На ваше длинное письмо, которое вы писали с таким страхом, которое просили сей же час истребить после прочтения, и на которое просили отвечать не иначе, как через верные руки, и отнюдь не по почте, я отвечаю не только не по секрету, но, как вы видите, в печатной книге, которую может быть прочтет половина грамотной России. Побудило меня к тому то, что может быть мое письмо послужит в тоже время ответом и прочим, которые, подобно вам, смущаются теми же страхами. То, что вы мне объявляете по секрету, есть еще не более как одна часть всего дела. А вот если бы я вам рассказал то, что я знаю (а знаю я без всякого сомнения далеко еще не все), тогда бы точно помутились ваши мысли, и вы сами подумали бы, как бы убежать из России. Но куда бежать? Вот вопрос. Европе пришлось еще труднее, нежели России. Разница в том, что там никто еще этого вполне не видит. Все, не исключая даже государственных людей, пребывает покуда на верхушке верхних сведений, то есть пребывает в том заколдованном круге познаний, который нанесен журналами в виде скороспелых выводов, опрометчивых показаний, выставленных сквозь лживые призмы всяких партий, вовсе не в том свете, в каком они есть. Погодите, скоро поднимутся снизу такие крики, именно в с виду благоустроенных государствах, которых наружным блеском мы так восхищаемся, стремясь от них все перенимать и приспособлять к себе, что закружится голова у самых тех знаменитых государственных людей, которыми вы так любовались в палатах и камерах. В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы, что не поможет никакое человеческое средство, когда они вскроются, и перед ними будет ничтожная вещь те страхи, которые вам видятся теперь в России. В России еще брезжит свет, есть еще пути и дороги к спасению и слава Богу, что эти страхи наступили теперь, а не позже. Ваши слова: «все падают духом, как бы в ожидании чего-то неизбежного», равно как и слова: «каждый думает только о спасении личных выгод, о сохранении собственной пользы, точно как на поле сражения, действительно справедливы; так оно теперь действительно есть. Так быть должно. Так повелел Бог, чтобы оно было. Всяк должен теперь подумать о себе, именно о своем собственном спасении. Но настал другой род спасения. Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое презренное земное имущество; но спасая свою душу, не выходя вон из государства, должен всяк из нас спасать себя самого в самом сердце государства. На корабле своей должности, службы, должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на Кормщика Небеснаго. Кто даже и не в службе, тот должен теперь вступить на службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается за доску, без чего не спастись никому. Служить же теперь должен из нас всяк, не так как бы служил он прежней России, но в другом небесном государстве, главой которого уже сам Христос; а потому и все свои отношения во власти ли высшей над нами, к людям ли равным и кружащимся вокруг нас, к тем ли, которые нас ниже и находятся под нами, должны мы выполнить так, как повелел Христос, а не кто другой. И уже нечего глядеть на какие-нибудь щелчки, которые стали бы наноситься от кого бы то ни было нашему самолюбию, - нужно помнить только то, что ради Христа взята должность, а потому и должна быть выполнена так, как повелел Христос, а не кто другой. Только одним этим средством и может всяк из нас теперь спастись. И плохо будет тому, кто об этом не помыслит теперь же. Помутится ум его, омрачатся мысли, и не найдет он угла, куда скрыться от своих страхов. Вспомните Египетские тьмы, которые с такой силой передал царь Соломон, когда, Господь, желая наказать одних, послал на них неведомые, непонятные страхи. Слепая ночь обняла их вдруг, среди бела дня; со всех сторон уставились на них ужасающие образы; дряхлые страшилища с печальными лицами стали неотразимо в глазах их; без железных цепей сковала их всех боязнь, и лишила всего: все чувства, все побуждения, все силы в них погибнули, кроме одного страха. И произошло это только в тех, которых наказал Господь; другие в то же время не видали никаких ужасов, – для них был день и свет.

Смотрите же, чтобы не случилось с вами чего-нибудь подобного. Лучше молитесь и просите Бога о том, чтобы вразумил вас как быть вам на вашем собственном месте и на нем исполнить все, сообразно с законом Христа. Дело идет теперь не на шутку. Прежде, чем приходить в смущенье от окружающих беспорядков, не дурно заглянуть всякому из нас в свою собственную душу. Загляните также и вы в свою. Бог весть, может быть там увидите такой же беспорядок, за который браните других; может быть там обитает расстроенный, неопрятный гнев, способный всякую минуту овладеть вашею душой, на радость врагу Христа; может быть там поселилась малодушная способность падать на всяком шагу в уныние, – жалкая дочь безверия в Бога; может быть там еще таится тщеславное желание гоняться за тем, что блестит и пользуется известностью светской; может быть там обитает гордость лучшими свойствами своей души, способная превратить в ничто все добро какое имеем. Бог весть, что может быть в душе нашей. Лучше в несколько раз больше смутиться от того, что внутри нас самих, нежели от того, вне и вокруг нас. Что же касается до страхов и ужасов в России, то они не без пользы: посреди их многие воспитались таким воспитаньем, которого не дадут никакие школы. Самая затруднительность обстоятельств, предоставивши новые извороты уму, разбудила дремавшие способности многих, и в то время, когда на одних концах России еще доплясывают польку и доигрывают преферанс, уже незримо образовываются на разных поприщах истинные мудрецы жизненного дела. Еще пройдет десяток лет, и вы увидите, что Европа придет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой не продают больше на Европейских рынках. Я бы вам назвал многих таких, которые составят когда-нибудь красоту земли Русской и принесут ей вековечное добро; но к чести вашего пола я должен сказать, что женщин еще больше. Целое жемчужное ожерелье их хранит моя память. Все они, начиная с ваших дочерей, которые так живо напомнили мне во сколько раз родство по душе выше всякого кровного родства (дай Бог, чтоб наилучшая сестра с такой готовность исполняла просьбу своего брата, с какою они исполняли малейшее желание души моей) начиная с них и продолжая теми, о которых вы даже едва слышали, и оканчивая теми, о которых вы, может быть, и не услышите никогда, но которые совершеннее всех тех, о коих вы слышали, – все они не похожи одна на другую, и каждая есть сама по себе явление необыкновенное. Только одна Россия могла произвести подобное разнообразие характеров, и только в нынешнее время трудных обстоятельств расслабленья и развращенья общего, повсеместной ничтожности общества, могли они образоваться. Но всех перевысила одна, которую я и в глаза не знаю, и о которой до меня достигнул только один темный рассказ. Не думал я, чтобы могло существовать на земле подобное совершенство. Произвести такое умное и великодушное дело и произвести его так как умела сделать она; сделать так, чтобы отклонить от себя и подозренье в ее собственном участии, и разложить весь подвиг на других, таким образом, что эти другие стали хвастаться ею сделанным делом, как бы собственным своим, в полной уверенности, что они его сделали. Так умно обдумать уже вперед, как убежать от известности, тогда как само дело уже необходимо должно бы кричать о себе и обнаружить ее; успеть в этом и остаться в неизвестности! Нет, подобной мудрости еще не встречал и ни в ком из нашей братьи, мужеска пола. И передо мною показались в ту минуту бледными все женские идеалы, создаваемые поэтами: они тоже пред этой истиной, что бред воображенья пред полным разумом. Жалки мне также показались все те женщины, которые гонятся за блистающей известностью. И где же явилось такое чудо? В незаметном захолустье России, в то время именно, когда стало трудней изворачиваться человеку, когда запутались обстоятельства всех, и наступили пугающие вас страхи и ужасы России.