Не будь тебя, прочли бы внуки

В истории: когда зажёг

Над Русью бунт костры из муки –

Народ, как раб, на плаху лёг…

Иван Савин. Корнилову

31 марта/13 апреля 1918 г. недалеко от г. Екатеринодара снарядом, случайно залетевшим во временное помещение штаба Добровольческой армии, был убит ее Главнокомандующий и вождь генерал Л.Г. Корнилов. Эта фигура во многом повлияла не только на развитие Гражданской войны и Белого движения, но и, пожалуй, на всю последующую историю России. Даже сейчас, спустя почти сто лет после гибели, личность генерала порождает множество споров и интерпретаций, причем отнюдь не в одной узкой среде специалистов-историков. Чем же был Лавр Георгиевич Корнилов для его современников и соратников по Белой борьбе и почему значение этой личности продолжает оставаться столь актуальным для нас? Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к самой сути революции и Гражданской войны в России 1917 — 1922 гг. — Второй Русской Смуты.

В переломные исторические периоды, такие, как Русская Смута, роль личности возрастает в сотни раз. Вполне справедливо в этом смысле расхожее утверждение – «история Гражданской войны есть история её вождей». Правда, в исторической науке не существует разработанного определения термину «вождь». Тем не менее, словосочетание «вожди Гражданской войны», «Белые вожди» вызывает в сознании практически каждого человека определённый ряд историко-культурных, психологических и иных ассоциаций, которые часто не поддаются продуманному объяснению, но могут быть выражены через метафору. Причём Добровольческий вождь (среди которых особое место занимает именно Л.Г. Корнилов) – не сумма черт характера, событий и поступков. Это целый культурно-исторический контекст, который его окружает и в котором он действует, это характер и степень его влияния на свою и последующие эпохи, на современников и потомков. Если мы попытаемся понять, каким образом просто хороший строевой начальник, полководец и т.п. превращается в человека-легенду, способного вести своих подчинённых на невероятные подвиги – традиционной биографии, даже самой полной, окажется мало. В чём же дело? Особые ли условия гражданской, а не внешней войны могут произвести в человеке подобную метаморфозу, или что-то ещё?

Наличие ярких фигур – вождей, и специфическое для Второй Русской Смуты явление, которое можно назвать «вождизмом» во многом обуславливают ту картину мiра и специфический (т.н. добровольческий) образ войны, которые сложились в Белом движении с его особыми дисциплиной, организацией воинских подразделений, этикой и др. Можно даже говорить о том, что вождизм – один из краеугольных камней Добровольчества (Белого движения). Во всяком случае, без этого явления Белое движение не представимо. Чистая идея Добровольчества (Белая Идея) и внутренний облик добровольческого вождя отражаются друг в друге, как два зеркала, поставленных одно напротив другого. Этот эффект, анализируя личности ряда руководителях Белой борьбы, отмечали многие мемуаристы, публицисты, литераторы и мыслители, но в первую очередь, так писали о генерале Л.Г. Корнилове.

Почему же эпоха Второй Русской Смуты так настойчиво потребовала не просто военачальников, но именно вождей? Ломка духовного и государственного уклада России, вызванная революцией и отречением Императора Николая II от престола, настоятельно потребовала выдвижения личностей, могущих удержать страну от окончательного распада и поистине апокалиптического хаоса, в который она погрузилась. Революция, в огне которой погибло Православное Царство Святой Руси, и отречение Николая II переживались современниками как «окончание истории» и «окончание времён». Нынешнему человеку трудно представить масштаб события 2/15 марта 1917 г., ставшего абсолютной внутренней катастрофой (пусть не всегда достаточно осознанной) для каждого жителя Российской Империи. Оно и по сю пору настолько сокрушительно для душ и умов, что спустя почти сто лет даже возникла идея о подложности отречения – идея, не имеющая под собой исторической почвы, но хорошо демонстрирующая почву психологическую: от шока и внутренней травмы отречения Царя русский народ не оправился и теперь! И это не удивительно. Ведь отречение не просто нарушило сложившийся веками жизненный уклад. Сообщение о том, что Царя больше нет, почти равносильно утверждению, что нет Бога… Во всяком случае, были уничтожены нормальные духовные и культурно-исторические соотношения: с одной стороны, между Богом и человеком, с другой – между самими людьми. Традиционное общество, каким было русское, по своей структуре строго иерархично. Упразднение сакрального верхнего звена – головы этой иерархии – неизбежно повлекло разрушение остальной структуры.

