Переночевав на гвардейском этапе в Луцке, по узкоколейке двинулись к полку. Вагоны маленькие, платформы завалены мешками, ящиками, кулями с мукой и овсом, тюками, узлами, бочками. Сидят на них солдаты, сопровождающие кладь, интендантские чиновники, выздоровевшие солдаты и офицеры возвращающиеся в полки, сестры милосердия в шубках, доктора. Проехали село Полонное. Временами останавливались и сгружали кладь. На последней остановке, около какого-то большого госпиталя, вышли и, сев в присланную повозку, двинулись дальше. Ехал я и капитан Макаревский. Ему, еще в августе 1914 года под Люблиным, пуля пробила плечо и перебила нерв; он долго лечился пока рука не начала действовать. В Блудове, где стоял наш обоз, тыловая команда, нестроевая, учебная, маршевая рота, оставался и местный помещик граф, фамилию его забыл. Он вместе с женой и двумя дочерьми, жил в своей усадьбе. Дом, хотя и одноэтажный, но поместительный, в стены были вделаны, мраморные барельефы прекрасной работы. Из дома шел подземный корридор к выходу из парка. Парк большой, тенистый, а в парке кресты над могилами павших здесь в бою как русских, так и немцев. Над одним из последних была забавная надпись: "нэмец умэр отран". Недалеко от этой могилы еще две рядом, но над ними не кресты, а дощечки со щитом Соломоновым, там погребены два еврея.

Этот граф никуда не двигался и вместе с семьей переживал все наступления и отступления. У него в доме было устроено офицерское собрание.

На другой день поехал в штаб полка у Корытницкого леса, представился командиру полка генерал-майору Шевичу, бывшему стрелку Императорской Фамилии.

Это был удивительный человек: из своей землянки он выползал только для того, чтобы пройти в собрание. На участки батальонов не давал себе труда пойти, не интересуясь боевым участком полка, сидел у себя и пил красное вино, которое предлагал неизменно каждому, заходившему к нему по делу. Уговорить его подписать ту или другую нужную бумагу стоило адъютанту больших трудов. Через несколько дней после его приезда в полк вслед за ним приехал адъютант того армейского полка, которым он командовал. Бедняга приволок с собой целый чемодан бумаг, неподписанных генералом Шевичем.

Другой особенностью этого командира была страсть рассказывать о жизни и службе в Императорских Стрелках и о способе приготовления какого-то особенного лукового супа. Эти разговоры повторялись ежедневно после ужина и достаточно всем надоели, да и к тому же с его стороны было неделикатно, нося мундир Павловского полка, все время толковать о стрелках.

Счастливый случай прекратил этот „фонтан воспоминаний. Как то еще задолго до войны мой шурин, улан Ее Величества Константин Апухтин, рассказал следующую историю.

Командиром Лейб-Улан был назначен Лейб-Гусар Орлов. Получивши полк, он в собрании любил рассказывать о службе в гусарах, как время проводили да что ели и пили. И этими рассказами сильно надоел уланам. Однажды в собрании после ужина Орлов начал опять переворачивать свои воспоминания, тогда поручик кн. Андроников взял стул, поставил его перед командиром полка, сел и обратился к командиру: "Все гусары, да гусары... Одел уланский мундир, будь уланом и умри им".

Гусарские воспоминания после этого прекратились.

- Виноват, Ваше Пресходительство, что перебиваю вас. Вы, наверно, знали покойного командира Лейб-Улан, бывшего гусара генерала Орлова?

- Ну, конечно, знал, - улыбнулся Шевич.

- Ну, а князя Андроникова лейб-улана знаете?

- Да кто же его не знает?

- А знаете ли вы, какой у него разговор был с командиром?

- Нет, не знаю, пожалуйста расскажите.

Я и рассказал. Шевич крякнул и стрелковые воспоминания прекратились. Едва мы вышли из столовой, как на меня набросились полковники Гладкий и Христофоров:

- Ну, зачем ты рассказал эту историю командиру?

- А мне это уже надоело, я и рассказал.

- Да нельзя же так, это неделикатно, он может обидеться.

- А это деликатно? нося Павловский мундир, то и дело говорить о стрелках, а вам он разве не надоел?

- Конечно, надоел.

- Ну, после моего рассказа он больше не будет надоедать.

И верно, воспоминания прекратились.

