Приобрести книгу в нашем магазине

Крестьяне добровольно в колхоз не шли, несмотря на назойливую агитацию и всевозможные посулы. Большевистская власть решила тогда: загнать крестьян в колхоз террором.

Так она и сделала. У тех крестьян, которые решительно отказы­вались вступать в колхозы, власть конфисковала все имущество, включая одежду и жилище («раскулачивание»), и ссылала их в лаге­ри, обычно целыми семьями.

Миллионы крестьян «раскулаченных», сосланных в лагери и сбе­жавших из деревень в города в период коллективизации, составляют слой активных противников коллективизации, непримиримых врагов колхозной системы.

В советском учебнике истории для средних школ приведены две цифры, которые показывают объем этой категории крестьян. К кон­цу новой экономической политики в Советском Союзе было 25 мил­лионов крестьянских дворов, а после коллективизации их осталось менее 20 миллионов... (А. Панкратова (ред.) — «История ОССР», т. III, стр. 330 и 343)

Таким образом, за пятилетку коллективиза­ции в деревне «пропало» 5 миллионов крестьянских дворов, 5 мил­лионов семей. Если средний крестьянский двор в нэповской деревне состоял из 5-6 человек, то это значит, что за годы коллективизации «пропало» 25-30 миллионов крестьян...

По другим данным, в Советском Союзе накануне коллективизации

было 26 миллионов дворов. Значит, число «пропавших» крестьян бы­ло еще больше.

В Болотном из 130 дворов за годы коллективизации «пропало» более 30 дворов: это дворы «раскулаченных», сосланных, дворы се­мейств, сбежавших в города или умерших от голода в колхозе.

Кроме этих семейств, «пропавших» в полном составе, в селе и в лагерях погибло еще около сотни человек — по одиночке: главным образом, пожилые люди и дети.

{105}

***

После того, как крестьян стали загонять в колхоз террором — «раскулачиванием», тюрьмой и ссылкой, — люди вынуждены были прекратить открытое и легальное сопротивление власти на собраниях. Они замолчали.

Но зато некоторые храбрецы перешли к более острым формам борьбы. В Болотном, в соседних деревнях, по всей губернии прокати­лась волна нападений крестьян на «загонялыциков в колхозы»: на агитаторов, «двадцатипятитысячников», местных партийцев и комсо­мольцев, активных членов группы бедноты в деревне.

Однажды мне самому случайно пришлось быть свидетелем такой попытки. Из окна школьной квартиры знакомого учителя мне дове­лось наблюдать картину трогательного «единодушия» между кресть­янами и их новым колхозным начальством. По деревне проходил председатель колхоза, присланный Центральным Комитетом Ком­мунистической партии «двадцатипятитысячник». Один крестьянин схватил около избы кол и с угрожающим видом направился к колхоз­ному начальнику. Тот выхватил револьвер из кармана своей кожа­ной тужурки и прицелился в мужика. Нападавший отбросил кол в сторону и, обескураженный, вернулся в свою избу: неравное оружие было у этих врагов...

От жителей деревни и студентов мне приходилось слышать в те годы о многочисленных случаях нападений, избиений и убийств. Крестьяне повсеместно, в одиночку или маленькими группами, на­падали на тех коммунистов, которые террором загоняли людей в кол­хозы.

***

Упорно обсуждался крестьянами вопрос об общественных восста­ниях. Люди совещались в глубокой тайне: вдвоем, втроем с родст­венниками, друзьями, соседями. За каждым человеком, за каждым словом следили местные ищейки: партийцы, комсомольцы и некото­рые члены группы бедноты. За доносом следовали аресты, тюрьма, лагерь.

После тщательного обсуждения, крестьяне приходили к тому за­ключению, что попытка общедеревенского восстания ни к чему по­ложительному не приведет. В селе нет ни оружия, ни организации. Напасть неожиданно на одиночек-коммунистов или на маленькую {106} группу и перебить их крестьяне могли бы. Но каков будет результат, что за этим последует? Завтра же приедет в деревню с пулеметами отряд коммунистов, энкаведистов, милиционеров и перестреляет, в лучшем случае, десятки людей. А в худшем случае сожжет село и перестреляет из пулеметов поголовно все взбунтовавшееся население деревни. Так уже было в некоторых деревнях. Об этом крестьяне слыхали из рассказов очевидцев и хорошо такие случаи знали.

