Приход к власти гетмана Скоропадского ничего не изменил во взаимоотношениях украинского «правительства» и немецких оккупационных властей.
Именно последние определяли не только политику гетманского кабинета, но и его персональный состав. Так, барон Мумм, узнав о желании Дмитрия Дорошенко возглавить «министерство иностранных дел», предупредил, что даст свое согласие на это только при условии, если Дорошенко сам навестит его и лично попросит о такой услуге. Дорошенко согласился, сделав личный визит, а также изложив просьбу в письменной форме (какие обязательства он при этом на себя взял, неизвестно). Лишь после соблюдения такого ритуала ему позволили возглавить украинский «МИД».
Подобным образом выстраивалась «украинская власть» на всех уровнях и направлениях. Да иначе и не могло быть: немецкая армия являлась единственной ее опорой и гарантом существования. Местное население в лучшем случае относилось к ней безразлично, большей же частью - откровенно враждебно. И это внушало серьезные опасения ее организаторам и хозяевам – немцам. 6 мая 1918 года генерал Гофман записал в своем дневнике: «Я боюсь только, как бы созданная с таким большим трудом Украина, не пошла опять насмарку»41. Еще более пессимистично оценило ситуацию германское правительственное совещание, состоявшееся под председательством кайзера в Спа (2-3 июля 1918):
«Жизнеспособного украинского государства не получится. Распространение украинской национальной идеи всецело зависит от присутствия в стране наших войск. Следует готовиться ко всем возможным поворотам событий».
Итог обсуждению подвел сам Вильгельм II: «Мы пришли на Украину ради обеспечения необходимых продовольственных поставок. Именно там мы хотим создать островок спокойствия в море российского хаоса. Однако нам не следует впадать в иллюзию, что Украину можно оторвать от Большой России навечно... Обе территории снова воссоединятся»42...
Впрочем, осознание объективной реальности на высшем уровне практически не внесло изменений в политику, проводимую непосредственно на месте, ведь только наличие «украинского государства» (разумеется, «независимого» и «самостийного»), обеспечивало немцам некое подобие «законности» вывоза из Малороссии зерна, муки, скота, мяса, сала, сахара и прочих жизненно необходимых для Германии видов продовольствия и сырья. Вот почему германский консул генерал Эрих фон Тиль сообщал из Киева (26 июля 1918): «Несмотря на существующие условия, мы все еще пытаемся держаться первоначального плана действий, то есть создавать при помощи своих вооруженных сил независимую Украину»43… На этом строились и указания, даваемые генералу Скоропадскому. Так, посол Мумм открыто заявил ему (май 1918), что гетманский режим может рассчитывать на помощь со стороны Германии лишь при условии, если будет честно поддерживать идею «независимого, демократического украинского государства», а также сформирует «национальное украинское правительство», устранив любые пророссийские поползновения44… С целью убедить мир в существовании «независимого украинского государства» по инициативе Мумма были организованы «официальные визиты» в Германию премьер-министра гетманского правительства Федора Лизогуба и самого Скоропадского (август-сентябрь 1918). Оба удостоились аудиенции кайзера и высших немецких военачальников, а также были награждены германскими медалями...
Впрочем, здесь возникла новая проблема. Со временем немцы начали подозревать Скоропадского в том, что он «в глубине души более русский, чем украинец», а его «кабинет ориентируется на Большую Россию и стремится привести Украину в лоно Москвы»45... Подобные подозрения не были лишены оснований, ибо на всех современников Скоропадский производил двойственное впечатление. Потомок гетмана Малороссии в начале XVIII века И.И.Скоропадского (праправнук), богатый помещик, воспитанный в Петербурге, женатый на дочери крупного Русского сановника – Дурново, генерал Царской свиты и командир аристократического гвардейского полка Павел Петрович Скоропадский после Февраля 1917 года внезапно «прозрел», что он – «украинец». Соответственно этому «перерождению» он и стал действовать: «украинизировал» свой 34-й армейский корпус, которым командовал во время мировой войны, и даже включил его в состав формирующейся «украинской армии». Впрочем, флирт с социалистической Центральной Радой длился у генерала недолго и в марте 1918 года Скоропадский возглавил оппозиционную ей и опиравшуюся на офицерство «Украинскую народную громаду». С ее помощью и был произведен переворот, сделавший Скоропадского «гетманом всея Украины». Большинство министров сформированного им «правительства» придерживались умеренно-консерватиных взглядов и, хотя исповедовали украинофильство, были чужды его крайностей.