На участке Пусто - Мыты - Корытницкий лес постоянно стояли сменяясь 2-й и 3-й батальоны, на левом фланге примыкая к правому флангу Стрелков Императорской Фамилии. Между прочим, стоя рядом плечо о плечо с этим полком, командир ни разу не заехал в свой родной полк.

В месте стыка участки расходились, обтекая большой холм, прочно укрепленный немцами с сплошным проволочным заграждением.

Окопы батальона в три линии на подъеме этого холма. Дистанция до окопов противника на самом левом фланге около 250-300 шагов, на правом - 25, здесь немецкие секреты и наши сидели разделенные рогаткой. Слышна была немецкая речь, временами поблескивали каски.

Первая линия носила название "Невский проспект", а ход сообщения к блиндажу командира батальона именовался "Аптекарский переулок".

В первой линии были массивные траверсы, хорошие землянки и блиндажи, бруствер был солидной толщины и все впереди него густо заплетено проволокой, бойницы прикрыты броневыми щитами. В общем обе стороны сидели тихо. Против нас сидели егеря и уланская бригада. Обстрел был редкий, разве изредка вылалит немецкая траншейная пушка, снаряд свиснет над окопом и разорвется на противоположном скате, да ночью прострочат короткие очереди пулемета то с одной, то с другой стороны. На самом верху холма стояло что-то вроде громкоговорителя и иногда доносились от него немецкие распоряжения.

Сзади, в лесу, производились работы: валили толстые деревья, распиливали их на доски. Доски шли на обшивку стен землянок и блиндажей.

Мышей развелась тьма и их с ожесточением уничтожали. От них не было покоя ни днем, ни ночью. Увидя их добитыми и раздавленными, вспомнил я ту мышь, которая перебегала нам дорогу, когда мы шли после первого боя.

Тихо и незаметно прошло время до 23-го ноября, дня нашего полкового праздника.

На три дня нас сменили кумовья Финляндцы. Но на этот раз отпраздновали мы не с такой помпой как в Петербурге, хотя все же с достаточным количеством вина, отличным обедом и ужином.

1-го декабря был тихий, зимний вечер, ничего не обещало, что тишина будет нарушена. Как и ежедневно с вечера были высланы секреты, пошли разведчики. Я лег в своей землянке.

В 12 часов ночи меня разбудила артиллерийская стрельба. Вышел наружу. Ясно светил месяц, а за холмом у немцев стреляли пушки. Снаряды свистя проносились над нами и рвались в расположении стрелков и развалин д. Пусто-Мыты.

По телефону стрелки сообщили, Что их обстреливают химическими снарядами и что у них есть уже отравленные газами.

Вместе со мной вышли на открытое место, горнист и один из телефонистов.

- Ваше Высокоблагородие, посмотрите какое это облако?- Не то туман идет на нас из Пустомыт....

Ясно видимое облако, колеблемое ветром, переливаясь, двигалось на нас. Переползло лощинуни начало обволакивать подошву холма, поднимаясь все выше.

В деревне Пустомыты все время сверкали огни разрывов. Облако увеличивалось.

Было очевидно, что двигался газ, угрожая нам. "Играй тревогу. В роты передать, чтобы одели противогазы, а также в штаб полка".

Резко зазвучал горн, его подхватили в ротах. Газ уже подошел, запахло цветов яблони. Одели противогазы, но в них передавать распоряжения невозможно, играть на горне тоже нельзя, как нельзя говорить по телефону. Сняли маски я, горнист и оба телефониста.

Слава Богу, газ пронесло, и мы только слегка, отравились, горели глаза, щипало и першило в, горле и хотелось кашлять.

В ротах благодаря принятым мерам, пострадавших не было, но у Императорских Стрелков, не успевших принять предохранительных мер, были случаи тяжелого отравления. Обстрел прекратился и наступила тишина.

По дороге из Пустомыст появилось какое-то шествие, видны повозки, кухни. Поднявшись к нашему месту, подошел унтер-офицер и доложил, что привел кухни, привез хлеб, консервы, патроны и лазаретное имущество:

- Как же это ты, брат, прошел через Пустомыты?

- А мне, разрешите доложить Вашему высокоблагородию, стрелки при входе в деревню сказали, что немцы газами стреляют, я остановил подводы, приказал людям одеть противогазы, а лошадям на морды мокрые торбы повесить, а как обстрел прекратился, я пошел через деревню к вам.

А прошел он деревню и лощину, наполненные еще не разошедшимся газом.

