Приобрести книгу в нашем магазине

Типичная картина деревенской жизни тех лет была такова: от двора ко двору ходил большой вооруженный отряд — из «продармейцев», партийцев, комсомольцев, милиционеров, членов комбеда. Отряд отбирал у крестьян продукты, скот.

— Продразверстка! — летела по селу тревожная весть...

В деревне это слово звучало, как «чума!..» Передавая друг другу тревожную весть, крестьяне злобно и неистово ругались...

Свое название «подразверстка» получила от способа ее проведения. Общую сумму продуктом, которую правительство намечало со­брать для армии и городского населения, оно распределяло, «разверстывало», по губерниям. Губернские органы власти распределяли эту разверстку по уездам, уездные — по волостям, волостные — по деревням. А сельская власть (комбед) «разверстывала» наряды по крестьянским дворам, собирала и сдавала уездному органу власти — Упродкому (Уездному Продовольственному Комиссариату).

Распределение продразверстки по дворам и изъятие продуктов и скота советская власть передоверила сельским комитетам бедноты, во главе которых стояли местные партийцы или комсомольцы.

Председатель комбеда в Болотном был молодой большевик, дезертир, из отходников.

Продразверстку по дворам сельский комбед распределял по своему произволу. Чаще всего так: своих родных, приятелей — собутыльни­ков, местных начальников, а также членов группы бедноты, он от продразверстки совсем освобождал. А на другие дворы распределял и долю освобожденных от разверстки. Но этого мало. С людей, не принадлежащих к его окружению, он старался собрать продуктов сверх нормы, как можно больше: «излишки» от сданной продразвестки {26} он раздавал родным и приближенным, местным начальникам, сбывал за водку, за вещи. Продукты в тот голодный период имели наиболь­шую ценность, выполняли роль денег.

Крестьяне были возмущены такой практикой продразверстки, но жаловаться было некому и некуда: такая практика была повсеместно, «от Москвы до самых до окраин». Даже придворный большевистский поэт, Демьян Бедный, охарактеризовал тогдашних коммунистов — начальников так:

           «... Воры, взяточники, бражники

           Повылазили вперед... »

Жители Болотного видели, что честного большевика — шахтера выбросили из партии и с поста волостного комиссара, за то, что он пытался бороться с произволом и несправедливостью при выпол­нении продразверстки и распределении городских товаров.

Крестьяне были возмущены и самой продразверсткой и методами ее проведения.

Во-первых, работники земли были недовольны тем, что власть отбирала у них продукты и скот совершенно бесплатно, ничего не давая им взамен и не обещая этой оплаты далее в будущем.

Во-вторых, хлеборобы были недовольны тем, что у них забирают все продукты, за исключением самой скудной нормы, не оставляя им ничего для кормления скота, птицы, для нужд обмена.

В-третьих, крестьянство было недовольно разверсткой потому, что она не была регулирована заранее никакими определенными зако­нами: ни по ее размерам, ни по срокам, ни по ее соотношению к земле. Она сваливалась на крестьян, как снег на голову. Выполнили крестьяне одну разверстку, вскоре получали приказ о другой. В пер­вый раз комбед наложил на этот крестьянский двор такую сумму, а завтра наложит иную: все от него зависело. Свою полную зависи­мость от комбеда крестьяне выразили в новой пословице: «Все под комбедом ходим», по аналогии со старой: «Все под Богом ходим»...

Что касается одного вида продразверстки — мясопоставок, то здесь дело обстояло еще печальней, чем с поставками зерна и кар­тофеля.

Весь скот в деревне, вплоть до каждого ягненка и цыпленка, органами местной власти был взят на строжайший учет. Убой, про­дажа скота или птицы хозяином были абсолютно воспрещены, под {27} угрозой тюремного заключения и конфискации имущества. По при­казу советской власти, крестьянин должен был кормить, выхаживать и сохранять свой скот и птицу, в ожидании того момента, когда власть сочтет нужным конфисковать этот скот для нужд государства. Но есть мясо от своего скота или обменять свой скот и птицу на что-либо необходимое, крестьянин не имел права...

Естественно, что при этих обстоятельствах, крестьяне возмущались и продразверсткой и властью, которая ее проводила.

Возмущение было настолько сильное, что в деревнях уезда происходили постоянные столкновения безоружных крестьян с вооружен­ными продовольственными отрядами. В одной деревне крестьяне уби­ли председателя комбеда. В другой убили уездного комиссара, который при изъятии хлеба угрожал револьвером. Вооруженные карательные отряды перестреляли десятки людей в этих деревнях...

В эти годы советская власть отбирала у крестьян все продукты сельского хозяйства: зерновые, картофель, мясо, молоко, яйца, шерсть и другие.