Верх же имел двоякую основу: с одной стороны, Бог, с другой – Царь как Божий помазанник. К началу ХХ века в российском обществе, параллельно с оскудением веры в целом, было практически утрачено понимание и ощущение духовно-нравственного и культурного смысла Православного Царства и Православного Царя. Фигура монарха воспринималась в обмирщённом, рас-православленном социуме как политическая, а не как религиозная. Это-то и сделало возможным духовный и культурный слом, произошедший в 1917 году. К тому времени мало кто задумывался о том, насколько тесно, прочно и необходимо связаны между собой Православная христианская вера и монархизм. Разумеется, речь не идёт о монархизме политической партии того же названия. В истории Русской Смуты явственно обозначилось глубокое различие двух типов монархических воззрений, актуальное и по сей день: партийного и мировоззренческого (или инстинктивного).

Партийный монархизм обладает качествами, свойственными любым узко-политическим взглядам и течениям. Соответственно, он несёт в себе и недостатки, присущие всякой партийности: односторонность интересов и целей; отсутствие серьёзного духовного наполнения и культурного смысла, неспособность к результативным действиям. Но, помимо партийного, существует ещё один тип монархизма – более глубокий, но менее очевидный. Мировоззренческий монархизм широко распространён, но выявить его в картине мире того или иного человека, социальной группы, нации, значительно сложнее – настолько органической формой душевного и духовного существования он является. Поэтому-то он гораздо менее заметен (в отличие от декларативности монархизма партийного) и гораздо хуже изучен. Этот инстинктивный монархизм, в отличие от монархизма партийного, не выдвигает политических требований, не имеет программ, по которым следует переустраивать жизнь (государство, общество, etc.), не организовывает митингов и манифестаций, не выдвигает кандидатов в лидеры (монархи) и не выражает своего одобрения/порицания монарху правящему. Приверженность той или иной фигуре (будь то представитель правящей или когда-либо правившей в стране династии, или претендент на имеющийся или воображаемый престол) в мировоззренческом монархизме в принципе отсутствует. Она заменена идеей монархии как системы не только и не столько государственной, сколько, мироустроительной. И, собственно говоря, Богоустановленной – поскольку в Православном христианстве монархизм является частью вероучения:

«Помышляющим, яко православнии государи возводятся на престолы не по особливому о них Божию благоволению и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великого сего звания в них не изливаются… анафема трижды»[1].

Наконец, если плоды партийного монархизма, как правило, умозрительны, ограничиваются громкими фразами, демонстрациями и т.п., то мировоззренческий монархизм являет собой духовный двигатель практической деятельности: незаметный стороннему взгляду, но весьма мощный. До 1917 года мировоззренческим типом монархизма – как, собственно, и «инстинктивным Православием» – в той или иной степени обладало подавляющее большинство населения России. И это большинство не задумывалось над тем, что существование без Бога и Царя в принципе возможно. Здесь интересно обратиться к философскому опыту И.А. Ильина и его осмыслению «идеи Государя»:

«принадлежащая ему в государстве верховная власть отнюдь не безгранична, а связующие его верховные обязанности возлагают на него такое бремя, с которым человек может справиться, только принося себя целиком в жертву, испрашивая благодатную помощь Свыше и опираясь на всенародное верное служение в своей стране. Это означает, что дело Государя есть самоотверженное служение, и что служение это состоит в государственно-верховном властвовании. Такое единство властвования и служения имеет существенное, определяющее значение; оно не может и не должно расторгаться. <…> властвование Государя должно быть осмысливаемо - и им самим, и гражданами, – как служение и притом в каждом совершаемом акте; а служение его состоит именно в том, что он возглавляет, а во многих случаях и воплощает начало власти в государстве»[2].

Вот это-то понимание необходимости взаимного и взаимообусловенного служения Государя и подданных в русском народе было практически утрачено. Более-менее оно сохранилось только в военной среде. Впрочем, как результат милитаризации общества во время Первой Мировой войны, оно распространилось и на лиц, оказавшихся в орбите притяжения данной среды (например, офицеров военного времени из интеллигенции). И поэтому мировоззренческий монархизм и инстинктивное Православие и после революции были присущи многим, составившим кадр добровольческих армий. Вопреки расхожему мнению, значительная часть Белого офицерства была настроена именно монархически. Так, генерал А.И. Деникин писал:

«Дав волю тогдашним офицерским пожеланиям  [о немедленном провозглашении монархического лозунга – Д.Б.], мы ответили бы и слагавшимся тогда настроениям значительных групп несоциалистической интеллигенции, но рисковали полным разрывом с народом, в честности, с казачеством – тогда не только не склонным к приятию монархической идеи, но даже прямо враждебным ей»[3].

