15 мая 2017 года исполнится 115 лет со дня кончины выдающегося русского ученого, педагога и просветителя, выдающегося народного учителя, профессора Московского университета, Члена-корреспондента Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, Сергея Александровича Рачинского[1].

Мало найдется людей больше сделавших для дела народного образования в Российской Империи больше, чем он, но многие ли ныне помнят его. Между тем современники признавали, что «Рачинский − это имя мирового значения. Когда педагогическая мысль займется изучением его принципов, она, может быть, о нем первом скажет, что он был не педагог − переводчик западных идеалов на русскую почву, а творец самобытных русских идеалов просвещения»[2].

Рачинский стал воссоздателем русской народной школы. Всей своей жизнью и деятельностью он доказал, что истинно народное воспитание и обучение возможно на религиозно − нравственной и национальной основе. Проводить свою концепцию в жизнь Рачинский начал в сельской школе, созданной им в его имении, в селе Татево Бельского уезда Смоленской губернии.

Рачинские – древний дворянский род из Смоленского Шляхетства, происходящий из Великой Польши и восходящий к XIII веку. Ян Рачинский получил от Владислава IV земли в Бельском уезде; дети его, Даниил и Ян, поступили в 1656 г. в подданство России. К этому роду, внесенному в VI часть родословной книги Смоленской губернии[3], принадлежал и Сергей Александрович Рачинский.

Он родился 2/15 мая 1833 года в селе Татево, Бельского уезда, Смоленской губернии в семейном родовом имении. Отец − Александр Антонович Рачинский (1799-1866), капитан Муромского пехотного полка (свойственник декабриста В.К. Кюхельбекера), в отставке майор. Мать − Варвара Абрамовна Баратынская (1810-1891), сестра знаменитого поэта Евгения Баратынского (1800-1844).

Рачинские считались самыми образованными и культурными людьми в уезде. Детство Сережи прошло в старинной дворянской усадьбе. Большой дом с колоннами стоял посреди роскошного парка с вековыми деревьями разных пород и березовой аллеей. Рачинские увлекались цветоводством, и нигде не было в округе таких изумительных цветов.

Сергей получил хорошее воспитание, прекрасно знал иностранные языки и музыку. Когда ему исполнилось 11 лет, вся семья переехала в старинный русский университетский город Дерпт (Юрьев), ныне Тарту, а через четыре года − в Москву.

От матери он унаследовал глубокую веру и любовь ко всему церковному. Когда он, еще пятнадцатилетним мальчиком, первый раз посетил с семьей Москву, то храмы первопрестольного града произвели сильное впечатление на его чуткую душу.

Сергей Александрович вспоминал, как, войдя однажды на Троицу в церковь Успения на Покровке, убранную зеленью, цветами и березками, он был поражен ее красотой. Высокий, прекрасный храм, ярко освещенный солнцем, торжественный в своей таинственной тишине, запечатлелся в душе отрока как первое светлое и счастливое впечатление от Москвы.

В течение года Рачинский приготовляется к университетскому экзамену, в 1849 году поступает на медицинский факультет Московского университета, но так как его влекли к себе естественные науки, через год он переводится вольным слушателем на естественный факультет.

В 1853 году, 20 лет от роду он уже был кандидатом естественных наук, вскоре выдержал и магистерский экзамен. По окончании университета Сергей Александрович некоторое время служил в Архиве Министерства иностранных дел, а осенью 1856 года уехал за границу для подготовки к профессорской деятельности.

Избрав своей специальностью ботанику, Сергей Александрович работал у Шахта в Берлине и у Шлейдена в Вене. Известный ученый-ботаник Маттиас Якоб Шлейден (1804-1881) столь высоко ценил своего ученика, что поместил его частное письмо об отношении искусства к природе, написанное по поводу одного натюрморта голландского мастера, в качестве предисловия к своему классическому труду «Die Pflanze» − «Растения».

Рачинский был на редкость общительный человек, обладавший талантом привлекать к себе людей. Где бы он ни жил − в Веймаре, Йене, Берлине, − он везде делался желанным гостем лучшего интеллектуального общества этих городов.

Песни, сочиняемые им, охотно пели веселые немецкие студенты. Рачинский был принят при Веймарском дворе, еще помнившем традиции времен Шиллера и Гете. Его другом стал Ференц Лист, писавший музыку на его духовные стихи.

