Исход из Крыма был осуществлен на достаточно высоком организационном уровне (организации такого многочисленного десанта со времени Севастопольской кампании 1854-1855 годов в мире не было!), Русская армия ушла в эмиграцию не беспорядочной ордой эмигрантов, а многочисленным, хорошо экипированным воинством – что еще раз подтверждает несомненные полководческие способности Врангеля. Не следует также и забывать, что этот масштабный исход проходил в нервной и климатически неблагоприятной обстановке. Стояла глубокая осень, шли дожди, море штормило, т.е. для эмигрантов существовала вполне реальная опасность быть смытым за борт случайной волной или вообще пойти на морское дно вместе со всем судном.
Но все эти возможные опасности не шли ни в какое сравнение с той неизбежной ужасной гибелью, которая ждала их в России – в Крыму. Судна еще пробирались по беспокойным черноморским просторам, а в Крыму уже шла резня: большевики, позабыв про свои предварительные лживые миролюбивые обещания, с неподражаемым цинизмом и откровенным садизмом приступили к широкомасштабным репрессиям, физически уничтожая всех, попавших в их руки, представителей Белого движения. А попутно «к стенке» ставили и гражданских лиц, заподозренных в «белой» крамоле. Вначале большевистские палачи-чекисты под руководством командированных Москвой Пятаковым, Бела Куна и Землячки, объявили амнистию всем офицерам и казакам, оставшимся в Крыму, и после объявления этой амнистии в приказном порядке велели пройти регистрацию. Естественно, свое обещание амнистии чекисты нарушили: приходившие на регистрацию офицеры и казаки арестовывались и ночью их вывозили на окраины и расстреливали. Количество расстрелянных перевалило за 50 тыс. За подобное изуверство председатель Совнаркома В.И. Ленин в своем письме к Г.В. Чичерину назвал чекистов Крыма «чекистской сволочью». И даже председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский был ошеломлен такой ненужной жестокостью своих соратников, сотворивших это злодеяние по собственной инициативе. (Впоследствии выяснилось, что эта расправа была проведена по личному распоряжению Бронштейна-Троцкого, который тем самым стремился уничтожить лучшие армейские кадры, преследуя личные далеко идущие планы в будущей борьбе за власть.) Бела Кун был в срочном порядке отозван в Москву и продолжил работу в Коминтерне.

С 15 по 23 ноября прибывали суда из Крыма на Босфор. Русские эмигранты здесь были никому не нужны. Тем более, вооруженные русские эмигранты!
В Константинополе союзные власти объявили, что русские должны сдать оружие. Но вразрез с этим распоряжением приказ (от 18 ноября 1920 года) генерала Кутепова (который осознавал, что только организованная и вооруженная группа лиц в данных условиях может заставить считаться с собой местные власти) гласил следующее:
«1. Приказываю в каждой дивизии распоряжением командиров корпусов всем чинам за исключением офицеров собрать в определенном месте оружие, которое хранить под караулом.
2. В каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков, которому придать одну пулеметную роту в составе 60 пулеметов.
3. К исполнению приступить немедленно и об исполнении донести.
Генерал-лейтенант Кутепов».
Части Крымской армии, за исключением казаков, были сведены в 1-й армейский корпус (который по своему составу и численности являлся ядром эвакуированной армии), командующим назначен Кутепов, который был произведен в генералы от инфантерии.
Войскам генерала Врангеля отвели место в городке Галлиполи. (На 12 февраля 1921 года численность армии составляла 48 319 человек.) Будущий лагерь представлял собой полосу земли шириной в полверсты, расположенную между проливом и невысокими горами. Здесь, по расселинам рос шиповник, часто встречались змеи, не давали проходу москиты.
Комендантом Галлиполи был назначен генерал Б.А. Штейфон (в прошлом – командир Белозерского пехотного полка).
Под вечер 21 ноября суда с войсками стали снимать¬ся с якоря, беря курс на Дарданеллы. Утром все увидели унылый берег с полуразвалившимися постройками. Вот впереди появился маяк, развалины небольшого городка. Это было Галлиполи.
«На другой день началась разгрузка, и с первого же момента проявились нераспорядительность, суетливость и поражающий формализм французов. Для выгрузки людей и имущества не было ничего подготовлено. В виду мелководья бухты пароходы бросили якорь вдали от бе¬рега, а потому войска и грузы пришлось перевозить на фелюгах. После высадки оказалось, что тут же (вблизи будущего комендантского управления) имелась удобная бухта, которой в дальнейшем и пользо¬валось русское командование. Французское комендантство, предупрежденное о прибытии корпуса, не могло все-таки в течение двух дней наладить выдачу продовольствия. Лейтенанты и сержанты суетились, что-то считали, спорили друг с другом, снова пересчитывали и суетились...