Московцы устроили баню, и было огромное удовольствие попариться и помыться в ней, а после улечься в чистые простыни в чистой и теплой землянке.

В этой бане со мной произошел забавный случай: выходя после мытья, чтобы одеться, я в дверях хотел вытереть ноги о тряпку, лежавшую на полу, но эта тряпка вцепилась всеми четырьмя лапами мне в ногу. По близорукости, будучи без очков, я спящую кошку принял за тряпку.

В половине декабря 2-й и 3-й батальоны были перемещены на участок 1-го и 4-го, а их на наши места.

Заняли окопы от леса и до деревни Свинохи, от которой остались лишь трубы да горы мусора. Здесь было много легче: окопы противника отстояли на 1000-5000 шагов, обстрела почти не было. Имел случай видеть, как наш летчик, идя довольно низко, делал снимки германских окопов, а облачка разрывов германских батарей все время его сопровождали.

И вот что удивительно: ни один из этих снимков, на которых ясно были видны германские батареи, все тыловое расположение немцев, в руки командиров батарей и полков не попадали, а ведь они, эти снимки, им-то и были необходимы. Имея эти снимки, командиры батарей знали бы расположение германских батарей, знали бы куда стрелять, а пехотные части, прорвав окопы, не оказывались бы под фланговым огнем немецких батарей.

В окопах, изо дня в день, повторялось одно и то же: подправлялись окопы, чистились бойницы, во второй линии появлялись гвардейские саперы офицеры и нижние чины, принимавшие участие в исправлении окопов, приходили офицеры наших батарей, но ни одного раза не было представителей генерального штаба, я не говорю о штабе корпуса, и даже не знаю, где он был. А вот штаб дивизии мог бы побеспокоиться и пройтись по окопам полков нашей дивизии. Они сидели так далеко позади, что артиллерийский огонь до них не достигал. Не знаю, как было в других частях на других участках фронта. Теперь много лет спустя, читая воспоминания участников войны, командиров полков, батальонов, батарей, видно, что этим недугом болело большинство офицеров генерального штаба. Редкие исключения только подтверждали общее правило.

Появилась у нас новинка: ночью раздались громовые разрывы, земля тряслась.

В чем дело? По телефону от одной из рот сообщили, что немцы стреляют минами, от разрыва которых осыпаются траншеи и бруствера. В одной из рот разрывом мины убит часовой, на нем нет ни одной раны, не человек, а мешок с раздробленными костями. Винтовки, стоявшие в пирамиде, оказались перегнутыми - такая сила разрыва.

Принесли донышко мины величиной в сидение венского стула и вес соответствующий, около 5 пудов, принесли и осколок: стальная рельса в 1,5 аршина длины. У нас до этого еще не додумались.

Отошли в резерв в село Блудово.

Расположились удобно и хорошо: землянки большие, теплые, чистые. Занялись починкой и чисткой. Чистят штаны, куртки, заколачивают сапожные гвозди в каблуки, чистят винтовки.

Вечерняя зоря теперь всегда с церемонией и музыкой. После зори поют песни.

В собрании, в дому у графа, ужин с водкой и вином. Призванные из запаса Стелецкий и Линдроп на гитарах развлекают общество. Гримм 1-й и Троян все еще вычерчивают планы участка, чтобы в сотый раз представить в штаб дивизии.

Наконец пришла и наша очередь идти в дивизионный резерв в деревню Скурче, где стоял штаб дивизии. У штаба дивизии отличное помещение, освещено электричеством прожекторной команды, спокойная жизнь. Ну, как из этого рая штабным, чинам идти в окопы, когда можно приказать прислать планы окопов с обозначением мест пулеметов, траншейных пушек и ежедневными заметками, что видно у противника. Не житье, а масленица.

Не раз мы серьезно разговаривали со всякими старшими адъютантами и начальниками штаба. А с них, как с гуся вода. Видно, что горбатого могила исправит.

По прилетевшим германским аэропланам наши батареи открыли огонь, и туча пуль и шрапнельных стаканов повалилась с неба на Скурче.

Все забегало, ища укрытия. Обидно пострадать от своих же снарядов.

В начале февраля 1917 года я получил отпуск. Доехал в полковой коляске до Луцка, дальше покатил в поезде.

По телеграмме из полка в Киев коменданту станции были оставлены места в скором поезде, и мы, двое отпускных, покатили в Петербург... навстречу грядущей катастрофе.

Поручик А.П. Редькин

Военная быль. № 58. 1963.