Впрочем, умеренность политики нисколько не добавила генералу авторитета в глазах современников. Большие сомнения вызывала и искренность его устремлений. Уже знакомый нам В.И.Гурко следующим образом характеризовал Скоропадского в роли «украинского гетмана»: «Превратившийся в наследника Мазепы бывший командир Кавалергардского Ее Величества полка никем всерьез не принимался... Стремился он одновременно доказать свое “щирое” украинство... клеймя будто бы испытанный Украиной в течение двух с половиной веков русский гнет, без указаний, однако, в чем он состоял. Одновременно в частных беседах с русскими деятелями он выражался совершенно иначе. Им он объяснял свое украинство тактическими требованиями момента, но веры в себя и в свою лояльность к России ни в ком не возбуждал. Жалкий оппортунист, он не сумел создать себе сколько-нибудь значительное число сторонников ни в украинофильском лагере, ни среди русских людей»46…
Не получил поддержки гетман и со стороны крестьянской массы. Поставленный перед необходимостью навести порядок в деревне, он вынужден был прибегать к крайне непопулярным мерам. Составленная из бывших офицеров правительственная полиция – «державна варта» (государственная стража) в своей борьбе с грабежами и разбоем нередко прибегала к самым крутым мерам, в том числе массовым экзекуциям (порке шомполами). Ответом стали многочисленные крестьянские выступления, иногда очень крупные. Так, в середине лета вспыхнуло крупное восстание в Таращанском и Сквирском уездах Киевской губернии. Разгромленные немцами, несколько тысяч повстанцев отступили на восток, переправились через Днепр и ушли за советскую границу, положив основание известным Таращанской и Богунской украинским красным дивизиям, которые формировались в северных уездах Черниговской губернии, отошедших к большевикам. На юго-востоке, в Новороссии, появились и стали активно действовать неуловимые партизанские отряды знаменитого «батьки» Махно.
Лишенный какой-либо массовой опоры, да и руководящей идеи, гетманский режим мог держаться, лишь опираясь на немецкие штыки. Но после подписания Германией перемирия со странами Антанты (11 ноября 1918) и эта опора исчезла. Начавшаяся эвакуация немецкой армии означала неминуемый крах власти Скоропадского. Генерал, правда, предпринял попытку спасти ее и резко поменял «ориентацию», сменив «украинские» лозунги на «русские». В результате 14 ноября 1918 года появился новый гетманский манифест, где объявлялось, что «Украина должна возглавить создание Всероссийской Федерации, главной целью которой должно быть восстановление великой России». И далее Скоропадский возвещал свое новое понимание стоявших перед «Украиной» задач: «Глубоко убежденный в том, что любой другой курс приведет лишь к краху Украины, я обращаюсь ко всем, кого беспокоит ее будущее – столь тесно связанное с будущим и счастьем всей России - объединиться вокруг меня в деле защиты Украины и России»47... Но желающих встать под гетманские знамена нашлось немного - никто не верил в искренность произошедшего поворота, и Скоропадский остался в полной изоляции. А месяц спустя (14 декабря 1918) и вовсе отрекся от власти, бежав в составе немецких войск в Германию.
Д.И.Дорошенко так описал последние часы гетманского Киева: «В ночь с 13 на 14 декабря выступили местные боевые отделы главным образом большевиков и еврейских социалистических партий, и начали захватывать различные учреждения, разоружая небольшие гетманские части. Был обезоружен и отряд личной охраны гетмана. Около полудня повстанцы захватили Арсенал на Печерске, военное министерство и еще некоторые учреждения. В то же время в город стали прорываться повстанческие отряды извне»48. На смену Гетманству явилась новая «украинская власть» в лице петлюровской Директории...

* * *
В пасмурный декабрьский день молча наблюдали киевляне как по Васильковской улице и Бибиковскому бульвару шли к центру города новые его хозяева. Сначала – галицкие «сечевые стрельцы», за ними – пестро одетые колонны петлюровского «войска». Ни радости, ни одушевления среди высыпавших на улицу любопытных не было заметно. Единичные и редкие крики приветствий тонули в гробовом молчании жителей «матери городов русских», не знавших, что несет им ближайшее будущее...
Правление Директории в Киеве продлилось всего 51 день (14 декабря
1918 – 2 февраля 1919), но и за этот короткий срок, не отметившись ни чем положительным, успело запятнать себя подлым преступлением, - бессмысленной и жестокой резней Русских офицеров, находившихся на тот момент в городе.
