Приобрести книгу в нашем магазине

Сельские учительницы

К учителям, которые до революции в большинстве случаев про­исходили из духовного сословия и зажиточных крестьян, — больше­вики относились с подозрением.

Местные начальники на каждом шагу ругали учителей «гнилой интеллигенцией». А Наркомпрос дал им такое новое официальное наименование, которое одним своим звучанием внушало презрение и насмешку: «шкрабы» (сокращение от полного названия: «школьные работники»). Причем, «шкрабами» называли и учителей и уборщиц, так как и те и другие, по мнению Наркомпроса, в одинаковой мере были «школьными работниками» советской власти.

Учителя получали в те годы заработную плату совершенно обес­цененными советскими бумажными деньгами, «денежными знаками», или «дензнаками». Эти «дензнаки» (или «совзнаки», как называли их иронически) потеряли всякую ценность, на них ничего невозможно было купить.

Городские учителя в те годы получали голодный паек, наряду с другими служащими советских учреждений. А о сельских учителях правительство и партийно-советские учреждения просто «забыли», вернее, игнорировали их полностью.

По вопросу о пайке местные учителя обращались в уездный отдел народного образования. А там разводили руками: «Никаких инструк­ций ни от Наркомпроса, ни от Наркомпрода о снабжении «шкрабов» нет»...

В читальне уездной библиотеки учителя рассматривали советский журнал, в котором карикатура изображала главную деятельность {40} тогдашнего наркома (министра) просвещения Луначарского. Разва­лясь в кресле оперного театра, нарком просвещения с блаженной, медовой улыбкой смотрит на сцену. А там порхают балерины перед растаявшим министром. Подпись под карикатурой: «Иван в раю»... Учителя ворчат:

— Конечно, «Ивану в раю» не до нашей адской жизни, не до на­ших мелких дел и забот...

Выпроважая от себя учителей, руководитель уездного отдела на­родного образования говорил им:

— Постарайтесь уладить вопрос как-нибудь сами, на месте... Учительницы возвращались в свои квартиры голодные и хму­рые...

Молоденькую учительницу стали часто навещать местные началь­ники. Узнавши ее материальную нужду — в продуктах, в дровах, — начальники соблазняюще намекали:

— Оно, конечно, вся власть на местах. Всё от нас зависит: ежели мы захотим, то у вас будет всё: и паек и дрова. А если не захо­тим — помрете с голоду и холоду. Все будет: лишь бы вы нос не задирали... да нам навстречу во всем шли...

Но учительница «навстречу» начальникам идти не хотела... А, следовательно, мерзла и голодала.

Но этого мало. Ее стали «допекать». То явятся начальники на уроки: проконтролировать, как учительница занимается... То при­дут на квартиру и начнут донимать политическими вопросами: как они выражались, «хотели прощупать учительницу с точки полити­ческой»...  Однажды учительница пропустила день школьных заня­тий из-за погоды: побывав выходной день в гостях у родных, она из-за проливного дождя не могла оттуда выехать во-время. Пьяный сельский комиссар, узнав об этом, явился к учительнице, в присут­ствии учеников набросился на нее с грубой руганью и, размахивая ре­вольвером, даже угрожал арестовать ее...

Тогда один пожилой зажиточный крестьянин сжалился над учи­тельницей и предложил ей в своем доме квартиру и стол. Учитель­ница с радостью перебралась к нему.

{41} Но вот пришла очередная продразверстка. У ее хозяина, у которо­го она имела теплый угол и питание, отобрали все продукты, оста­вив ему только голодную норму. Крестьянин просил местное началь­ство: оставить норму продуктов также и на долю учительницы, кото­рая никакого пайка не получает и питается у него. Но начальство, недовольное учительницей, ничего для нее не оставило, ссылаясь на то, что в инструкции о пайке для учителей ничего не говорится.

Притесняемая учительница вынуждена была покинуть гостепри­имного хозяина и уехать из села, к своим родным, которые тоже бедствовали.

***

Два года не было в школе ни учителя, ни школьных занятий. По­том в село прислали новую учительницу.

Поздней ненастней осенью, вскоре после ее приезда, мне дове­лось встретиться с нею, в ее школьной квартире.

Изможденная старуха, в изношенном пальто, в лаптях, она сидела на скамейке в своей пустой и холодной школьной комнате, кашляла и горько жаловалась на свою судьбу. На столе горела коптилка.

— Уж тридцать лет работаю я в сельских школах нашего уезда. И вот доработалась...  В первые годы своей службы я получала жа­лованье только 10 рублей в месяц. Одной мне хватало этого жало­вания на сносное житье. А потом постепенно жалованье учителям по­высилось до 30 рублей в месяц. В это время мать моя овдовела и жи­ла со мной, на моем иждивении. Мы вдвоем на мое жалование жили без нужды: жили в теплой и освещенной комнате, были сыты, обуты, одеты. И даже могли завести библиотечку: книги были нашей стра­стью. А теперь?...

Учительница посмотрела кругом — на пустую холодную комна­ту, на коптилку, на свои лапти — и поежилась от холода: и внеш­него и внутреннего. Поплотнее закутались в шаль...

— Мерзну вот. И в школе и дома: сельский комиссар не достав­ляет дров ни школе, ни мне. Спасибо соседям: притащили по вязанке сучьев от своих костров. А то совсем замерзла бы... Раньше, до революции, никогда и ни в одной деревне этого не было, чтобы {42} школьники занимались в не топленной школе, а учительница оста­валась бы без дров, без керосина, без ботинок, и даже без хлеба...