Им был известен рассказ агронома-горца, который поведал о рас­праве энкаведистов с восставшими жителями горной деревни на Кав­казе. Население аула занималось виноградарством и скотоводством. Коммунисты стали загонять жителей гор в колхозы. Горцы упорно отказывались. Тогда к ним приехал из города отряд милиции. Мили­ционеры стали угрожать револьверами непослушным горцам. Озлоб­ленные горцы напали на милиционеров с кинжалами и нескольких милиционеров убили, а остальные «блюстители порядка» вскочили на коней и поспешно ускакали в город. Жители аула наскоро посове­щались, что им делать. Не ожидая никакой пощады от большевист­ских властей, все жители аула единодушно решили немедленно раз­бежаться по горам, спасаясь от неминуемой гибели. Так и сделали... Впоследствии рассказчик тайно, с большими предосторожностями, заглянул в родные места и увидел на месте аула одни развалины: аул был уничтожен большевиками до основании...

Большинство крестьян Болотного и других деревень в уезде не решалось на восстание. Они понимали его безрезультатность и огром­ную опасность для жителей. Предвидели неминуемую гибель не только свою, но и своей семьи, поголовную гибель всех жителей села от жестоких карателей.

Многие высказывали еще и другие соображения. Колхозная си­стема неминуемо приведет к развалу сельского хозяйства. Больше­вистская власть вынуждена будет отказаться от своей глупой затеи так же, как отказалась она когда-то от продразверстки, и распустить колхозы.

Были и такие непримиримые враги колхозной системы, которые говорили:

— Конечно, в Болотном и в других деревнях, где нет вблизи ни больших лесов, ни гор, ни камышевых зарослей, восстание безоруж­ных людей — это самоубийство. Но в других деревнях, расположен­ных вблизи больших лесов, это возможно. Тем, кто решается на беспощадную {107} борьбу с большевиками, нужно отправляться в такие ме­ста и там бороться...

Такие люди уходили и уезжали, иногда с семьями, к родствен­никам и знакомым в другие деревни, расположенные в больших лесах или около них.

Некоторые из орловских крестьян перебрались с этой целью в де­ревни к Брянским лесам. Другие добрались даже до Сибири и Даль­него Востока. Иные доходили до Кубани, которая была знакома мно­гим отходникам: «Там есть казаки, оружие и камыши...»

И там крестьяне Болотного и других орловских деревень, вместе с местными жителями, годами вели борьбу против коллективизации и советской власти.

***

«Раскулачиванию» и принудительной коллективизации противи­лась также и сельская интеллигенция.

Местные учителя игнорировали собрания, на которых ставился вопрос о коллективизации. Выступать против государственного ре­шения они не могли: за этим следовал неминуемо лагерь. Но с про­пагандой «колхозного рая» тоже не выступали.

Один местный студент вуза рассказывал, как к нему на канику­лах пристал председатель сельсовета. Начальник предлагал студенту ехать с ним на поселки и агитировать крестьян, чтобы они вступали в колхозы. Студент отказывался под предлогом, что со школьных лет он живет в городе и деревенскую жизнь плохо знает. Местный на­чальник обещал снабдить его соответствующими «агитброшюрами». Студент заявил, что он беспартийный и не чувствует себя обязанным вести политическую пропаганду. Местный начальник вспылил.

— Все советские студенты получают государственную стипендию и обязаны активно помогать власти проводить все ее политические кампании. А если кто из советских студентов проявляет свое несогла­сие с государственной политической линией, тех мы должны убрать из советских вузов, — угрожающе заявил сельский начальник сту­денту.

Студент вернулся в город, прервав свои каникулы.

***

{108}

Коллективизации противились даже некоторые сельские комсо­мольцы и партийцы.

Один комсомолец-матрос в разгар коллективизации приехал в отпуск в Болотное, родное село. Местное начальство потащило его на крестьянское собрание: агитировать за колхозы. Матрос агитировать за колхоз не мог: он был против колхозной системы, как и его роди­тели. Но и выступить против колхозных агитаторов он не посмел: он не хотел попасть в тюрьму или лагерь. С собрания моряк незаметно «уплыл»...

Посетив своего школьного товарища, беспартийного учителя, мат-

рос рассказал ему о своих намерениях. «Организовать восстание без­оружных крестьян тут, в деревне, в голом поле, невозможно: всех перебьют, — говорил он. — А в армии — иное дело...  Если только сексоты раньше времени дело не провалят... Завтра же еду обратно во флот. Там всем приятелям тихонько расскажу, что творится в де­ревне с нашими семьями... Обмозгуем, сообразим. Может быть, что-нибудь и сделаем... Как кронштадтские моряки в 21 году, в период продразверстки...» На следующее утро матрос-комсомолец, дейст­вительно, вернулся во флот, по месту службы. Но с тех пор его род­ные не могли получить ни писем от него, ни весточки о нем, несмотря на свои запросы. Вероятно, с ним произошла катастрофа...

