22 февраля вечером, после взятия села Средне-Егорлыцкое (Лежанка), меня вызвал к себе генерал Корнилов.
— Мне доложили, что некоторые из донских партизанских отрядов хотят отделиться от генерала Попова. Поезжайте и приведите их в армию. Вы хорошо знаете как атамана, так и начальников отрядов, и поэтому я командирую вас, надеясь, что вы сумеете доказать им все значение усиления армии, идущей на помощь кубанцам... Вам даю разъезд из офицеров 6-го Донского полка, — сказал мне командующий армией.
— Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство.
Разговор был кончен. С нелегким сердцем я ехал в эту командировку: задача была деликатная; кроме того, армия шла на Кубань, а походный атаман — в восточные зимовники, то есть в противоположную сторону, и расстояние, доходившее между ними в тот день до 100 верст, должно все увеличиваться. Где и как я найду Добровольческую армию?
Рано утром 23 февраля я выехал из Лежанки; со мною были мой младший брат корнет138 и 12—15 офицеров 6-го Донского полка под командой войскового старшины. Офицеры были вооружены шашками и винтовками, сидели на хороших лошадях, так что разъезд был вполне боеспособен и мог драться со значительно более сильным противником. Для меня это было очень важно, так как в степи бродило много небольших шаек красных. Как-то невольно вспомнил я пугачевщину и заволжские степи. Там и тогда маленькие заброшенные в степи крепости-деревни слркили оплотом русской государственности в борьбе с самозванцем. Теперь и здесь этим оплотом, скорее, символом была маленькая Добровольческая армия, охраняющая светильник национального огня. И тогда, и теперь был бунт, беспощадный русский бунт низов против верхов.
Через станицу Егорлыцкую и западные зимовники я направился к казенному мосту через реку Маныч, где, по слухам, был генерал Попов со своим отрядом.
Уже стемнело, когда мы после короткого отдыха выехали из зимовника Букреева; до ночлега оставалось верст 15. Я взял проводника. Быстро наступила ночь, настолько темная, что в 10 шагах ничего не было видно. Ехали уже часа два-три, а зимовника все нет и нет. Проводник, вначале уверенно ехавший впереди, стал усиленно посматривать по сторонам, но трудно было что-либо увидеть — лишь слабо серела дорога... Вдруг мы заметили, что дорога раздваивается. Проводник наш остановился в нерешительности.
— Куда ехать? — спросил я его.
— Как будто бы прямо, а может быть, и влево
Как быть? Блуждать по степи не хотелось, но и стоять на месте было бессмысленно: лошадям нужен был корм, всадникам — отдых. Мы все невольно замолчали. И вдруг в этой жуткой тиши раздался недалекий лай. Я готов был расцеловать эту невидимую вестницу жилья. Мы прислушались: опять раздался лай, ясно доносившийся вдоль уходившей в темноту дороги. Мы быстро двинулись на лай. Прошло несколько минут, дорога стала спускаться под гору, внизу замелькало 2—3 огонька. Слава Богу, зимовник! Ну а вдруг тут большевики? Посланный дозор донес, что все благополучно.
Через полчаса наши лошади по уши погрузили морды в сено, а мы с жадностью глотали чай. Ночь, проведенная на конюшне под охраной часовых, прошла благополучно.
С рассветом двинулись снова в путь. Кругом мирная картина, пасутся стада скота и овец. Табуны лошадей медленно бродят по степи. Временами, заметив наше приближение, поднимаются чуткие дудаки. Большевиков как будто бы нет. Быстро уходят назад версты. Вот и зимовник Янова. Видны какие-то обозы. Мы въезжаем во двор.
— Что, походный атаман здесь?
— Здесь.
Ну, слава Богу, добрались.
Я еще в пути решил, что не буду заниматься какой-либо агитацией среди отрядов, а совершенно откровенно поговорю с генералом Поповым, его начальником штаба полковником Сидориным, начальниками отрядов и передам им желание и взгляды генерала Корнилова. Поэтому по прибытии к походному атаману я изложил ему свое поручение и просил разрешения поговорить с начальниками отрядов.
— Сомневаюсь, чтобы наши партизаны согласились ехать к генералу Корнилову; сейчас у нас боевое настроение, мы взяли Великокняжескую и подымаем калмыков, — сказал мне генерал.