Следует при этом обратить внимание на оговорку Деникина о враждебности или во всяком случае несочувствии идее царской власти в русском народе. Сам же Главнокомандующий ВСЮР, как и офицерство, также был монархистом, несмотря на обилие «навешанных» на него политических «собак». Да иначе и быть не могло, этому способствовал весь образ жизни, всё воспитание. Православный христианин, боевой офицер, взращенный в русской военной школе, всегда монархист по своей принадлежности – и именно мировоззренческой и духовной.

«Громадное большинство командного состава и офицерства было монархистами. <...> Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии...»[4]

Сходные взгляды на политические проблемы высказывали рядовые белогвардейцы, например, полковник И.Ф. Патронов:

«Наш боевой элемент состоял или из монархистов по воспитанию и убеждению, или из лиц безразличных политически, чисто военных, объединенных идеей спасения Родины от большевиков. Слово "Учредительное собрание" для добровольцев (так же и для народных масс, как выяснилось потом) было чуждо, малопонятно и даже одиозно – подобно словам комиссар и комитет. Когда же в январе 1918 г. были получены  сведения о разгоне Учредительного собрания матросом Железняком, то оно получило с тех пор презрительное имя – Учредилка. Республиканцы или эс-эры мартовского толка (т.е. ставшие эс-эрами в марте 1917 г.) попадались в армии в виде исключения. Объединяющей идеей был Корнилов и его приказ…»[5].

Или профессор Московского университета Н.Н. Алексеев, который в возрасте 40 лет, в чине статского советника, пошел в Добровольческую армию рядовым:

«Если говорить о политических взглядах окружавших тогда меня людей, безразлично офицеров или немногочисленных наших верных солдат, то, конечно, у нас более или менее явно господствовали монархические настроения и симпатии. Я смело могу сказать, что не встречался на фронте с человеком, который был бы убеждённым и последовательным демократом-республиканцем...»[6].

Это особенно понятно, если сконцентрироваться не на тех или иных сиюминутных политических формах и методах, а на двигавшей белогвардейцами жажде вернуть Россию на естественный духовно-исторического путь, с которого она оказалась сдвинута в ходе революции. Лучше всего это обобщил все тот же И.А. Ильин:

«Трудно предположить, чтобы кто-нибудь из нас верил в возможность существования России в республиканской форме. Но искренний и убежденный монархист не может не понимать, что Царя надо заслужить, что ему надо подготовить место в сердцах и на троне. Нельзя предавать Государя опять на изоляцию, измену и поругание. Верность требует от нас политического такта, самовоспитания, отбора людей чести и опыта»[7].

Революция как бы выдернула нравственный и административный стержень всей жизни, её основу, что вызвало глубокую растерянность в самых широких слоях населения России. Значительная его часть попросту не могла понять, есть ли над ними теперь какая-то власть и если есть, то какая. Большинству не хватило духовной трезвости совершить достойный выбор между добром и злом, чем не преминули воспользоваться большевики.

Наконец, отречение вызвало и ломку чисто воинской иерархии, во главе которой Император Николай II находился до 1917 года в качестве Верховного Главнокомандующего. Штатский человек в роли военного министра, а затем главы государства (А.Ф. Керенский) был для фронта лицом глубоко чужеродным. А, главное, он абсолютно не понимал ни природы, ни сущности армии, ни её нужд, ни её задач. Выход Приказа №1 окончательно уничтожил ранее стройную и универсальную структуру вооружённых сил, основанную на традиционных, христианских по природе, принципах: иерархии, авторитете, дисциплине, подчинении, служении.

Единственная сила, которую смогла умирающая Россия противопоставить Смуте, была личная ответственность каждого на началах доброй воли, готовность к служению и самоотвержению – т.е. то уникальное сочетание свободы и субординации, которое стало главной характеристикой добровольческих армий. Но подчинение на основании доброй воли потенциально содержало в себе опасность полного упразднения какой бы то ни было дисциплины. Избежать этой угрозы можно было в том случае, если находился человек, которого с готовностью могли слушаться все, без различия чинов, положения, политических предпочтений. При этом влияние потенциального вождя, его духовное воздействие на окружающих должно было быть разносторонним и многоплановым. Кроме того, опыт А.Ф. Керенского показал, что в условиях Смуты таким лицом мог стать лишь военный. Чему способствовало и то обстоятельство, что здоровые силы сопротивления Смуте так или иначе оказались связаны с армейской средой и группировались в её недрах. 

«Гонения, которым подвергалось офицерство после неудачи Корниловского выступления, прочно сковали между собой наиболее действенные элементы. Таким образом оно увеличило в этой среде "силу внутреннего притяжения". Исстрадавшееся и изверившееся в политических лидерах офицерство пойдёт в массе своей только за военными Вождями[8]. Среди же последних ближе всего к их сердцу будут те, которые проявили большую непримиримость к временному правительству. "Побеждённый" Керенским Генерал Корнилов приобретает теперь в глазах офицеров такой ореол, который выдвигает его, как неоспоримого главу контрреволюции»[9].