В рядах местных партийцев в уезде тоже нашлись открытые про­тивники принудительной коллективизации: сторонники Бухарина, «правые уклонисты». Одни возражали против принудительной кол­лективизации, как политики губительной и реакционной. «Колхозы — это система военно-феодальной эксплуатации крестьянства» — повторяли они слова Бухарина. Их исключали из партии, как «пра­вых уклонистов», «реставраторов капитализма», «классовых врагов, забравшихся в партию», и ссылали в лагерь. Другие отказывались проводить «раскулачивание» и принудительную коллективизацию, ссылаясь на то, что их «совесть, характер им этого не позволяют». Их также исключали из партии и ссылали в лагерь, как «либерально-интеллигентских хлюпиков», «за примиренчество к правому уклону», «за потакание подкулачникам», «за буржуазный, гнилой либерализм».

Но огромное большинство коммунистов проводило «раскулачива­ние» и принудительную коллективизацию. Они не хотели менять свое привилегированное положение на лагерь. Кроме того, они вско­ре поняли, что колхозы — это бедствие только для крестьян, но для {109} начальников колхозная система — великое благо: именно с момента коллективизации у деревенских начальников начался бесконечный «пир во время чумы». Колхозы — это нищета для крестьян. Но для правительства — это лучшая система ограбления народа, а для на­чальников — лучшая система самоснабжения.

Многие из деревенских коммунистов проводили «раскулачивание» и принудительную коллективизацию очень активно. Другие даже принимали участие в «раскулачивании» и принудительной коллекти­визации своих родителей. Так, милиционер села Болотное принимал участие в раскулачивании своего отца, зажиточного крестьянина. Другой партиец, студент, будучи в отпуску, принимал участие в «раскулачивании» своего отца и в экспроприации лошадей на посел­ке. Ограбленные родители прокляли за этот «колхозный разбой» своих сыновей-коммунистов и заявили, что они не признают «соловьев-раз­бойников» за своих детей, не хотят слышать о них...

Некоторые из таких партийцев постарались после этого уехать как можно дальше от своих родных мест и никогда больше не пока­зываться на глаза своим родным. Другие спокойно остались на месте. Даже проклятье родителей и жгучая ненависть земляков их не тро­гала. «Для таких разбойников все — Божья роса», — говорили о них.

Именно в эти «страшные годы» разлад в крестьянских семьях до­стиг неслыханных размеров.

А в некоторых случаях принял чудовищный характер, как, на­пример, в семье пионера Павла Морозова. Отец этого пионера, пред­седатель сельсовета в уральской деревне, снабжал не вошедших в колхозы крестьян справками о том, что они являются членами кол­хоза и отпущены на заработки в город. Так он помогал этим людям уходить в города и спасаться от голодной смерти. Его сын, школьник, — пионер Павел, донес на отца властям и выступил на суде свидете­лем обвинения.

 Отец был осужден на несколько лет тюремного за­ключения. Павлик Морозов донес также властям о том, что одно­сельчане готовят восстание. Дед Павла был так разгневан предатель­ством своего внука, что убил его в лесу, во время сбора грибов. Боль­шевистская класть прославила «подвиг» пионера Павла Морозова, провозгласила его «героем», издала о нем много статей и книг, поста­вила ему памятник и призывала всех школьников следовать «герои­ческому примеру». Но последователей Павла больше не нашлось в Советском Союзе: о других аналогичных случаях советская печать {110} больше не сообщала.

 Вообще же семейных разладов в деревне в те годы было очень много.

Пытаясь внести разлад в крестьянские семьи, сам Сталин лично натравливал дочерей и жен крестьян на отцов и мужей. Он говорил в своих речах о том, что в деревне единоличников дочери работали не на себя, а на отца, и жена работала тоже не на себя, а на мужа. Так Сталин изображал крестьянина эксплуататором своей семьи, не разъясняя только вопроса о том, если вся семья работала только на отца, то на кого же работал отец?!.

Натравливая жен и дочерей на своих мужей и отцов, Сталин обещал женщинам, что в колхозе они больше не будут работать на своих семейных «эксплуататоров», а будут трудиться только на себя... В колхозной практике крестьянки хорошо поняли и на своей спине ощутили весь чудовищный цинизм речей Сталина и его «отеческой заботы» о женщинах...