в плен, почти без сопротивления, еще трех офицеров и около 30 солдат. Один из офицеров оказался далматинцем и довольно сносно объяснялся по-русски.

У ручья люди омылись, в это время подошла наша ротная кухня и люди, достав сухари, с удовольствием принялись за варку. Подкормили и пленных, а затем под конвоем отправили их в штаб полка. Итого ротой было взято в плен шесть офицеров и больше ста солдат.

Прошло уже часа два, за это время многие из роты прикурнули на солнышке и успели поспать, когда пришло приказание командира батальона вывести роту на дорогу, идущую на деревню Ченстобродицу.

Только подошли к перекрестку дорог, куда тянулись 5-я и 8-я роты, как нашла тучка и нас обильно полило дождем.

8-я рота была оставлена для погребения убитых. Итак, наш батальон сократился до трех рот. Подтянулись 3-й и 4-й батальоны, и мы пошли.

Дорога шла вдоль речёнки, справа и слева отдельные хутора, хлеб уже снят и видны местами полосы свеже-вспаханной земли. Перебегая дорогу, между рядами роты запуталась мышь и ни один солдат на нее не наступил, давая ей дорогу, жалея животное. После боя - с убитыми и ранеными - им стала понятна цена жизни и крови. Слева потянулась деревня.

- Ваше Высокоблагородие, - нагоняя меня, обратился ко мне фельдфебель Яков Орел, - мы сейчас проходим деревню, откуда родом оба Кулика, разрешите им зайти, домой повидать родных.

- Конечно, пускай зайдут, мы остановимся, в д. Майдан-Александровский на ночлег, там они нас могут нагнать.

Оглядываясь назад, я увидел как оба Кулика быстро пошли к одной из изб, около которой стояли, как и около других, мужики и бабы. Увидел, как навстречу, им бросились обнимая и целуясь, бабы и мужики. Кулики были двоюродными братьями и, пройдя всю войну, хотя и были ранены, все же уцелели и вернулись домой.

Мы шли до вечера, когда пришли в Майдан-Александровский и остановились на ночлег. Кухня наша вместе с двумя, другими шла в хвосте батальона и к приходу на ночлег ужин был готов. Артельщик успел достать свежего хлеба, люди отлично поужинали, и, утомленные, завалились спать по хатам, а по дороге тянулись сильно поредевшие полки Гренадерского корпуса. Первый бой прошел удачно - был успех и с малой кровью.