Высаживавшиеся войска и семьи располагались тут же около пристани, среди грязи и под холодным осенним дождем... Кто имел валюту или вещи, какие мог «загнать» грекам за бесценок, те забира¬лись в вонючие харчевни и наслаждались там теплом, сухостью и едою.
Большинство, однако, не имело ни денег ни вещей и с тупым отчаянием сидело на своих узлах, брошенных среди улицы. Сыпно¬тифозные лежали тут же, вперемежку со здоровыми. Скорбь и апатия владели несчастными людьми, только что потерявшими Родину и те¬перь переживающими невероятные лишения.» (С. Резниченко. Галлиполи. 1933 г.)

Сохранились и другие документальные документы выгрузки Русской армии в Галлиполи.
Вот, что написал в своем «Дневнике галлиполийца» Н.А. Раевский:
«26 (13) ноября.
Наконец день выгрузки настал. С «Херсона» перешли на маленький «Христофор», после томительного ожидания «отдали концы» и двинулись к берегу. Мне сильно нездоровилось. От голода кружилась голова, но все-таки не хотелось возвращаться в Константинополь. Иначе потом было бы трудно вернуться к своим.
Вблизи городок оказался гораздо приветливее. Набережная, как муравьями, усеяна русскими. Одни завтракают, другие усиленно истребляют вшей, пользуясь тем, что на солнце в затишье совсем тепло, третьи просто бродят по городу, разминая затекшие от неподвижности ноги. В толпе русских снуют черные, как смола, сенегальцы, французские матросы в беретах с красными помпонами, нарядные греческие полицейские. Я настолько ослабел, что с трудом сошел по скользкому трапу и качался на суше как пьяный. Голова кружилась жестоко, и в глазах ходили черные круги. На берегу сразу выдали фунта по полтора хлеба и по полбанки консервов. Съел почти весь хлеб с «Compressed Cooked Corned Beef», и сразу на душе стало легче. Могу теперь писать. Повеселели и солдаты.
Через час веселой и довольно нестройной толпой двинулись через полуразрушенный город к казармам. Узкие улицы полны народа. Лавки завалены всякой снедью. Пронзительно выкрикивают мальчишки: «карош, карош, карош...» Много зелени - полуосыпавшийся инжир, знакомые по Крыму кипарисы и никогда еще не виденные, декоративно-красивые пинии, лавры, оливки и еще какие-то совершенно незнакомые деревья. Тихо и тепло, как в апреле на Севере. Отвыкшие от ходьбы ноги плохо слушаются. Часто садимся отдыхать и наконец добираемся до полуразрушенных казарм, рядом с которыми помещается «12-me Pregiment des Tirailleurs Senegalais». Сенегальцы с татуированными физиономиями в красных фесках высыпают навстречу, вызывая восторженное изумление наших солдат. Некоторые из них (особенно воронежские крестьяне) еще никогда в жизни не видели негров.
На первых же порах вышел инцидент: наш вольноопределяющийся О. отправился в «чернокожий клозет». Негры на него набросились, чуть не избили и выгнали вон.
Ночевали под открытым небом в балочке. Ночь была тихая и ясная, но очень холодная. Пришлось почти все время не спать и греться у костра».
К этим фактам необходимо добавить следующее: каждый русский эмигрант имел право выйти из рядов армии (отказавшись от гарантированного минимального содержания), перейти на положение гражданских лиц и, оставшись в Константинополе, в дальнейшем существовать на свой страх и риск, полагаясь только на личную предприимчивость и финансовые возможности. На это соглашались немногие – и в дальнейшем они пожалели о своем выборе!
Выгрузка из пароходов закончилась уже в темноте. Ветер, дождь, грязь… Было холодно, голодно и тоскливо (так описывают эти события уцелевшие очевидцы). Солдаты спали прямо на земле, завернувшись в мокрые шинели. Юнкера, пытаясь бороться с холодом и унынием, пели песню:
Мама, мама, что мы будем делать,
Когда настанут зимние холода…
Уныние охватило многих. Многие эмигранты совершенно не были подготовлены к жизни на чужбине. К прошлому возврата не было, будущее представлялось очень неопределенным. Все мало-мальские надежы хотя бы на выживание были связаны только со своим русским командованием – с генералами Врангелем и Кутеповым. Кутепов сразу понял, какую тяжелую ответственность возложила на него судьба в Галлиполи. Кутепов решил строить новую жизнь. И, прежде всего, надо было встряхнуть безвольную массу и влить в нее силу. Это было трудно, труднее, чем бросать войска в атаку или идти с добровольцами в Ледяной поход. Тогда у генерала Кутепова была власть, у подчиненных – долг, а теперь людская масса как тесто расползалась между пальцами. Каждый имел право уйти из армии на положении беженцев. В наличии у Кутепова оставалась только нравственная сила и собственная воля.