Кроме того, такая личность, разумеется, должна была быть способна – в действительности и в представлении подчинявшихся ей на основании доброй воли – решить стоявшую перед Белым движением задачу. Т.е. осуществить спасение России от душевной и духовной разрухи. Какими же качествами должен был обладать человек, способный, объединив и сплотив вокруг себя других, спасти Россию?

Прежде всего, как и всякий рядовой доброволец, Белый вождь – и даже в ещё большей степени – немыслим без внутреннего духовно-нравственного, экзистенциального выбора между добром и злом. Чаще всего добровольческими военачальниками (хотя не все из них впоследствии делались именно вождями) становились те, кто совершал выбор дважды: принципиальным желанием вступить в Белые ряды и готовностью на свой страх и риск принять командование. При этом решение возглавить только-только сформированные или ещё лишь формирующиеся отряды зачастую шло вразрез с желанием массы военных, пытавшихся этического выбора не совершать.

Характерно, что сходные процессы в данном случае происходили в различных регионах Белой борьбы. Однако на Юге России, ставшем своего рода эталоном Добровольчества, Белого движения, практической реализации Белой Идеи, роль Верховного главнокомандующего изначально отводилась именно генералу Л.Г. Корнилову – ещё в тот период, когда он находился в Быховской тюрьме. Даже несмотря на наличие другого доблестного кандидата – генерала М.В. Алексеева, положившего основание новой армии. Но, бесспорно, во всех добровольческих армиях главным качеством вождя становилась не просто способность «вселять в людях дух энергии и охоту к службе», но сознательное добровольчество и умение подчинить себе части так, чтобы они были едины со своим начальником в духовном акте доброй воли идти на всё ради спасения Родины. Это обеспечивало уникальную спайку лучших Белых подразделений,  закладывало специфические, в регулярной армии невиданные формы дисциплины. Добровольческая структура базировалась, прежде всего, не на простом доверии, (необходимом любой воинской организации), но на безграничной взаимной вере начальника и подчинённых – друг в друга и, главное, в правоту своего Белого Дела. Значение таких взаимоотношений удивительно тонко понял И.А. Ильин, прозрев в них особую альтернативу традиционной жёсткой дисциплине.

«Человек рыцарственного уклада строит свою жизнь на свободном повиновении. Он силен свободным подчинением. Он свободен и в дисциплине. Он подъемлет бремя своего служения доброю волею…»[10].

И именно спайка такого рода, вера в Белое Дело и в вождя (Л.Г. Корнилова) и добрая воля всех белогвардейцев позволили осуществиться беспримерному по силе Духа Первому Кубанскому «Ледяному» походу. Именно этот поход, на наш взгляд, и выразил лучше всего сущность и Армии, его проделавшей, и ее вождя. Его история детально изучена исследователями и подробно изложена мемуаристами. Однако смысл и значение, на наш взгляд – как ни парадоксально – до сих пор не оценены с духовной точки зрения, которая, по преимуществу и должна применяться при анализе Белой борьбы. Даже в эмиграции, не говоря о работах современных историков, изучению религиозных основ Белого движения не было уделено того внимания, которого они заслуживают. А ведь они-то только и позволяют понять всю сущность «вождизма». Несомненно, русская история знает данный феномен и помнит замечательных командиров и до эпохи Второй Смуты. Однако специфика Гражданской войны и отсутствие законного монарха особенно настоятельно вызывали к жизни это явление. Вождь ни в коем случае не мог и должен был встать на место утраченного Царя, однако воспринимал на себя ряд признаков и функций, сходных с признаками и функциями Государя – только ограниченных военной сферой. Основной такой чертой, общей для вождя и монарха, является служение – в глубоко христианском его понимании: несения Креста, самоотвержения и самопожертвования. Это сближает функцию начальника уже не только с ролью Государя, но и с функцией духовного пастыря. Вождь-доброволец, прежде всего, тот, кто в сердцах соратников зажигает светоч веры и любви, уже горящий в его собственной душе. Приведём выдержку из ещё одной работы И.А. Ильина – на этот раз посвящённой роли и облику священнослужителя:

«Пастырь, коему присуща эта искренность и сила молитвы, является как бы "неопалимой купиной" в своем приходе: прихожане его, иногда сами того не замечая и не разумея, становятся соучастниками его молитвы; им передается теплота его веры; они приобщаются его духовному полету. Его поучения воспринимаются по-особому: не только умом, но и сердцем, живою совестью и честною волею»[11].