Другой его друг − известный философ Куно Фишер, профессор Йенского университета − лично уговаривал Рачинского всерьез заняться философией, «заметив в нем оригинальный склад мышления». В Германии Рачинский перевел на немецкий язык одно из наиболее любимых им произведений русской литературы – «Семейную хронику» С.Т. Аксакова. Перевод этот напечатан в 1858 году в Лейпциге.

В 1858 году С.А. Рачинский вернулся в Москву, защитил магистерскую диссертацию «О движении высших растений» и получил кафедру физиологии растений в Московском университете. Так началось десятилетие пребывания Рачинского в Москве, сначала в качестве адъюнкта, а потом и профессора Московского университета.

В 1861 году С.А. Рачинский и Я.А. Борзенков перевели и издали «Физиологию обыденной жизни» Г.Г. Льюиса. В 1864 году в переводе С.А. Рачинского впервые появилось на русском языке «Происхождение видов» Чарльза Дарвина.

В молодости многое успеваешь, и занятия наукой совмещались у Рачинского и с вниманием к общественной сфере бытия. Он фактически становится неофициальным редактором «Русского вестника», став его подписчиком № 1. Это была очевидная демонстрация общественной позиции: «Русский вестник» был по тогдашним российским либеральным меркам весьма «правым» изданием.

В 1866 году, тридцати трех лет от роду, Сергей Александрович защитил докторскую диссертацию «О некоторых химических превращениях растительных тканей» и сделался ординарным профессором Московского университета.

Его деятельность в университете не ограничивалась научными занятиями и преподаванием. Неустанные заботы Рачинского о студентах и студенчестве создали ему популярность среди них. Профессор действительно был очень добрым человеком. У Рачинских это было вообще семейное.

Так, в 1861 году адъюнкты Рачинские Сергей Александрович и его брат Константин Александрович[4] «изъявили желание жертвовать ежегодно из своего жалованья каждый по 500 руб. серебром на отправление за границу для усовершенствования в математических и естественных науках молодых людей по назначению физико-математического факультета».

На эти средства в 1862 году был командирован за границу будущее светило отечественной физики Александр Григорьевич Столетов (1839-1896).

У Сергея Александровича было чрезвычайно развито умение распределять свое время, способность быстро переходить от одного занятия к другому. Вставал он в шесть часов, утро посвящал кабинетным и лабораторным занятиям, затем шли лекции, обед, отдых. А вечер отдавал обществу.

«К этому именно времени относится его сближение с большим московским светом, − и интерес к этим связям он сохранил до последних дней. Особенно близок он был с Н.В. Сушковым[5], в доме которого блистала умом и просвещением его племянница Екатерина Федоровна Тютчева. Знающие историю московского общества того времени помнят, что у Сушковых собирался лишь самый избранный круг, и что попасть в него значило получить своего рода диплом на выдающиеся достоинства, умственные, нравственные, вообще культурные.

Но и сам он, говоря старым языком, держал салон. В его квартирах, сперва на Малой Дмитровке у Страстного монастыря, а потом в одном из переулков близ Остоженки, собиралось многочисленное общество ученых, литераторов, художников…»[6]. Здесь хозяин дома познакомился с Л.Н. Толстым, П.И. Чайковским, сблизился с братьями Аксаковыми, семьей В.Ф. Одоевского.

Кстати, струнный квартет № 1 Чайковского (квартет № 1, ре мажор), в четырех частях (сочинен и инструментован в феврале 1871 года в Москве) посвящен именно Сергею Александровичу. Петр Ильич еще две оперы на либретто Рачинского хотел написать: «Мандрагора» и еще что-то средневековое.

Рачинский вошел и в круг Алексея Степановича Хомякова (1804-1864), охотно принявшего в него племянника поэта Баратынского. Дружба с теми, кого называют ранними славянофилами, сыграла большую роль в становлении Сергея Александровича, как самостоятельного мыслителя и деятеля на ниве народного образования России.

Здесь мы остановимся ненадолго, и прежде чем перейти к рассказу о самой важной части биографии воссоздателя русской народной школы, остановимся на уточнении всем известных, но от этого не более ясных терминов «славянофилы» и «западники».

«Славянофилы» и «западники» - кто они?

Ученик и биограф Сергея Александровича так писал о нем: «Убеждения Рачинского были очень близки к славянофильским, хотя его нельзя было назвать славянофилом в полном смысле слова...

