Впрочем, действительность оказалась не такой податливой, как хотелось бы коммунистам. «Тип “малоросса” не умер и до сих пор на Украине», - негодовал «щирый украинец» В.Г.Коряк (Блумштейн). «Презренный шкурнический тип малоросса, который ... бравирует своим безразличным отношением ко всему украинскому и готов всегда оплевать его», - постоянно клеймил и А.Я.Шумский (1890-1946), нарком просвещения УССР в 1924-1927 гг.26…
Действительно, «косный и отсталый» народ никак не желал поддаваться украинской дрессировке, упорно держась за свой родной Русский язык. «Украинская литература широко не идет, приходится силой распространять ее», - жаловался на I-ом Всеукраинском учительском съезде (1925) делегат Киевской губернии27. Но и принуждение мало помогало. Украиноязычные газеты теряли читателей. «Обывательская публика желает читать неместную газету, лишь бы не украинскую» - записывает в дневник Сергей Ефремов28. Однако ни чем не отличались от «обывательской публики» и слушатели высших «курсов украинознавства», которым присваивалась категория «хорошо знающих» украинский язык: «Проверка того, как и что именно читает наш слушатель из периодики украинской, то и дело давала очень плохие результаты, - сообщается в отчете за 1929 год. - Конечно, слушатель говорит, что читает “Комуніст”, “Вісті” или рабочую газету “Пролетар”, но это в основном не искренне – в лучшем случае он просматривает кое-как и то очень поверхностно эти газеты, а доказательство этому то, что редко какой слушатель мог назвать хоть одного-двух постоянных сотрудников той или иной газеты»29.
Не желали читать украинских газет и селяне: «Наша украинская газета
еще мало распространяется на селе – докладывал на уже упомянутом учительском съезде делегат из Харькова. – Возьму пример: у нас на Харьковщине на селе русская газета “Харьковский пролетарий” по каким-то причинам лучше распространяется, почему-то ее больше выписывают, чем “Селянську правду”»30.
Та же картина наблюдалась в театрах. Посещаемость украиноязычных
спектаклей была исключительно низкой. Чтобы заполнить зрительные залы, властям приходилось организовывать принудительные «культпоходы» в театр рабочих коллективов. Туго прививался украинский и в школе. Попадая из русскоязычной среды в украинизированные учебные заведения, дети калечили свою речь: «Я имел возможность наблюдать речь подростков, мальчиков и девочек, учеников полтавских трудовых и профессиональных школ, где язык преподавания – украинский. Речь этих детей представляет собой какой-то уродливый конгломерат, какую-то невыговариваемую мешанину слов украинских и московских», - замечает один из украинизаторов31.
А украинский министр просвещения Шумский даже жаловался, что «украинизация идет туго, на украинизацию смотрят как на повинность, которую выполняют нехотя, выполняют с большой оттяжкой»... А это и было повинностью, наложенной коммунистической диктатурой на население Малороссии, с целью вышибания из него всякой Русскости. С этой же целью это население совершенно произвольно по наводке шумских и скрыпников оптом было зачислено в «украинцы». Впрочем адептам украинизации это мало помогло: они, как и раньше, испытывали острейший дефицит кадров для украинизации «украинского» населения. В мае 1923 г. второй секретарь ЦК КП(б)У Д.З.Лебедь направил записку в комиссию Политбюро ЦК КП(б)У с предложением в короткий срок «взять на учет всех членов партии, говорящих на украинском языке», а также «выяснить украинских работников, говорящих на украинском языке, отозванных и откомандированных на территории других республик». Число знающих «ридну мову» было столь мизерно, что приходилось их всех ставить на учет.
Но и после столь тщательной мобилизации укркадров катастрофически
не хватало. Особенно на местах. В 1924 г. в ЦИК СССР пришло письмо, авторы которого подписались как «инструктор Степашко-украинец, зав.конторой Гвоздя-белорус». Категорически выступая против присоединения к УССР ряда пограничных территорий РСФСР, население которых официально было признано «украинцами», они в обоснование своего мнения приводили следующий красноречивый факт: «Когда весной в этом году в городе Серединой Буде Черниговской губернии было получено предписание ввести с 1 августа украинский язык, все всполошились. Бросились искать украинцев, могущих хотя бы чему-нибудь научить по-украински. Нет никого. Наконец, нашли кого-то, но оказался исключенным из профсоюза, как чуждый элемент. Пришлось пойти на поклон – предложить принять вновь его в профсоюз – учи только»32…
Чтобы восполнить острую нехватку «украинцев», решили начать завозить их из Галиции. Одного из изобретателей украинского новояза, М.С.Грушевского, приглашали переехать в УССР еще в 1923 г, сразу же после XII съезда РКП(б), уверив, что «по желанию Ленина теперь национальный вопрос решен в пользу нерусских народов твердо и бесповоротно»33. Бывший австрийский агент, высокопоставленный масон и заклятый враг России охотно откликнулся на приглашение коммунистов и в 1924 г. прибыл в УССР. Но это стало лишь первым шагом на пути массового завоза галичан в республику. 6 августа 1925 г. комиссия по украинизации Политбюро ЦК КП(б)У специально рассмотрела вопрос об использовании «украинцев» из Восточной Галиции. Было решено выявить «все способные к работе силы и использовать их» в УССР34.