В том же ключе, в котором философ пишет о примере личной молитвы пастыря, можно рассматривать задачи Белого вождя применительно к его любви к Родине, к вере в правоту и Бого-угодность своего Дела, а также к его боевому порыву. Вождь подаёт первый пример достойного, по-христиански терпеливого несения Креста, образец самопожертвования, мужества и доблести, поскольку, как отмечал участник Белого движения на другом фронте Гражданской войны, писатель А.И. Куприн,

«Солдат здесь [в добровольческих, Белых частях – Д.Б.] проявлял сверхъестественную храбрость, неописуемое мужество, величайшее терпение, но безмолвно требовал от генерала и офицера высокого примера. В офицерском составе уживались лишь люди чрезмерно высоких боевых качеств»[12].

Белое Дело имеет характер, в первую очередь, религиозного противостояния красной смуте (что, в прочем, составляет тема отдельного большого разговора). Стремление добровольцев оказать сопротивление духовному соблазну, прелести большевизма и не отступать в борьбе уже само по себе фактически означало не-поражение. С другой стороны, основная задача коммунистической власти состояла в том, чтобы сломить дух Белых бойцов, заставить их добровольно прекратить противостояние. Только это могло обеспечить действительную победу большевиков – и от вождей требовалось, во многом, именно удержание бойцов от сдачи.

Духовный характер Белого Дела накладывал отпечаток и на восприятие подчиненными руководителей, и на поведение последних. Огромный пиетет, которым окружалась фигура вождя и вся та особая атмосфера, которую мы называем «вождизмом», по сути, несут в себе черты религиозного отношения. Но лишь в том смысле, в котором вождь поддерживал в добровольцах горение духа – т.е. не выходя за рамки христианской и не нарушая заповедь «не сотвори себе кумира». Идя за командиром, как за знаменем, как за духовным пастырем, добровольцы вместе с ним и следом за ним исполняли христианский долг защиты Родины, взаимно клали души свои за други своя. Вождя не ставили на место Бога или Царя, но всё же, в определённом смысле, имела место некоторая сакрализация личностей добровольческих генералов, особенно четырёх руководителей Белого движения на Юге России. Речь идёт об Л.Г. Корнилове, С.Л. Маркове, М.В. Алексееве и М.Г. Дроздовском, шефство которых было даровано четырём самым доблестным полкам.

Казалось бы, здесь нам придётся столкнуться с отступлением от канонов Православия и внедрением в добровольческую систему ценностей элементов языческого мировосприятия. Но в действительности это не так. Напротив, окончательное закрепление памяти вождей в именах воинских подразделений приняло истинно христианские формы. Каждой из «цветных» частей Белой армии Юга России был дарован полковой праздник в честь небесного покровителя её шефа. Это лишний раз подчёркивало глубокую и неразрывную духовную связь полка с его вождём, в том числе и после смерти последнего. И генерал, и его бойцы оказывались навеки соединены под молитвенным заступничеством одних и тех же святых.

Для Корниловского Ударного полковой праздник был установлен 18 августа ст.ст. – день памяти свв. мучеников Флора и Лавра, который был не только днём тезоименитства, но и днём рождения Лавра Георгиевича Корнилова. Однако интересно добавить, что среди Корниловцев, помимо небесного патрона Л.Г. Корнилова, глубоко чтился и другой святой, по некоторым данным также считавшийся «полковым» – св. равноапостольный князь Владимир. С его именем связано формирование летом 1919 г. 2-го Корниловского Ударного полка будущей Корниловской дивизии. Перед смотром, произведённым вновь созданному 2-му Корниловскому полку командующим Добровольческой армией генералом В.З. Май-Маевским, дочь покойного к тому времени вождя, Н.Л. Корнилова, глубоко почитаемая Корниловцами, благословила полк образом св. Владимира:

«Перед смотром приехала дочь Генерала Корнилова – Наталия Лавровна – с городским головой и благословила полк на ратный подвиг иконой св. Равноапостольного Князя Владимира, покровителя 2-го Корниловского Ударного полка»[13].