Горячо указывая на недостатки западной цивилизации, он искренно и откровенно, однако, не мог жить без того, что составляет ее лучший плод. Европейская наука, литература, искусство, сама общественная жизнь были ему дороги и до последних дней составляли предмет его любовного интереса; он следил за ними, поскольку у него хватало сил и времени.

Но зато в двух отношениях самые строгие славянофилы должны были бы признать его своим единомышленником. Это − в признании мировой задачи России, как носительницы православия, − и в признании высоких нравственных качеств русского народа...»[7].

Из приведенных слов следует, что их автор искренне считает, как впрочем, и большинство из нас, что «славянофилы» стало быть, любят славян, а вот немцев, с их музыкой, к примеру, вовсе не любят.

Последнее является застарелой, но от того не менее пагубной ошибкой.

«Гоголь говорил, что меткое прозвище, данное народом, так прилипает к человеку, что во всю жизнь не отдерешь.

Ах, если бы только меткое!

А то острослов Батюшков прозвал Хомякова, братьев Киреевских и их единомышленников «славянофилами», и это нескладное, совершенно не выражающее их взглядов наименование, так и осталось в истории и за ними и за их последователями»[8].

Прежде всего, никакой особенной любви к славянам, особенно ко всем подряд, ни у Хомякова, ни у Киреевских, ни у их последователей, которые дружили с головой, нет, и не было. Критерием их отношения к людям, нациям и народам у них была отнюдь не принадлежность этническая, они же не из богемских ефрейторов вышли, а религиозная и культурно-историческая. Говоря современным языком, они любили православную цивилизацию, прежде всего русскую православную цивилизацию, и считали ее высшим явлением мировой культуры. Жаль, одним словом круг этих людей не назовешь и не опишешь.

И своими, окатоличенных, «впавших в латинство», поляков или хорватов, они отнюдь не считали. Вот православные люди и народы были им действительно близки. Иногда даже те, кто о своем православии вещал, чтобы помощью великого Белого Царя заручиться. Об этом хорошо Константин Леонтьев писал.

Другим мифом, является якобы нелюбовь «славянофилов» ко всему западному, так называемый «квасной патриотизм». Это было бы просто смешно, когда бы, не было грустно. Иван Васильевич Киреевский, главный идеолог славянофильства, − нам придется пока смириться с этим названием, − один из наиболее европейски образованных людей своего времени, был личным другом Шеллинга и Гегеля, непосредственно лекции их слушал и на дому чай с ними пил. И не меньше Рачинского любил, уважал и ценил, все высокое в европейской культуре. И понимал в ней значительно больше, чем современный ему западник Виссарион Белинский.

Другое дело, что Киреевский, Хомяков, Данилевский и другие, увидели и раньше всех почувствовали болезнь Запада, зараженного саркомой протестантизма. Уже тогда в организме Запада разрастались две страшные метастазы: индивидуализм и рационализм, которые через считанные десятки лет и привели просвещенную Европу к тотальному эгоизму и безбожию. «Оскудение любви», наблюдаемое сейчас невооруженным взглядом, наши православные философы отметили полторы сотни лет назад.

И высший смысл призвания России, смысл существования ее православной цивилизации, видели в том, что когда Запад окончательно разочаруется в избранном им и навязываемым другим пути, принести ему сохранившуюся в России истину христианства – православие. Спасти европейскую, в прошлом все же христианскую цивилизацию. Если будет на то Господне произволение. Без чего иначе всем конец. По Писанию.

Нести миру истину православия – в этом видели славянофилы высший смысл существования русской православной цивилизации, ее призвание. Призвание, которое еще, быть может, предстоит осуществить, смысл, который нам еще возможно только предстоит воплотить. Если вновь станем православными.

Поскольку теория предсказавшая факты, как любой физик скажет, истинная, то правота «славянофилов» из нашего далека очевидна. А значит со «славянофилами» и их истинными взглядами мы разобрались.

С «западниками» теперь будет проще. Вот они как раз любили и ценили на Западе, отнюдь не высшие достижения его культуры, а тот упрощающий и приземляющий дух протестантизма, который выел к нашему времени Европу и ее окрестности изнутри, и которым «западники» постарались заразить и нас. Вот так вот, господа хорошие. Все просто.

Вернемся к Сергею Александровичу Рачинскому.