Уже к концу 1925 г. в республике орудовала многотысячная армия галицких «янычар», подготовленных еще при австрийском императоре Франце-Иосифе, и с каждым месяцем число их увеличивалось. В 1926 г. приехал «украинский географ» С.Л.Рудницкий, в 1927 – «украинский историк» М.М.Лозинский. В одном из своих писем Грушевский сообщал, что в УССР из Галиции переехало около 50 тыс. человек, многие с женами и семьями, молодые люди и мужчины35.
Вся эта заезжая публика сразу же заняла теплые местечки во множестве бюрократических структур, занимавшихся украинизацией Малороссии. Много галичан работало в аппарате украинского наркомпроса. Его учеными секретарями были А.И.Бадан-Яворенко, а затем И.М.Зозуляк. Личным секретарем Скрыпника был галичанин Н.В.Ерстенюк. Коммунисты не скупились в обеспечении этого антирусского «десанта» щедрыми материальными благами. Видный представитель галицкого украинства К.Студинский, посетивший УССР, с довольством отмечал: «Партийный, хоть и комиссар (министр) получает самое большее 210 руб. в месяц, когда украинизатор, работающий в пяти кружках, зарабатывает 500 руб.»36.
Насколько далеко заходила благосклонность Советской власти к галицким «украинцам», можно судить по той трогательной заботе, которую проявляла она в отношении нужд украинских деятелей, продолжавших жить в Галиции. Уже в 1921 г. было принято решение о субсидировании львовского «Наукового товариства им. Шевченко». Выплаты по тем временам достигали немалой величины. Например, на 1927 г. планировалось выделить этой организации дотацию в размере 24 тыс. рублей (примерно 12 000 дол.). Такой же размер субсидий сохранялся и в последующие годы. Так, в 1933 г. планировалось выделить 9 000 долларов. Оказывалась материальная помощь и наиболее известным деятелям «украинской культуры», проживавшим в Галиции, между прочим, иностранным гражданам. Например, в 1928 г. было принято решение о назначении пенсий «выдатным украинськым пысьмэнныкам» - О.Ю.Кобылянской, проживавшей в Черновцах на Буковине, и В.С.Стефанику из Галиции. В том же году назначена пенсия вдове еще одного галицкого деятеля - В.Гнатюка. Всего же на начало 1930-х годов Советское правительство перечисляло за границу деньги семи персональным пенсионерам УССР на общую сумму 7920 руб. золотом.
Помимо вышеперечисленных деятелей пенсию получала и вдова Ивана Франко. Эти пенсии были отменены только в мае 1934 г. (кроме пенсии семье И.Франко)37.
Заезжие украинизаторы весьма высоко оценивали политику коммунистов в Малороссии. Грушевский, например, в письме одному из своих соратников восторженно писал: «Я здесь, несмотря на все недостатки, чувствую себя в Украинской Республике, которую мы начали строить в 1917 г.»38.
Но пиетет к галицийским самостийникам со стороны коммунистов не мог изменить враждебного отношения к ним местного населения. М.М.Лозинский, перебравшийся в Харьков, жаловался: «Мое несчастье в том, что я – галичанин. Здесь галичан никто не любит. Старшая русская публика относится к ним враждебно как к большевистскому орудию украинизации (вечные разговоры о “галицийской мове”). Старшие местные украинцы относятся еще хуже, считая галичан “предателями” и “большевистскими наймитами”»39.
Но галицких «янычар» такое отношение не смущало, и они с энтузиазмом исполняли предназначенную им миссию... Их преданность Советской власти представляла еще и своеобразную форму благодарности, ведь именно коммунисты в тот момент были ближайшими союзниками и соратниками «украинцев» в их непримиримой борьбе против Русских непосредственно в самой Галиции.