Здесь мы сталкиваемся с ещё одним проявлением «вождизма» в Добровольчестве. Нежное, любовное, благоговейное отношение не ограничивалось личностью лишь самого шефа полка, но и распространялось на членов его семьи (это справедливо не только в отношении Корниловцев к Наталии Лавровне Корниловой, но и, например, Дроздовцев к сестре генерала М.Г. Дроздовского Юлии Гордеевне). В принципе, подобные  примеры любви и пиетета и в Русской Императорской армии не были чужды. Случаи проявления самых тёплых чувств и оказания особых почестей не только шефу полка, но и членам его семьи периодически встречаются в военной истории и до 1917 года. Однако происходило такое только при условии, что Шеф являлся правящим Государем или, по крайней мере, членом Августейшей фамилии…

В своих вождях добровольцы прозревали ту моральную опору, которая укрепляла их веру в правоту и святость Белого Дела. Так Государь является духовным гарантом державы, придавая внутреннее содержание исторической судьбе Православного царства. Так «идея монархии» нравственно питает мировоззренческий монархизм. Так образ Христа Спасителя конкретизирует и заостряет идею Спасения до глубочайшего чаяния и веры. Вождь в Белом движении оказывался объединяющей идеей, знаменем, моральным камертоном. Вера в вождей служила эмоциональным и нравственным стержнем Белой борьбы на всех этапах её развития, оказывая громадную психологическую поддержку добровольцам, даже в самых тяжёлых и неразрешимых ситуациях не давая им пасть духом, т.е. сохраняя главное оружие Белых армий. Об этом говорится во множестве мемуаров, данному феномену посвящены статьи и книги, но самое ясное и сильное отражение он нашёл в простых словах строевой добровольческой песни: «С нами Корнилов, с нами Деникин! Нам ли бояться нечисти дикой?!»

Такая вера сродни вере и любви не к чему иному, как к истинному духовному пастырю, по слову Христа, полагающий душу свою за овцы[14]. Стоит вспомнить, что  «время вождей» – Русская Смута – отличалось оскудением, в том числе и в Церкви. Об острой нехватке «добрых пастырей», об отсутствии среди священнослужителей истинного горения с горечью писал митрополит Вениамин (Федченков):

«Как-то всё у нас опреснилось, или, по выражению Спасителя, соль в нас потеряла свою силу, мы перестали быть "солью земли и светом мира". Нисколько не удивляло меня ни тогда, ни теперь, что мы никого не увлекали за собою: как мы могли зажигать души, когда не горели сами?! <…> Было общее охлаждение в нас. И приходится ещё дивиться, как верующие держались в храмах и с нами? Но они были просты душою, не требовательны к нам. А ещё важнее, они сами носили в себе живой дух веры и религиозной жизни и им жили. Хотя вокруг всё уже стыло, деревенело. А интеллигентных людей и высшие круги мы уже не могли не только увлечь, но и удержать в храмах, в вере, в духовном интересе»[15].

И вот, во времена обессиления и о-бес-соления Русской земли военные вожди сохранили в себе соль, не потерявшую силу, и не только сохранили, но и сумели всеять эту соль в пошедших за ними добровольцев. Образно говоря, Россия во времена Смуты не испытывала острого недостатка в «Димитриях Донских», но при этом в ней не нашлось кого-либо, сопоставимого с преподобным Сергием Радонежским. Белогвардейцы шли за теми, о ком могли сказать: «наши генералы охотно умирают вместе с нами и за нас, сгорая от любви к России и к своей Армии».

Только религиозное, духовное понимание Добровольчества в духе «последнего перед лицом Бога» выбора между «позорной жизнью» и «почётной смертью» (И.А. Ильин) позволяет понять, в чём ключевые функции Белого вождя. Это ведение частей по пути не-принятия «позора жизни», по пути несгибаемости, непримиримости злу ни в жизни, ни по смерти, по тернистой тропе, на которой достигается победа Духа и преодолевается самая смерть. Ведя свою Армию к Екатеринодару – тернистым путём, в тяжелейших обстоятельствах, – Л.Г. Корнилов не просто физически спасал наиболее стойкий воинский кадр для продолжения борьбы, сберегал уникальный добровольческий дух и традиции. Он, подавая пример стойкости в исполнении своего долга, до последнего вздоха оставаясь вместе с армией, избавил своих бойцов от духовного отступничества, сохранил людей в их стоянии в истине и позволил им, даже терпя жестокие потери и военно-политическое поражение, одержать духовно-нравственную победу. Фактически в этом случае Корнилов выполнял ответственную функцию пастыря, всемерно содейсствующему спасению душ своей паствы. И в жизни, и до самой гибели идя тернистым и славным путём духовной борьбы и увлекая за собой добровольцев, поддерживая их на этом пути, вождь своей верой и крепостью утверждал Белое Дело и Того Бога, Который не в силе, а в правде. А раз Бог не в силе, а в правде, необходимы не-угашение Духа, упование и надежда на Господа, чувство единства всех добровольцев. Это единство, а также ощущение ответственности за вручённую им Господом судьбу Родины, давали добровольцам непобедимость Истины: в вере в Бога и в правоту своего Дела. Добровольческий вождь непременно воспринимался ими как человек-идея, человек-воля, человек-правое дело. Таким и описывали Л.Г. Корнилова:

«Объединяющей идеей был Корнилов и его приказ. А что он писал, какую политическую программу объявлял, это мало интересовало добровольцев. Возникавшие изредка споры на политические темы в нашем общежитии не вызывали раздоров, ибо в конце концов всё сводилось к тому, что прикажет Корнилов. Приказ был тем магическим словом, против которого нечего было возражать – нравится он или не нравится»[16].