Перемена судьбы

В 1867 году в Московском университете возник так называемый «профессорский конфликт», в результате которого несколько видных профессоров покинули будущий Московский Государственный, а тогда Императорский, университет. Среди них был и Рачинский, хотя сам он, похоже, к «конфликту» ни сном, ни духом не имел, а поддержал знакомых за компанию и правды ради. Суть конфликта была вроде в том, что в 1865 году на юрфаке выбрали согласно новому Уставу деканом профессора Бориса Николаевича Чичерина, вместо выслужившего все сроки прежнего декана престарелого профессора В.Н. Лешкова. Тот со своей устарелостью не согласился, и через Совет университета и министерство добился своего восстановления. Поддержав Совет, министерство нарушило Устав.

Ключевский в те дни писал своему школьному другу: «Соловьев, Чичерин, Дмитриев, Капустин, Рачинский и Бабст подают в отставку вследствие гадостей, сделанных им большинством Совета, одобрения этих гадостей министром».

Любопытно, что Государь Император Александр Николаевич, лично попросил каждого профессора подавшего в отставку, не брать в голову и вернуться. Очень бы хотелось просто представить аналогичную ситуацию после февраля 1917 года. Просьбу Государя уважили, и прошение об отставке забрали. Но к профессорству Рачинский больше вернуться не захотел.

«Рачинский подал в отставку еще прежде, − писал В. Н. Чичерин, − хотя он вовсе не был замешан в историю, но все, что происходило в университете, было до такой степени противно его тонкой и чуткой натуре, что оставаться в нем далее он не мог»[9].

Несколько зим он прожил еще в Москве, ведя прежнюю светскую жизнь, но в 1872 году окончательно переселился в Татево.

«Наполняя длинные деревенские досуги чтением и со страстью предаваясь цветоводству, он, однако, не находил в этом удовлетворения и подчас сильно хандрил. Может быть, это был самый тяжелый период его жизни.

Но выход нашелся − неожиданный, но счастливый и неизмеримо важный, как для самого Рачинского, так и для целого русского народа.

В Татеве была сельская школа самого обыкновенного типа. Сергей Александрович зашел раз туда случайно, попал на урок арифметики, показавшийся ему необыкновенно скучным, попробовал сам дать урок, стараясь сделать его более интересным и жизненным, − и этим определилась вся его дальнейшая судьба.

В 1875 году им было построено прекрасное школьное здание ..., и сам он переселился в него, сделавшись сельским учителем»[10]. Этой деятельности он посвятил всю свою оставшуюся жизнь и ею обессмертил свое имя, вписав его в историю русской педагогики.

Татевская школа – прообраз новых церковно-приходских школ

Русская народная школа ведет свое начало от училищ, созданных под эгидой духовенства по указу Св. Равноапостольного Князя Владимира. Возникнув, как церковная, русская школа в течение семи веков оставалась именно церковной школой. По словам профессора Погодина, всякая новая епархия делалась, так сказать, новым учебным округом, новый монастырь − гимназией, новая церковь − народным училищем. Церковь руководила народным образованием.

Русский педагог и психолог Петр Федорович Каптерев, так характеризует этот период русского образования: «образованию ставилась серьезная воспитательная задача – душеспасительная задача – душеспасительность, стремление сделать людей лучше, научить их премудрости и страху Божию»[11]. И эта задача выполнялась.

Образовательная система и содержание образования были едиными для всех русских людей, от царя до грамотного крестьянина с X по XVII век, и это помогало им «… хорошо понимать друг друга, составлять однородную нравственную массу, устанавливая между ними некоторое духовное согласие вопреки социальной розни…»[12].

Со времен реформ Петра I «у русского образования сменился хозяин». Образование стало делом государства. Поскольку государство было христианское, православное, оно не могло вовсе устранять Церковь из сферы образования. Но для православного образования настали тяжелые дни. В 1727 году в России существовало 46 епархиальных школ с 3 тысячами учащихся на пространстве от Пскова и Новгорода до Тобольска и Иркутска. В 1880 году в Империи было 273 церковно-приходские школы с 13 035 учащимися.

Что касается светских школ, то в них Закон Божий весь XVIII век практически не преподавался. Правда и немного их было. Только в 1817 году Государь Император Александр I издал Манифест, в котором требовал, «чтобы христианское благочестие было основанием истинного просвещения». А с 1819 года во всех училищах и гимназиях введено преподавание Закона Божия, и это положение сохранялось вплоть до 1917 года.

Еще до Петра I «ощущалось постепенное усиление воздействия на Россию как западноевропейских образцов устройства школьного дела, так и педагогических воззрений»[13]. Более того, особенностью секуляризованного русского просвещения к началу XIX века «стало не только стремление освободить человеческий разум от церковных догм, но и переосмысление самого христианского учения»[14]. А это заметим, уже недалеко от ереси.