На следующее утро мы двинулись к Великокняжеской, обгоняя обозы партизан. Вечером в станице были собраны все начальники отрядов, и им, с разрешения генерала Попова, я передал предложение генерала Корнилова присоединиться к армии. Ввиду одержанного успеха и полученного генералом Поповым от калмыцких старшин предложения дать инструкторов для формирования полков из калмыков, не признающих большевиков, настроение у казачьих начальников было бодрое, снова появилась вера в победу. Генерал Попов считал, что уходить сейчас из Донских степей нет смысла, можно начать работу против большевиков отсюда. Идти к генералу Корнилову было далеко, рискованно, он был на «чужой» земле, а здесь «своя», донская.
В результате разговоров было решено, что отряд генерала Попова останется в Великокняжеской и отсюда начнет борьбу с красными, а в Добровольческую армию никто не пойдет. Итак, моя задача не была выполнена. Я сознал правильность решения с точки зрения донского командования, но мне было тяжело, что Добровольческая армия не получит подкрепления.
По окончании заседания я попросил дать мне конвой на обратный путь и решил наутро двинуться обратно. В этот же день мне сказали, что мой большой друг и соузник по Быхову полковник Ро- женко и его спутник генерал Складовский, пробиравшиеся в Москву по поручению генерала Алексеева, убиты недалеко от Великокняжеской и там же их тела брошены в колодезь.
26 февраля, около полудня, ко мне явился разъезд, с которым я должен был двинуться в обратный путь. Внешний вид его был довольно печальный, кроме начальника разъезда, подъесаула донской артиллерии Нефедова, хорошо вооруженного и сидящего на приличной лошади; остальные были юные партизаны в возрасте от 16 до 20 лет, кто с одной винтовкой, кто только с шашкой. Лошади не чищены, несколько из них с набитыми холками, одна даже хромая.
«На вид — неважны, каковы-то в бою?» — подумал я.
— Ну, Господи, благослови, — сказал я, трогаясь.
Нам предстояло пройти более 200 верст по району, кишащему большевиками. Где я найду Добровольческую армию — я мог только гадать.
Верстах в 15 от станицы Великокняжеской мне указали маленький зимовник, в котором были убиты генерал Складовский и полковник Роженко. Я свернул к нему и от живущей там бабы узнал, что два господина, по приметам подходящие к моим друзьям, были 3—4 дня тому назад привезены из Великокняжеской к стоящему у зимовника заброшенному колодцу, там раздеты и убиты из револьверов и брошены в колодец. Я подъехал к нему. Там я нашел следы крови, све- жеобломанный сруб и прибитую бумажку, на которой безграмотно, каракулями было написано: «Смерть буржуям. Так будет со всеми, кто не признает советской власти».
Трупов в колодце видно не было, так как было много воды. Поручив двум партизанам при помощи служащих зимовника вытащить тела из колодца (приказание было исполнено, и погибшие оказались именно разыскиваемые мною лица), я двинулся дальше.
Переночевав на зимовнике одного из Корольковых, я с рассветом продолжал путь. Недалеко от станции Целина меня обстреляла банда красных, засевших на каком-то хуторе; я уклонился от боя и на рысях ушел от нее. Обойдя с севера Лежанку, я в темноте подошел на высоту кубанской станицы Новороговской и стал в курене на привал, выжидая, когда станица заснет, чтобы пройти ее незаметно. В курене, к нашему счастью, нашлась картошка и овес. Проголодавшаяся молодежь быстро сварила незатейливый ужин. Кони отдохнули.
Часов около 10 пошли дальше. С трудом нашли переправу через болотистую речку Кугай-Ею и, соблюдая тишину, подошли к станице. В одной из крайних хат, после долгих уговоров и раздирающей сцены с казачкой, не хотевшей отпускать своего мужа, я достал проводника, выведшего нас на прямую дорогу к станице Незамаевской. Всю ночь мы шли переменным аллюром. На рассвете в придорожном хуторе я узнал, что Добровольческая армия еще накануне ушла из Незамаевской не то к Тихорецкой, не то на Екатеринодар. Плохо дело! Как-то вынесут нас лошадиные ноги?
Чудесным утром я подходил к Незамаевской. С вершины пологого холма она была вся нам видна. Кто в ней, друзья или враги? Несколько в стороне от нее, ближе к нам, виднелся хутор с большим домом; у хутора видна была переправа через реку Ею. То, что нам нужно. Мы осторожно подошли к хутору. Нас встретили друзья. Хутор принадлежал семье убитого недавно войскового старшины Кубанского войска Попова. Мы были накормлены, и вся молодежь немедленно заснула.