«Дать порядок!»- кратко приказал Кутепов своим ближайшим помощникам.
С самого утра, как рачительный хозяин, А.П. Кутепов обходил весь городок и лагерь. Он был тщательно одет, бодр и весел духом. За всем следил, все налаживал и заставлял работать и работать. Офицеры работали наравне с солдатами: разбивали лагерь, копали землянки, строили бани, носили с гор дрова, таскали из города в лагерь продукты, прокладывали узкоколейку.
Очень быстро раскинулся поселок на прежнем голом поле. Кутепов строил не поселок для беженцев и переселенцев, он строил на новых землях военный лагерь по образцу векового уклада российских войск: полковые палатки, полковые церкви, гауптвахта, грибки для знамен и часовых. С первых дней в Галлиполи Кутепов стал требовать от всех чинов корпуса несения военной службы и полного подчинения воинскому порядку.
Ропотом встретили войска эти требования: «Зачем теперь эта игра в солдатики? Довольно!»
«Пусть ругаются, – говорил Кутепов. – Русский человек всегда ругает начальство. Сами потом поймут, что так надо». И он неуклонно проводил в жизнь дисциплину, органически не вынося распущенности и расхлябанности. Непокорных немилосердно сажал под арест на гауптвахту.
В этот начальный период существования галлиполийского лагеря действия генерала Кутепова, судя по воспоминаниям современников-галлиполийцев, вызывали непонимание и даже недовольство его подчиненных. Но генерала это не останавливало.
Кутепов говорил: «Наша борьба с большевиками не окончена. Для борьбы нужны люди с выдержкой, сильные духом и телом. Мы должны служить примером и для всей нашей молодежи». Кутепов не собирался заигрывать с подчиненными, он стремился к высокой и важнейшей цели – объединение и организация бедствующего эмигрантского лагеря в единую военную организацию.
Только такая организованная военная сила помогала барону Врангелю отстаивать в Константинополе интересы армии. Своими действиями генерал Кутепов поднял дисциплину в войсках. Турки величали Кутепова «Кутеп-паша».
Потянулись первые недели жизни русской армии на чужбине. Французы отпускали однообразный скудный паек. Генералу Кутепову, как командиру корпуса, было предложено большое содержание, но он отказался от такой привилегии (достойный пример для некоторых современных российских генералов, неизвестно на какие деньги строящих роскошные особняки и эксплуатирующих труд подчиненных им солдат), потому что считал, что должен разделять все невзгоды со своими войсками. За все время пребывания армии на территории Турции власти неоднократно пытались с помощью уговоров и угроз разоружить армию. Провоцировались конфликты, были отказы в материальной помощи. На все провокации барон Врангель и генерал Кутепов отвечали сплоченностью, дисциплинированностью и верой в свое дело.
Значительную роль командование Русской армии отводило духовной жизни галлиполийцев. Несмотря на трудности, создавались церкви, где проводилась церковная служба, иконы нередко расписывали сами солдаты на досках из-под ящиков, церковную утварь вырезали из консервных банок, медные гильзы и обрубки рельсов использовались для изготовления колоколов. В дни Великого поста усердно молились о целомудрии, смирении, терпении и любви.
В корпусе было много культурных талантливых сил. Среди офицеров, вольноопределяющихся, юнкеров отыскались профессора, преподаватели, журналисты. Все их культурные начинания встречали у Кутепова полную поддержку. Он требовал только одного – в условленный срок начать задуманное дело. Начали открываться офицерские школы, общеобразовательные курсы, юнкерские училища, гимназия, детский сад, библиотека, театр. Возникли всякие кружки, спортивные секции. Стали проводиться соревнования по футболу, легкой атлетике. Гордостью корпуса была гимнастическо-фехтовальная школа. Повсюду желанным гостем был генерал Кутепов. Совершенно случайно он узнал, что Пражский университет открыл свои двери для русских студентов из эмигрантов. И ему удалось отправить в Прагу группу студентов для сдачи вступительных экзаменов. Своих студентов Кутепов никогда не забывал, всячески помогал им и поддерживал отношения.

Игорь Ваганов
Опубликовано в Литературно-общественный журнал "Голос Эпохи", выпуск 4, 2014 г.