По счастью, тогда же это печальное явление осознается как искажение самобытного пути развития России, русской мысли, русского просвещения, русской педагогики.

В царствование Государя Николая Павловича формируется отчетливое движение за восстановление самобытного пути развития России во всех областях жизни. Усиливается общественный интерес к проблемам воспитания. Министр народного просвещения Сергей Семенович Уваров (1786-1855) формулирует концепцию Православия, Самодержавия, Народности как основы просвещения в России.

Вот тогда-то и произошло разделение нашего интеллектуального слоя на «славянофилов» и «западников». Вторые были значительно крикливее и взгляды свои, говоря современным языком «пиарили» активнее. На их стороне было и знакомство всех желающих с немецкой классической философией, о чем уже подробно говорилось выше.

Период «государственного образования» по классификации Каптерева, закончился с отменой крепостного права, и начался период «общественного образования». На первом его этапе дело народного образования в целом оказалось в руках «западников», что и не мудрено в либеральную эпоху Александра II. Церковных школ было мало, как мы уже видели, финансировались они плохо.

И вот здесь отставной профессор Московского университета и начинающий народный учитель Сергей Александрович Рачинский сыграл свою историческую роль.

Вера в призвание России, как носительницы православия, вера в русский народ, как хранителя идеалов православия и «помогли Рачинскому очертить тот план народной школы, который он защищал»[15].

Только Христа ради

Мысль о том, что только школа, тесно связанная с церковью способна воспитать русского человека, Рачинский сформулировал так:

«Та высота, та безусловность нравственного идеала, которая делает русский народ народом христианским по преимуществу;

которая в натурах спокойных и сильных выражается безграничной простотой и скромностью в совершении великого подвига, доступного силам человеческим;

которая в натурах страстных и узких ведет к ненасытному исканию, часто к чудовищным заблуждениям;

которая в натурах широких и слабых влечет за собой преувеличенное сознание своего бессилия и в связи с ним отступление перед самыми исполнимыми нравственными задачами и необъяснимые глубокие падения;

которая во всяком русском человеке обусловливает возможность внезапных победоносных поворотов от грязи и зла к добру и правде, − вся эта нравственная суть русского человека уже заложена в русском ребенке.

Велика и страшна задача русской школы ввиду этих могучих и опасных задатков, ввиду этих сил, этих слабостей, которые она призвана поддержать и направить.

Школе, отрешенной от церкви, эта задача не по силам.

Лишь в качестве органа этой церкви, в самом широком смысле этого слова, может она приступить к ее разрешению.

Ей нужно содействие всех наличных сил этой церкви, и духовных, и светских...»[16].

Какой русский человек, взглянув внутрь себя, по совести сможет сказать, что за прошедший век в этих словах, хоть что-нибудь устарело, или стало неверно?

«И потому наша школа должна быть не только школой арифметики и элементарной грамматики, но, первее всего, − школой христианского учения и добрых нравов, школой христианской жизни под руководством пастырей Церкви»[17].

Идея народной православной школы выражена этими словами совершенно ясно.

Сергей Александрович продолжает:

«Наша школа − школа христианская не только потому, что в таком направлении построен весь ее педагогический план, но также и потому, что учащиеся ищут в ней Христа, что учащие только Христа ради могут поднять те труды, при коих возможен какой-нибудь успех»[18].

Если, таким образом, занятия в школе являются для всех ее членов некоторого рода религиозным подвигом, то, очевидно, к ним не могут прилагаться ни мерило, ни требования обычной педагогики.

И прежде всего − продолжительность учебного времени.

Рачинский неоднократно указывал в своих статьях, что ученики являются с готовностью и способностью учиться целый день. И что надо этому уступать вопреки всем требованиям педагогической науки.

Так у него дело и было поставлено.

Чтобы понять, как выносили учителя и ученики эти непрерывные с утра до вечера занятия, надо иметь в виду постоянную «…жизнь в духе и для духа, известный возвышенный строй всех интересов, всех отношений, известное вдохновение.

Уроки теряли в Татеве значение отдельных уроков, а являлись составными частями общего целого, шагами на одном, ясном и для всех понятном пути к совершенствованию духовному»[19].

Все свои доходы Сергей Александрович тратил на школу, сам довольствуясь простой пищей и одеваясь в самое скромное платье.