Большинство этих офицеров осело в Киеве, спасаясь от ужасов большевистского террора. Ленинская партия, придя к власти, организовала целенаправленное и широкомасштабное истребление бывших офицеров Царской армии. Их убивали повсюду – на фронте и в тылу, в городах и сельских усадьбах, на больничной койке и прямо на улице, - убивали зверски и изощренно, с чудовищными пытками и надругательством, стремясь запугать и сломить всякую волю к сопротивлению у всех противников своего режима, посеять среди них
ужас и леденящий страх. Спасаясь от неминуемой гибели, тысячи Русских офицеров перебрались в зону немецкой оккупации - Малороссию и Новороссию. К лету 1918 года в Киеве насчитывалось их до 50 тысяч человек, в Одессе – 20, в Харькове – 12, в Екатеринославе – 8 тысяч49. Крушение Гетманства и начало эвакуации немецких войск, тех офицеров, кто не успел уйти на Дон и в
Добровольческую армию Деникина, отдало во власть «украинцев», организовавших свой - украинский террор, по жестокости и садизму ни в чем не уступавший большевистскому. При этом стоит особо отметить, что в петлюровской УНР смертной казни по закону не существовало (ее отменил еще III Универсал Центральной Рады), поэтому все убийства и расправы совершались «неофициально», исподтишка.
Аресты производились обычно ночью. Ночью и расстреливали. «Расстрелы намеченных лиц, - свидетельствует А.Царинный, - происходили обыкновенно под предлогом пресечения попыток их к побегу во время препровождения в тюрьму. Так погибли прославленный конной атакой на венгров командуемой им 10-й кавалерийской дивизии генерал граф Келлер и его адъютант – кавалер-
гард Пантелеев. Их арестовали около полуночи в Михайловском монастыре, где они ютились, повезли на автомобиле якобы в Лукьяновскую тюрьму, потом высадили у сквера между памятником Богдана Хмельницкого и бывшим домом Алешина, где при большевиках поместился “Сахартрест”, и расстреляли в затылок. Автомобиль помчал дальше мертвые тела. На другой день утром на месте расстрела видна была широкая лужа крови»50...
Граф Ф.А.Келлер был убит 21 декабря 1918 г., но убийства начались с
первых дней воцарения в Киеве Директории. «Много было убито офицеров, - вспоминает сестра милосердия Мария Антоновна Нестерович (по мужу - Берг), - находившихся на излечении в госпиталях, свалочные места были буквально забиты офицерскими трупами... На второй же день после вторжения Петлюры мне сообщили, что анатомический театр на Фундукулеевской улице завален трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Я решила пойти и убедиться “своими глазами”. Переодевшись, отправилась я в анатомический театр... Сунула сторожу 25 рублей, он впустил меня. Господи, что я увидела! На столах в пяти залах были сложены трупы жестоко, зверски, злодейски, изуверски замученных! Ни одного расстрелянного или просто убитого, все – со следами чудовищных пыток. На полу были лужи крови, пройти нельзя, и почти у всех головы отрублены, у многих оставалась только шея с частью подбородка, у некоторых распороты животы. Всю ночь возили эти трупы. Такого ужаса я не видела даже у большевиков. Видела больше, много больше трупов, но таких умученных не было!..
- Некоторые еще были живы, - докладывал сторож, - еще корчились тут.
- Как же их доставили сюда?
- На грузовиках. У них просто. Хуже нет галичан. Кровожадные. Привезли одного: угодило разрывной гранатой в живот, а голова уцелела... Так один украинец прикладом разбил голову, мозги брызнули, а украинец хоть бы что – обтерся и плюнул. Бесы, а не люди, - даже перекрестился сторож»51…
Другие очевидцы отмечали: «Расстрелы... производились исподтишка,
украдкой. Встретят на улице русского офицера, или вообще человека, по возрасту и обличью похожего на офицера, выведут на свалку, пристрелят и тут же бросят. Иногда запорют шомполами насмерть, иногда на полусмерть. Во время междуцарствия, когда Петлюра ушел из Киева, а большевики еще не вошли, было найдено в разных частях города около 400 полуразложившихся трупов, преимущественно офицерских»52...
Те же очевидцы подчеркивают, что убийство ни в чем не повинных лю-
дей планировалось в гораздо больших масштабах. Уже сотни из них были согнаны петлюровцами в киевский Педагогический музей и Педагогический институт. Сюда же на протяжении недели доставлялись офицеры, захваченные на Полтавщине и Черниговщине. По разным свидетельствам в Педагогическом музее на Владимирской было помещено от 600-800 до 4000 тысяч пленных офицеров. Их, вне всякого сомнения, ожидала столь же чудовищная расправа, как и уже убитых их товарищей, но... помешали немцы. Они не только отправили часть захваченных офицеров в Германию, но и не позволили расправиться над остальными. А когда последние подразделения немецкой армии эвакуировались из Малороссии, петлюровцы сами уже паковали чемоданы. Повторить «подвиг» большевиков, устроивших в Киеве настоящую резню в январе 1918 года, когда число жертв достигло 5 тысяч человек, из коих большинство, до 3 тысяч, офицеры, Директория уже не могла, - ей самой нужно было срочно удирать на запад. Так что развязанный «украинцами» террор не сделал их власть прочнее, в глазах населения не только Киева, но и всей Малороссии она оставалась такой же самозваной и чужеродной, как и во времена Центральной Рады...