— И без хлеба? — переспросил я.

— Да, и без хлеба. Пошла на днях к сельскому комиссару и комбеду: паек просила. А они осклабились и заявили: «По инструкции, — говорят, — шкрабы для снабжения ни в какую категорию не попали: ни к сельской бедноте, ни к городским рабочим и служа­щим»... Спасибо соседкам-бабам: пока спасают. Хлеба у них у самих недостает, а картошки принесли...

И учительница показала на мешок картофеля, стоявший в углу комнаты.

— Вот варю картошку в мундирах и тем питаюсь. Но хлеба нет и соли не спрашивай. А местные начальники не только мучают свою учительницу голодом и холодом, но еще и издеваются. — «А за что мы должны, собственно говоря, кормить Вас? — заявил сельский ко­миссар. — Ежели стать на точку политическую, то Вы для нас толь­ко балласт мелкобуржузного класса, гнилая винтельгенция... На собраниях несознательная мужицкая масса ругает советскую власть на чем свет стоит, а Вы никакой агитации за советскую власть не ведете: все помалкиваете. А что касаемо подхода с другого боку, то что мы тут должны поставить в угол угла?... Вы старуха и никако­го антиреса, в общем и целом, для нас не представляете»...

Вот так товарищи-комиссары и загнали старуху-учительницу «в угол угла»... Как из него выбраться?!. А жалованье наше? Вы сами знаете, что представляют собою «совзнаки»... На днях в уездном городе выдал нам «наробраз» (мы его «безобразом» называем) — запоздав­шее жалованье за три месяца: несколько миллионов советских руб­лей. За все это трехмесячное многомиллионное жалованье смогла ку­пить... одну коробку спичек... Вот так и приходится доживать жизнь: без хлеба и без соли, без дров и без керосина. Но зато в лап­тях и холоде...

— За тридцать лет добросовестной работы дослужилась: стала «советской миллионершей!...»

Учительница разволновалась и едва сдерживала слезы... {43}

ШКОЛА В ГОДЫ НЭПа

Школа

После разрухи революционных лет школа в Болотном была от­ремонтирована, снабжена топливом и возобновила свою работу. В ней было теперь уже не три класса, как в дореволюционной школе, а че­тыре. С четырьмя классами занимались две учительницы.

В советской республике церковь была отделена от государства. А школа отделена от церкви и превращена в чисто светскую школу. Закон Божий в школе больше не преподавался.

В те годы Наркомпрос дал директиву о том, чтобы школьное об­разование было «безрелигиозным», то есть не связанным с религией. Учителям запрещалось использовать школьное преподавание для ре­лигиозного обучения и воспитания. Но и антирелигиозного воспитания от учителей в те годы Наркомпрос не требовал.

После Октябрьского переворота все дореволюционные учебники и хрестоматии из школ были изъяты и уничтожены советской властью, как «враждебные коммунизму», «не созвучные эпохе». Школьные библиотеки тоже были уничтожены. Захвативши в свои руки органы просвещения, большевистские Скалозубы не пощадили ни былины о русских богатырях, ни книжки о Петре Великом и Суворове, ни мно­гие произведения классиков, «реакционных писателей-помещиков».

Для школ были наспех составлены брошюры и хрестоматии. Они были заполнены коммунистической пропагандой. Басни Крылова в школьных хрестоматиях были заменены баснями Демьяна Бедного, {78} бессмертные творения Пушкина — «произведениями» Юрия Либе-динского, Гладкова и других большевистских «классиков революцион­ной литературы», в защиту которых Демьян Бедный, «вождь литера­турного фронта» того времени, мог привести только один аргумент:

«Хоть сопливенькие, да наши»...

Буквари тех лет и для взрослых и для детей начинались револю­ционно-большевистскими декларациями: «Мы не рабы!», «Да здрав­ствует Великая Октябрьская революция!», «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!.. »

Для начальных школ в период НЭП-а были выработаны новые программы — «программы ГУС-а» (Государственного Ученого Совета Наркомпроса). Эти программы были построены на так называемой «комплексной системе» обучения.

В прежней школе арифметика и русский язык, родиноведение и природоведение изучались в школе на уроках отдельно и независимо друг от друга. «Программы ГУС-а» и «комплексная система» обучения требовали от учителей, чтобы все эти знания изучались в школе не разрозненно, а в тесной связи друг с другом, по комплексным темам.

При обучении детей младшего возраста эта система имела поло­жительную сторону. Но педантичное следование этой системе при­водило к натяжкам, по поводу которых учителя иронизировали: «Не­ужели воробья непременно надо увязывать с мировой революцией?! . »

В начальных школах в годы НЭП-а получил большое распростра­нение экскурсионный метод обучении. В нормальном размере метод этот полезен и целесообразен. Но учителя тех лет, часто очень молодые и неподготовленные, нередко злоупотребляли им так, что большую часть школьных занятий превращали в экскурсии. Из-за этого моло­дым учителям было легко, ребятам весело, но грамотность в школах была невысокой.

Возможности для учения в средней и высшей школах в годы НЭП‑а для детей трудящихся были облегчены. Обучение в общеобра­зовательных школах было бесплатное. А в специальных средних и высших школах, в техникумах и вузах, государство платило студен­там скромную стипендию. Советская власть готовила кадры интелли­генции и руководителей государственной жизни.

Крестьяне, стремясь своих детей «вывести в люди», отправляли их на ученье в города: в средние и высшие учебные заведения. {79}