С раннего утра до позднего вечера проводил он в школьных стенах: в 6 часов утра он читал с учениками молитвенное правило, затем − завтрак, уроки, труд, а завершался день общим пением.

В первую очередь, Рачинский хотел приобщить детей к живой православной вере.

На стенах классной комнаты висели таблицы с текстами тропарей двунадесятых праздников, молитв и церковных песнопений. Таблицы были украшены заставками и орнаментами, написанными самим учителем по славянскому уставу. В переднем углу, перед образами, теплилась лампада, а все иконы были прибраны чистыми вышитыми полотенцами.

На видном месте находилась большая копия с картины Васнецова «Богоматерь, несущая миру спасение», которую подарил школе сам художник.

Вера, молитва и труд − вот базовые принципы педагогического процесса, в результате которого происходит становление православного человека.

Друзья

Среди друзей Рачинского было много выдающихся людей той эпохи. Назовем, хотя был Святителя Николая Японского и графа Сергея Дмитриевича Шереметева.

Но особое место в жизни и деятельности Рачинского занимал обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев (1827-1907). Не случайно историк Николай Дмитриевич Тальберг называл Победоносцева «лучшим другом Рачинского». Уважение к народным традициям и к русской культуре − базовая установка, общая для них обоих.

Осознать сделанное Рачинским для народного образования, можно только поняв значение для России деятельности Победоносцева. Оба они понимали необходимость выхода России «из того лабиринта противоречий, в который завела нас наша внутренняя история настоящего времени – расширение нашего умственного горизонта и сужение кругозора духовного…».

Суть этих противоречий они усматривали в том, что стремление образованной части общества к умственному развитию заслонило их духовное развитие. То есть, умственное познание шло в ущерб спасению души. О чем мы уже начали говорить в разделе «Прогресс как соблазн».

Каждый на своем жизненном посту они не жалели сил и средств, для просвещения русского народа. В 1880 году Рачинский писал в Петербург Победоносцеву: «То, что я делаю, превышает мои денежные средства. Для того чтобы продолжать (а остановиться невозможно − столько нависло на мне человеческих существований) − нужно отказаться на всю жизнь от личных издержек − одеться крестьянином, перейти на крестьянскую пищу. Через несколько лет будет поздно, − приближается старость.

В нравственном отношении это тоже необходимо. Нужно завоевать себе право читать Евангелие детям, не краснея за себя».

На дело народного образования, на школы им создаваемые, Сергей Александрович Рачинский потратил все свое стотысячное состояние. Всего к началу ХХ века по его инициативе и в основном на его средства было построено около 30 школ.

В одном из писем Государю начала 1880 годов Победоносцев писал о деятельности Рачинского:

«Впечатления петербургские крайне тяжелы и безотрадны. Жить в такую смутную пору и видеть на каждом шагу людей без прямой деятельности, без ясной мысли и твердого решения, занятых маленькими интересами своего «я», погруженных в интриги своего честолюбия, алчущих денег и наслаждения и праздно болтающих, – просто надрывает душу.

Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью, а отсюда и наше спасение. Там есть люди с русской душой, делающие доброе дело с верою и надеждою.

Не угодно ли, Ваше Величество, я покажу Вам одного такого человека. Все-таки отрадно хоть одного такого увидеть. На досуге извольте прочесть прилагаемые письма. Если Вы сочувственно примете их, то не пожалеете, что читали.

Это письма приятеля моего, Сергея Рачинского, доброго и честного человека. Он был профессором ботаники в Московском университете, но когда ему надоели там распри и интриги между профессорами, он оставил службу и поселился в своей деревне, в самой глуши Бельского у[езда] Смоленской губ[ернии], вдали от всех железных дорог.

Живет он там безвыездно вот уже десять лет и посвятил всего себя сельским школам, которыми занимался с утра до ночи, в каком духе, изволите увидеть из писем.

Он подлинно стал благодетелем целой местности, и Бог послал людей – из священников и помещиков, которые с ним работают. Отрадно читать его письма: от них веет новым и здоровым, ободряющим духом. Тут не болтовня, а дело и истинное чувство…».

Борис Галенин. Воссоздатель Русской народной школы. С.А. Рачинский. Ч.2.

Борис Галенин. Воссоздатель Русской народной школы. С.А. Рачинский. Ч.3.

Борис Галенин. Воссоздатель Русской народной школы. С.А. Рачинский. Ч.4.