Лавр Георгиевич Корнилов по праву занимает первое место в списке Добровольческих вождей. Обаяние его личности захватывало даже тех, кто считал себя политическими противниками генерала. Хотя, как уже упоминалось выше, обвинения в республиканских взглядах человека, воспитанного в русской военной среде, следует считать, по меньшей мере, непоследовательными. Несмотря на необходимость осторожно относиться к поздним свидетельствам исторических источников, позволим себе привести цитату из истории Корниловского Ударного полка. На наш взгляд, она особенно ёмко и лаконично обобщает весь опыт оценок мировоззрения прославленного генерала:

«Генерал Корнилов, по нашим данным, не был партийцем, а служил России. Ругал монархистов за то, что они не помогли Государю, а республиканцев он ненавидел за то, что они предали Россию Ленину»[17].

Образ «Великого Бояра»[18] и сила духа, которой он увлекал за собой, удивительным образом объединяли вокруг него самых непохожих друг на друга людей, подчас с диаметрально противоположными ценностями, взглядами, мировидением. Корнилов сплачивал их всех в единой цели спасения России. Оценки его как личности, как человека, полководца самыми разными мемуаристами удивительно схожи.

«Легендарный герой, о котором большинство только слышало, в простой обстановке и обыденными словами сумел вдохнуть в окружавших его офицеров свою веру. Свою железную волю к борьбе. Генерал Корнилов пробыл в батальоне около часа, оставив у всех одну мысль: "Он наш Вождь!" Одно чувство: "Он с нами!" Генерал Корнилов заставил нас предать забвению наши политические взгляды и суждения ради единственного всеобъемлющего – за Россию!»[19]

«Генерал Алексеев понимал, что во главе армии должен быть человек железной воли и популярный. Корнилов обладал и тем и другим качеством. Его беспримерное мужество, проявленное в боях с Германией, его непреодолимые наступления, его чудесное спасение из австрийской тюрьмы, наконец, последнее бегство из Быхова сделали имя его легендарным. Такой генерал мог совершить чудеса»[20].

«И произошло опять чудо! Лавр Корнилов воскресил наш боевой дух и задор. Мы поверили в себя, в свои силы, в свои возможности. Мы не спрашивали: "Сколько противника?" – а только спрашивали: "Где он?" <…> И я… шагал пешком за всеми со светлой душой и крепкой верой в моего вождя – генерала Корнилова!..»[21]

«Добровольцы были чужды политики, верны идее спасения страны, храбры в боях и преданы Корнилову»[22].

«…различие взглядов, вернее, идеологий людей, составлявших Армию, почти ничем не проявлялось – оно поблекло, побледнело, стушевалось, было поглощено тем огромным моральным авторитетом, которых с первых же дней похода приобрёл как Военачальник, как Вождь – Генерал Корнилов. Армия как-то сразу поверила в своего Вождя безоглядно… в ея порыве за ним не было места ни разсуждениям, ни политике»[23].

«Бойцов тоже мало, они не знают смены и отдыха. Что же их влечёт к победе? Только ли чувство самосохранения? Нет, пример Корнилова. … Вот, что заставляло тянуться каждого воина маленькой армии и равняться на вождя. Тянулась, вырастая выше себя в героизме и верила в талант вождя»[24].

Примеры подобных характеристик «Великого Бояра» бесчисленны, все они искренни и верны. Но столь же справедливы и утверждения о вере и любви самих вождей (в частности, генерала Корнилова) к своим добровольцам, вместе с которыми и с помощью которых они творили великие дела:

«…связь Корнилова с армией укреплялась все более и чем серьезнее, безвыходнее становилось положение, тем больше росла его привязанность к добровольцам и их преклонение перед своим вождем. Его имя сразу заняло центральное место и стало тем нравственным стержнем, вокруг которого группировались все боевые элементы армии»[25].