В сущности, это можно было предвидеть заранее. Кое-как угнездившись в Киеве, «украинцы» снова оказались в глухой изоляции, в режиме полного социального вакуума. Снова перед ними с прежней остротой встал роковой украинский вопрос: как обеспечить поддержку извне (на народ не рассчитывали), в какой стороне света искать те самые «международные силы», которые можно было бы заинтересовать самостийническим проектом?.. разумеется, не бескорыстно, а с целью извлечения ими «то ли политических, то ли материальных выгод»...
Поиск шел одновременно в двух направлениях – западном и восточном. Германии, после произошедшей в ней революционной катастрофы, было не до «украинцев». Попытка заинтересовать «украинской государственностью» Францию тоже провалилась: вместе с другими странами-победительницами та была занята вычерчиванием новой модели послевоенной Европы. Территории и государства под названием «Украина» этот проект на тот момент не предусматривал. Оставался последний резерв – ненавистная Москва, куда на переговоры с большевистским Совнаркомом и была отправлена специальная делегация.
В сущности, большевики на тот момент являлись наиболее естественными союзниками «украинцев», ведь именно под большевистскими лозунгами («грабь награбленное!») лидеры Директории В.К.Винниченко и С.В.Петлюра поднимали народ на восстание против гетмана Скоропадского. Сам успех восстания, инициированного Директорией, был предопределен тем, что массы воспринимали его как вполне большевистское. И не даром организации большевиков на местах приняли самое активное участие в подготовке вооруженного выступления против гетманского режима. «Украинские» лозунги при этом никакой роли не играли, вся агитация ограничивалась вполне большевистской социальной демагогией. Даже резня Русских офицеров, устроенная в Киеве петлюровцами, по сути дела, лишь дублировала террористические методы большевиков. И совсем не случайно многие рядовые участники восстания против Гетманства зачастую воспринимали его как... антисамостийническое(!). Интересное свидетельство на этот счет приводит сам В.К.Винниченко: «Часто среди крестьянства, до того не слыхавшего имени Петлюры, раздавались такие речи: “Ага, теперь Петлюра идет на гетмана. Она ему покажет! Слава Богу, больше не будет этой Украины”»53...
В общем-то, ничего парадоксального в таком своеобразном народном осмыслении происходящего не заключалось. Для малорусских крестьян было естественно и нормально из двух политических сил, обещавших исполнить все их социальные ожидания, поддержать именно ту, которая при этом выступала еще и за сохранение единства страны, не предлагая отделить Черниговскую губернию от Орловской «государственной границей». В этом, собственно, и заключалось единственное отличие между самостийниками и большевиками на тот момент (в остальном их программы были идентичны), и оно-то и обеспечило последним решающий перевес над всеми украинскими режимами – от Центральной Рады до Директории включительно...
Откровенно большевистские симпатии основной массы населения Малороссии – крестьянства – вынудили Директорию пойти на переговоры с Совнаркомом. Но у большевиков уже было свое «украинское правительство» (Харьковское), объединиться с которым они и предложили Директории. Конечно, на условии признания последней Советской власти. Руководитель украинской делегации в Москве В.Мазуренко настоятельно рекомендовал соглашаться. Лидеры Директории ответили... отказом. А.Дикий объясняет мотивы этого решения так: «Они принимали, фактически, всю программу большевиков, но с условием, чтобы власть осталась в руках у них, а не перешла к их конкурентам – украинцам Харьковского правительства. Попросту говоря, забота Директории была о том, как бы удержать власть, а вовсе не о том, как бы принести пользу своему народу»54. Это и предопределило срыв переговоров в Москве, которые так ни чем и не завершились...