А крестьяне в эти годы от государства ничего не получали, хотя они сильно нуждались, особенно в таких товарах широкого потреб­ления, как соль, керосин, спички, мыло, гвозди, посуда, инструмен­ты, обувь, мануфактура и т. д.

После Октябрьского переворота торговля была совершенно разрушена.

Магазины, ларьки, склады с товарами в уезде были конфискова­ны местными органами власти якобы «для снабжения бедного населения».

Но почти все это пошло местным начальникам да их близким. Секретарь уездного комитета коммунистической партии забрал себе лучший особняк в городе и обставил его с такой роскошью, которой там не было никогда у прежнего его хозяина-помещика, предводи­теля дворянства. Сам этот «партийный вождь уездного масштаба», присланный из Губкома, пожилой человек, вчерашний рабочий, женился на молоденькой купеческой дочери, погибавшей от голода и притеснений. Он устроил для своей молодой жены такую роскош­ную жизнь, что она хвалилась своим бывшим подругам: «Такой рос­коши я никогда не видала в доме своего отца, купца первой гильдии»...

Другие уездные начальники шли по стопам своего «вождя», растаскивая конфискованные товары, имущество, драгоценности. {28}    Из конфискованных товаров и ценностей бедному населению до- стались только «рожки да ножки».

Национализированная крупная промышленность в больших городах и мелкая кустарная промышленность в мелких городах и деревнях почти не работала.

***

Денежная система в советском государстве была тоже разрушена. Начало этому разрушению положило еще Временное Правитель­ство, выпустив много бумажных денег в крупных банкнотах: двадца­ти- и сорокарублевые «керенки». Это обесценило деньги.

Но большевистское правительство, Совет народных комиссаров, сознательно и планомерно разрушало денежную систему. Ленин счи­тал денежную систему сущностью и символом капитализма и стремил­ся построить натуральное социалистическое хозяйство, безденежный продуктообмен между городом и деревней через государственные ор­ганы распределения. Ленин писал, что осуществив социализм, новое государство, в знак своего презрения к золоту, построит из него общественные уборные...  Исходя из такой оценки денег, большевист­ское правительство систематически и планомерно разрушало денеж­ную систему.

Советское правительство объявило недействительными все бумажные деньги и всякие ценные бумаги прошлого, как деньги царского правительства, так и деньги Временного правительства. Оно прика­зало, под угрозой строжайших наказаний, сдать органам власти все золотые и серебряные монеты и драгоценности.

А для расплаты со служащими и рабочими стало выпускать огромное, произвольное и безучетное количество бумажных денег, или, по официальной терминологии, «денежных знаков». Деньги теряли свою ценность со сказочной быстротой, «не по дням, а по часам». Сначала правительство выпустило «денежные знаки» сторублевого достоинства, потом — тысячерублевого, а затем — миллионного и миллиардного...

Что касается реальной ценности денег, то о ней можно судить по такому факту: стоимость коробки спичек на черном рынке в те вре­мена дошла до миллиарда рублей... Деньги в первые годы совет­ской власти потеряли всякое значение.

{29}     Расценивая деньги и торговлю, как основу капиталистической экономики, вожди большевизма строили социалистическую экономику без денег и без торговли. Советское правительство в те годы заменяло деньги и торговлю прямым государственным распределением среди населения всех материальных благ в их натуральной форме: в виде продуктов питания, одежды, обуви, жилищ и т. д. Это распределение большевистская власть организовала, как прямой продуктообмен между городом и деревней — через государственные органы. Коммунистические вожди в те годы строили экономику в форме натурально-потребительского коммунизма.

Советская власть забирала у крестьян продукты для армии и городского населения бесплатно. Она предполагала снабжать крестьян промышленными товарами из города тоже бесплатно.

В первые годы революции государственные магазины (вернее, склады) носили тогда характерное официальное наименование — «потребительские коммуны»: «сельские потребкоммуны» и «городские потребкоммуны ».

Но промышленных товаров для распределения среди населения у советского правительства было очень мало. Из магазинов и складов товары были расхищены на месте начальниками; остальные това­ры были расхищены на пути следования от этих складов, через длин­ную цепь государственных органов, до «потребительских коммун».

А новых продуктов национализированная промышленность, крупная, средняя и мелкая, кустарная, почти не производила; она была разрушена из-за плохого руководства и недостатка сырья.

Это состояние социалистической экономики в те годы даже советские поэты характеризовали саркастически. Например, Демьян Бедный так изображал советскую промышлен­ность того времени:

           «Главтабак — без табаку,

           Главтелега — на боку,

           У Главмыла — нету мыла... »

А Маяковский в своем стихотворении «Прозаседавшиеся» издевался над бесконечными заседаниями всевозможных комиссий по поводу распределения...

           «склянки чернил...