Я заснуть не мог и остался охранять покой моих спутников. Деятельным помощником оказался сын войскового старшины Попова, мальчик 12—13 лет, впоследствии доброволец. Посланный в станицу на разведку казак, вестовой Попова, принес тревожные вести: станица шумела, ожидая приезда большевистских делегатов из станицы Веселой, принявшей уже советскую власть, и должен был решаться вопрос о признании большевиков и здесь.
Добровольческая армия после боя у станицы Ново-Леушковской перешла железную дорогу и двинулась через станицу Старо-Леушков- скую на Екатеринодар.
Бедная хозяйка, видимо, тревожилась, имея в доме столь опасных гостей. Не желая подвергать ее и детей опасности, я вывел разъезд в поле, где и решил прождать до 4—5 часов и тогда продолжать путь с таким расчетом, чтобы перейти железную дорогу Тихорецкая—Сосы- ка ночью.
В поле за четвертной билет я сговорил казака, согласившегося вывести нас прямиком к железной дороге севернее станицы Ново-Ле- ушковской, в которой, по слухам, стояла большевистская конница. Часы томительно медленно текли. Подходя к большаку Незамаевс- кая—Павловка, я заметил на нем, в одной-полутора верстах вправо от нас, большую группу всадников.
— Кто это? — спросил я казака.
— Должно, большевистские делегаты из Веселой.
«Нужно уходить», — подумал я.
— Рысью!
Важно было выиграть пространство. Вот и большак; мигом через него и опять полем. Большевики, заметив нас, понеслись карьером. Мои юноши стали нервничать. Кони у них заскакали. Нужно было наводить порядок.
— Шагом! — скомандовал я. — Не сметь скакать! Когда надо будет, я сам скомандую. Есаул, станьте впереди, и чтобы никто не смел вас обгонять. Рысью!
Мы с братом пошли сзади разъезда. Большевики, ближе и ближе, свернули с дороги и понеслись по пахоте наперерез нам. Я продолжал уходить спокойной рысью. Вот передние уже в 200—300 шагах от нас, слышна ругань, но карьер по дороге, а особенно по пахоте, утомил большевистских коней, а спокойный наш отход, видимо, внушил уважение и поколебал уверенность в легкой с нами расправе. Они стали отставать, а потом и вовсе свернули на прежнюю дорогу и поехали в Незамаевскую. От сердца отлегло.
— Шагом! Огладить лошадей!
Опять наступила ночь, темная, звездная. Проводник вывел нас на дорогу верстах в двух от станицы Ново-Леушковской и дальше категорически отказался идти. Пришлось вспомнить старое и идти, ориентируясь по звездам. Наткнулись в темноте на курень, передохнули и опять пошли.
Железной дороги все нет и нет. Так ли веду разъезд? Впереди показались какие-то силуэты. Не то люди, не то деревья. Не угадал — телеграфные столбы у железной дороги. Осторожно, как бы боясь, что самый звук подков о рельсы выдаст нас, перешли через полотно железной дороги. Засерела дорога. Направление подходящее. Пошли по ней, вышли к хуторам у станицы Ново-Леушковской. Там почти на рассвете казак вывел нас на Екатеринодарский тракт и обрадовал известием, что добровольцы — в соседней станице Ираклиевской.
Вот из-за бугра показался крест Ираклиевской церкви. 200-верстный переход, который мы сделали за 50 часов, кончался. Еще несколько минут, и будем среди своих. Спокойно спускаюсь в лощину, как вдруг вижу, что от моста внизу лощины карьером понеслись всадники к станице. Добровольческая застава приняла мой разъезд за противника. Приказав разъезду идти шагом, я поскакал вперед, боясь, что нас начнут обстреливать. Вынув платок и размахивая им, я приближался к остановившейся заставе, но мои мирные знаки не были поняты, и один из добровольцев начал осыпать меня пулями. Я принялся его бранить, это подействовало, и неистовый стрелок прекратил свою, к счастью, безрезультатную стрельбу. Глупо было бы погибнуть от своей пули.
У околицы станицы нам встретился шедший на рысях эскадрон. Он шел отражать противника, который в глазах неопытного докладчика вырос в два эскадрона! Я успокоил командира эскадрона, что противник был я.
Через час я докладывал генералу Корнилову о неудачном результате моей поездки.
— Ну, что делать, — ответил командующий.
— А мы уже потеряли всякую надежду вас видеть, — говорили мои друзья, — вы отсутствовали ведь шесть дней.
Крепко и спокойно спал я в эту ночь, находясь снова в рядах Добровольческой армии.