Между тем, отказ от сотрудничества с большевиками имел для Директории фатальные последствия. Повстанческие отряды и возглавлявшие их «атаманы» один за другим стали переходить на сторону Совнаркома. Атаман Зеленый – под Киевом, бывший штабс-капитан Царской армии Григорьев – на Херсонщине, «батько» Махно – в районе Екатеринослава. К середине января 1919 года практически вся Малороссия и Новороссия оказались во власти большевиков или сочувствовавших им «атаманов». Переход на сторону большевиков большей части «украинского населения» Директория преподносила как «войну Советской России против независимой Украины». Это было столь вопиющей ложью, что даже В.К.Винниченко поспешил от нее откреститься. В своей книге, вышедшей по свежим следам событий, он писал: «И тут опять-таки, как и при Центральной Раде, мы всю вину приписывали русским большевикам: это они, дескать, шли на Украину со своими войсками и били нас! И опять-таки необходимо открыто и искренно сказать, что если бы против нас не было восстания нашего собственного крестьянства и рабочих, то российское советское правительство ничего не могло бы сделать... И не российское советское правительство выгоняло нас с Украины, а наш собственный народ»55...
В сущности, единственным крупным городом Малороссии, где Директории удалось закрепиться хоть на какое-то время, являлся Киев. Да и здесь ее власть держалась исключительно на штыках так называемого «Осадного Корпуса Сечевых Стрельцов», т.е. все тех же галичан Коновальца. «Австрийцы» - так называли их киевляне, ведь они являлись иностранными подданными, и вот только за счет этого контингента Директория обеспечила себя хоть каким-то «войском». Но устоять при столь ограниченных военных и человеческих ресурсах, разумеется, не могла. Крах был неизбежен...
Правы оказались именно те, кто в тесном союзе с большевиками видел главное условие реализации идеи «украинской государственности». Именно на противников этого союза возлагал впоследствии В.К.Винниченко всю вину за политическое фиаско Директории. «Они были не в состоянии понять, - писал он, буквально, год спустя, - что вся украинская государственность вышла из революции, революцией поддерживалась и всецело от революции зависела в своем дальнейшем существовании и развитии». Так, совершенно справедливо определял В.К.Винниченко первопричину возникновения «самостийной Украйны». И продолжал: «Они не понимали того, что именно Советская Россия была наилучшим обеспечением возможности существования украинской государственности, и, не замечали того, что, борясь с Советской Россией в союзе с Антантой и Деникиным, обессиливая Советскую Россию, они тем самым подрезывали сук, на котором сами сидели...»56.
Однако большинство лидеров Директории все надежды на осуществление «украинского проекта» продолжали связывать исключительно с поисками «хозяина» на Западе. И это (помимо массового убийства Русских офицеров) предопределило еще одно «достижение» Директории за краткий срок ее пребывания в Киеве.
Именно в этот период активность «украинцев» на внешней арене (впрочем, больше смахивающая на самое низменное пресмыкательство) достигла своего апогея и привела к невиданному росту числа «украинских дипломатов».
Причем эти представители «трудового народа», скакнувшие «из грязи да в князи», предпочитали жить чисто по-барски, на самую широкую ногу, «получали неслыханное в Европе колоссальное жалованье, жили только в первоклассных отелях, ездили только в автомобилях, ели только в самых дорогих ресторанах»… Не забывали запастись и на черный день. Иные «работали так усердно, что могли скопить себе некую толику денег, на которые они покупали акции в галицких нефтяных капиталистических предприятиях. Другие “социалисты” совершали в государственных учреждениях и на государственные деньги операции с валютой и на этих операциях тоже неплохо зарабатывали». Спешили использовать момент и гарантировать сытое и безбедное существование на ближайшее будущее... Что же еще делали украинские «дипломаты», помимо обеспечения своего шкурного интереса?.. «Они ничего не делали. Они слонялись по ресторанам, отелям, кабакам, притонам, - так проводили они жизнь. Да
и что они могли делать? Единственное, что они могли делать и что делали наиболее добросовестные из них, это – иногда помещать в газетах статьи об Украине, восхвалять Петлюру, а при встречах с европейскими дипломатами и политическими деятелями говорить с ними об украинском государстве и доказывать, что его надо признать»57… Как оказалось, нести бремя «украинского дипломата» было не только выгодно, но и легко…
Имелись, впрочем, и более прозаические причины для бурной заграничной деятельности «украинцев». На одну из них указывает А.Дикий: «Декабрь 1918-го и январь 1919 года были временем производства “украинских дипломатов” чисто “стахановскими” темпами и количествами. Темпы были нужны, чтобы поскорее уехать; количество определялось давлением массы дальновидных и пронырливых, самоуверенно-назойливых и трусливых социалистических вождей, стремившихся свою “борьбу” продолжать в безопасности, в европейских столицах»58...
Все знали наперед. Знали, что противостоять большевикам своими собственными силами не смогут (за отсутствием этих самых «сил»), и, убедившись, что ни одну из мировых держав нельзя привлечь к построению «самостийной и нэзалэжной», загодя готовились к бегству…