           Губкооперативам».

{30}     Пока ничтожное количество товаров из государственных скла­дов проходило через бесконечную цепь, распределительных органов (склады: местный — центральный — губернский — уездный — волост­ной — сельский), от этих товаров оставались только «рожки да ножки». А эти последние попадали сельским коммунистам — начальникам и «комбедам».

Крестьянам из этих «потребительских коммун» ничего не доставалось.

Расходясь от «потребительской коммуны» по домам с пустыми руками и видя, как члены комбеда порой все же несут оттуда что-либо из «рожек и ножек» — фунт соли, кусок мыла или коробку спичек, — мужички отчаянно ругались:

— Когда берут продразверстку, то это с нас, а не с бедноты. А когда что-либо дают в «коммунии», то это — бедноте, а нас — мимо. Вот уж, действительно «коммуна»: кому — на, кому — нет ничаво...  Растак ее так...  с перетаком!..

***

Всякая частная торговля — и денежная и обменная — в те годы расценивалась советской властью как «спекуляция» и была воспре­щена под угрозой конфискации имущества и тюремного заключения.

Официальная мотивировка этого воспрещения была такая: правительство строит экономическую систему государственного распределения материальных благ среди населения, а денежная торговля эту политику натурально-потребительского коммунизма подрывает. Следовательно, торговля представляет собою деятельность антикоммунистическую, антисоветскую. Кроме того, торговые операции при де­нежной торговле, в условиях обесцененных денег, неминуемо исчисля­ются в повышенных, то есть, «спекулятивных» ценах.

Обменная торговля тоже представляла собою антизаконную, антисоветскую деятельность, ибо она тоже нарушала советские законы и подрывала систему планового государственного распределения. Если крестьянин за ковригу хлеба или за мешок картофеля выменял у горожанина старую рубашку, то, с точки зрения тогдашней политики советской власти, оба они нарушили советские законы о государ­ственном распределении, совершили преступление. При {31} продразверстке крестьянин должен был сдать все свои продукты, кроме необходимейшего минимума, государству. А если у него есть мешок карто­феля или коврига хлеба для обмена, то это значит, что крестьянин при продразверстке скрыл от государства эти продукты и за счет этих «излишков» теперь «спекулирует»... Аналогичное обвинение советская власть предъявляла и горожанину: почему он не сдал свою «лишнюю» рубашку «собесу» (отделу социального обеспечения) для бесплатной раздачи бедным, поскольку он сам получает свой продо­вольственный паек бесплатно? А вместо выполнения своего государ­ственного долга он, горожанин, стал «спекулировать» рубашкою, обменивая ее на картофель...

Так перед советской властью оказывались «виновными» оба участника любой торговой операции.

На практике дела «о спекуляции» чаще всего заканчивались не тюрьмой и конфискацией имущества, а только конфискацией това­ров, участвующих в торговой сделке. В приведенном примере мили­ционер забирал и рубашку горожанина и мешок картофеля у мужи­ка, для запугивания «спекулянтов» составлял протокол, а потом и картофель и рубашку «конфисковал» в свою личную пользу, а про­токол уничтожал...

«Потребкоммуна» в уездном городе могла снабжать городское на­селение только голодным пайком: обычно от 50 до 100 граммов хле­ба на человека в день да немного картофеля. Только руководители партийно-советских учреждений получали на особом складе «паек ответственного работника», или «ответственный паек», в котором было и мясо, и масло, и яйца, и сахар, и крупы, и фрукты.

Что касается деревенских «потребкоммун», то массе крестьян там вообще ничего не выдавали.

При этих обстоятельствах и крестьяне и горожане, несмотря на категорическое воспрещение и опасность всякой торговли, никак не могли обходиться без нее, не могли без торговли жить. Запрещен­ная торговля была тайной. Из-за инфляции она была натурально-меновой.

Торговля, антизаконная, наказуемая, тайная, была очень затруднена. Она была выгодной только для милиционеров и местных начальников, которые почти все конфискованные продукты и вещи забирали себе или вымогали взятку, обещая смотреть на такую торговлю «сквозь пальцы». Для участников же тайной торговли она {32} была невыгодной. При свободной торговле, т. е. при отсутствии кон­фискаций, арестов, взяток, неминуемых «накладных расходов» тай­ной торговли, горожанин мог бы получить за свою вещь больше продуктов, а крестьянин за свои продукты — больше вещей.

***

Острая нужда горожан в продуктах, прежде всего в хлебе, а крестьян — в предметах широкого потребления, прежде всего в соли, керосине, спичках, мыле, — при сложившихся обстоятельствах не могла быть нормально удовлетворена на месте: торговля была во­спрещена, транспорт разрушен.