Ещё один фактор, поддерживавший горение Духа добровольцев и обеспечивавший их единение – наличие своего рода «малых вождей», ближайших помощников Главнокомандующего. Однако помощников не в формально-должностном отношении, входивших в армейскую структуру (заместитель, начальник штаба и т.д.), а в духовно-деятельном, как проводники идей и целей вождя, с которым их связывали близкие личные взаимоотношения. Пожалуй, наиболее ярким примером такого Белого «соратника-соводителя» в истории Гражданской войны был подполковник Митрофан Осипович Неженцев. Об этом деятельном помощнике генерала Л.Г. Корнилова, создателе и первом командире полка Корниловского имени, сохранилось немало тёплых воспоминаний. Личность и биография Неженцева, парадоксальным образом изучены и весьма полно, и при этом совершенно недостаточно: поскольку прожил этот офицер очень недолго и слишком мало успел сделать.

«Он был душою нашего ядра – Корниловского полка и любимцем Корнилова. Часто ошибающийся и разочаровавшийся в людях Корнилов на этот раз не ошибся. Неженцев был весь идея, самопожертвование и преданность Корнилову, начиная с июньского наступления 1917 года. Лишь имея столь верных людей, преданных больше жизни, вожди могут командовать массами. <…> И только небольшая группа верящих в вождя людей, ставящих его волю выше собственной жизни, составляет то ядро, ту силу, вокруг которой собираются и объединяется остальная масса»[26].

«Неженцев – влюбленный в Корнилова и в его идею до самопожертвования, пронесший ее нерушимо сквозь тысячи преград, бесстрашный, живший полком и для полка и сраженный пулей в минуту вдохновенного порыва, увлекая поколебавшиеся ряды Корниловцев в атаку...»[27].

Подлинная оценка роли Неженцева в Белой борьбе проведена не была, поскольку его заслуги оказались как бы заслонены подвигами сформированного им полка. Этот замечательный русский человек погиб в тот самый момент, когда лишь начинало разворачиваться боевое добровольческое делание в Духе и Любви, покрывающее язвы и грехи России. Одной из ярчайших страниц истории Белого движения стал почти ежедневный ратный подвиг Корниловского Ударного полка (впоследствии – Корниловской Ударной дивизии). Этот полк, созданный и взлелеянный Митрофаном Осиповичем, стал ему, пожалуй, единственным памятником, поскольку Родина, которую он горячо любил Неженцев, до сих пор не воздвигла ему никакого монумента. Образ создателя полка, идеалы, которые он исповедовал, всегда горячо и бережно сохраняли в своих сердцах Корниловцы наряду с заветами первого, главного Белого вождя – генерала Л.Г. Корнилова.

Подполковник Неженцев, вступая в бой, как бы весь преображался в порыв вдохновения, веры и любви к Родине, заражая своих подчинённых. Судя по всему, под его влиянием у бойцов возникал как бы эффект растворения в совершении справедливого, Бого-угодного дела, когда было легко и победить, и погибнуть на одном дыхании. К М.О. Неженцеву, как и к некоторым другим видным участникам Белого движения, применима поговорка «один в поле и тот воин». Это было связано не только с тем, что такой командир вдохновлял свой полк. В Гражданской войне с её малочисленными, но удивительно стойкими частями данная поговорка не случайно так часто использовалась вместо традиционной «один в поле не воин». Данный факт, несомненно, связан с необычайно высоким значением силы Духа для Белого Дела. Из Духа оно рождалось, им питалось, и лишь благодаря Духу сберегалось в искренних сердцах.

Мы не случайно подчёркиваем проблему сохранения Духа в войсках, так как оно подчас означало сохранение самой армии. Особенно остро данный вопрос вставал в связи с утратой вождей, в частности, в Добровольческой армии на Юге России в начале апреля 1918 года, после гибели Л.Г. Корнилова и М.О. Неженцева. В из кончине в самый напряженный момент 1-го Кубанского похода легко увидеть промысел Божий с целью приучить добровольцев не искать опоры в чём-то или ком-то земном, а черпать силы для веры в правоту своего Дела и любви к Родине только в Самом Господе. Но в то же время, положив душу свою за други своя, Белый вождь Лавр Георгиевич Корнилов и его соратник Митрофан Осипович Неженцев действенно утвердил основной нравственный и религиозный пафос Добровольчества. Как писал литератор и публицист В. Севский,

«для России Корнилов – не человек, это знамя, это воплощённая в человека идея, а она не умирает. Прах Корнилова сожгли и пепел развеяли по ветру. Безумцы радовались, а ветер кружил священный пепел по кубанским и донским степям, и вселялся пепел в души новых героев и зажигались многие сердца корниловским огнем. Разве не из пепла Корнилова на развалинах родины встали весной и летом восемнадцатого года вожди казачьих восстаний? Безумцы посеяли пепел, а пожали бурю, бурю гнева и жажду воскресения. Корнилов умер, но он воскрес в каждом прапорщике, в каждом есауле»[28].