Тогда многие люди из Орловщины стали пробираться за хлебом и солью на Украину и даже к соленым озерам. Этих людей, ехавших обычно с метками, прозвали «мешочниками», а советская власть заклеймила «спекулянтами».

Дорога тогда была трудной и очень опасной. Часто приходилось «мешочникам» ехать на крышах вагонов, на буферах и гибнуть под колесами. Нередко приходилось плестись пешком. Повсюду рыскали «заградительные отряды», которые все отбирали. На окраинах Рос­сии кипела гражданская война. Многие возвращались из таких поездок с пустыми руками. Другие — больные и искалеченные. Иные — погибали в дороге.

Вернувшиеся рассказывали разные вести о тех краях, куда они ездили. Так, например, об Украине рассказывали, что пшеницы там у крестьян много, выменять ее на какую-либо вещь или серебряную монету можно было бы сравнительно недорого, — но как, при тогдашнем транспорте и заградительных отрядах, при­везти оттуда мешок пшеницы?!. Говорили: хлеборобы не имеют ни­какого интереса сдавать бесплатно хлеб государству. Они хлеб пря­чут или выделывают из него «горилку». Вся Украина затоплена мо­рем горилки и превращена в пьянствующую Запорожскую Сечь. Соберутся несколько соседей и пьянствуют оравой без перерыва: сегодня «дуют горилку» у одного соседа, завтра — у другого, после­завтра — у третьего и т. д., а через неделю — опять у первого...

Некоторые орловцы в поисках соли добирались даже до соленых озер — Эльтона и Баскунчака.

{33}     Вернувшись, рассказывали, что к этим озерам со всех сторон собиралось много людей: они хотели раздобыть там соленой гущи и, высушив ее, достать соли. Но вокруг озер стояли цепью красно­армейцы и никого к озерам не допускали, угрожая стрельбой.

— Ну ж и власть! — ругались эти неудачники, которым пришлось от соленых озер возвращаться, «не солено хлебавши»... — Люди мучаются, болеют, гибнут без соли. А власть — как собака на сене: ни сама не добывает, ни людям не дает!..

***

Политика продразверстки, воспрещение всякой торговли приве­ли советскую деревню к разорению.

Крестьяне, у которых отбирали все продукты, потеряли всякий интерес к своему труду: они работали неохотно, спустя рукава. На­воза в поле за первые три года революции, до НЭП-а, земледельцы не вывозили совсем: не видели в этом никакого интереса, никакой цели.

Каждый год в Болотном и во всех других деревнях создавались «посевкомы», т. е. комитеты по посевной кампании. Они состояли из местных начальников, партийцев, комсомольцев, членов «комбеда». Члены посевкома ходили по дворам, по полям, «агитировали» и понукали потомственных земледельцев к тому, чтобы те вспа­хивали и засевали всю землю. А пахари, потерявшие всякую матери­альную заинтересованность в работе, старались пахать как можно меньше: лишь бы норму хлеба для семьи выработать. Площадь под посевами в Болотном и повсюду за все годы продразверстки от 1918-го до 1921 года — с каждым годом неуклонно уменьшалась и урожайность падала.

А советская власть накладывала на крестьян разверстку за разверсткой и ежегодно создала посевком за посевкомом...

Острый недостаток хлеба стал ощущаться у самих крестьян. Большинство жителей села в те годы ели хлеб с примесью: с натер­тым картофелем и жмыхами. Высшую степень материального благо­получия хлеборобы определяли тогда так:

— В этом дворе хорошо живут: чистый хлеб едят (без примеси)...

{34}

***

У крестьян не было керосина. Вместо керосиновых ламп в хатах теперь мерцали коптилки. Деревня погрузилась в темноту...

Особенно болезненно ощущался недостаток соли. Запасов дома не было. А доставка соли в деревни была прекращена сразу же после большевистского переворота: разрушены были торговля, тран­спорт, всюду полыхала гражданская война.

Люди стали расходовать соль с плюшкинской скупостью. Израсходовав всю, взялись за селедочные бочонки, в которых хранилась соль: расколют бочонок и вываривают щепочки. Потом то же проде­лывали с деревянными солонками.

В конце концов, почти все жители села остались совсем без соли. Они без аппетита ели несоленый суп, хлеб с примесями, ослабевали. Цинготные заболевания широко распространялись в деревнях.

В Болотном, во всех других деревнях уезда, губернии, по всей России свирепствовал тиф. Много людей умирало в те годы и в горо­дах и в деревнях: от голода, истощения, от войны, скученности, тифа.

Советское правительство, вызвавшее это бедствие своей антинародной и неумной политикой, ограничивалось «плакатной борьбой» с этими бедами. Повсюду были развешены плакаты: «Вошь — враг социализма!» Объявим войну тифу!» «Проведем неделю бани!»..