В послевоенный период Русское движение в Галиции снова возродилось, несмотря на страшные потери, понесенные в 1914-1918 гг., когда в результате развязанного австро-венгерской военщиной в союзе с поляками и «украинцами» террора были убиты десятки тысяч ни в чем не повинных Русских галичан. И хотя польская власть относилось к этому возрождению исключительно враждебно, всячески препятствуя его развитию, оно пользовалось массовой поддержкой сотен тысяч местных жителей. Только в Русской селянской организации (РСО) состояло до 100 тыс. человек. Но кроме польской власти, Русские организации столкнулись с еще большей враждебностью со стороны местных «украинцев» и коммунистов. «Москвофилы» так презрительно называли они Русских галичан, тех, кто в отличие от них не отказался ни от своей природной национальности, ни от своей православной веры. «Часть украинских крестьян еще и до сих пор попадает под влияние реакционной москвофильской агитации, главным образом на Полесье и в округах Золочев, Львов, Перемышль», - отмечал в 1928 г. в своей резолюции III съезд Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ)40. «Галицкое москвофильство ... представляет теперь серьезную опасность для западно-украинского революционного движения», - отмечалось в тезисах пленума ЦК КПЗУ (1930)41.
Понятно, что деятельность КПЗУ финансировалась из СССР. Отсюда же осуществлялось и идейное руководство. «Галицкое москвофильство – корень графов Бобринских, епископов Евлогиев, русской черной сотни – необходимо уничтожить. И сделать это нужно как можно быстрее», - формулировал задание зав. отделом прессы ЦК КП(б)У А.А.Хвыля (Олинтер)42.
Сделать это «как можно быстрее» следовало уже потому, что Русские галичане прекрасно знали, что скрывается за искусственно слепленной большевиками «Украйной» и смело разоблачали в своей печати этот антирусский проект: «Мы отрицаем самостоятельную Украину в национальном и государственном значении, ибо знаем, что таковая Украина – не Украина, а притон своих проходимцев и чужих искателей легкой наживы»43.
Вскрывали галичане и истинную цель украинизации: «Вот уже десять лет коммунисты не за страх, а за совесть украинизируют Малороссию, чтобы таким образом парализовать нормальный рост общерусской культуры и тем самым противодействовать росту общерусского национального сознания. Бесконечными экспериментами в области творения украинской культуры они измучили и до смерти надоели малорусскому народу»44.
Галицийский «десант» в этих нескончаемых экспериментах над «малорусским народом» был задействован самым непосредственным образом, но даже массовый завоз из Польши многих тысяч украинизаторов так и не помог восполнить дефицит украинских кадров.
Комиссия ЦКК ВКП(б), обследовавшая практику проведения национальной политики в УССР в 1928 г., вынуждена была признать наличие объективных факторов, существенно затруднявших украинизацию партийных и государственных учреждений. Прежде всего, незавершенность формирования украинского новояза: «несколько раз менялась грамматика, и лица, раз уже сдавшие экзамен по украинскому языку, снова подвергались испытанию». Кроме того, «для большинства госслужащих украинский язык все еще является языком официальным, которым пользуются лишь в стенах учреждений и то, главным образом, для составления “бумаг”. Разговорным же языком вне стен учреждения, но зачастую и в самом учреждении, для многих все еще является русский язык»45.
Однако самые главные трудности украинский новояз создавал в тех сферах, где требовались высокая квалификация и соответствующий ее уровню язык, а не искусственный его суррогат. В виду этого власти приходилось идти на некоторые послабления в деле тотальной украинизации края. Примером таких «послаблений» может служить изданная в июле 1928 г. Центральной всеукраинской комиссией по украинизации при Совнаркоме УССР инструкция. В этом документе говорилось о трудностях с подбором высококвалифицированных кадров, владеющих украинским языком, для работы в госучреждениях
СССР, действовавших на территории республики. В связи с этим для данных учреждений допускалось – временно – ведение делопроизводства на двух языках – русском и украинском. В целях обеспечения учреждений высококвалифицированными кадрами инструкция также разрешала принимать на работу лиц, не владевших украинским, с условием, чтобы они в течение года этот язык непременно выучили46.
Однако и такого рода «поблажки» не решали проблемы. Из республики начался отток научных кадров. «Не только реакционеры, но и явно советские ученые начинают говорить, а кое-где уже и принимают меры, чтобы перевестись в Россию, другие республики, “где нет украинского наречия”», - жаловались украинизаторы47. Это беспокоило, тем более, что приходившая на смену старой интеллигенции новая, уже подвергшаяся украинизации, была «гораздо более слабая и числом и умением»48.
* * *
Но наряду с такого рода пассивными формами протеста против украинизации, власть натолкнулась и на явное сопротивление ей со стороны населения Малороссии. Причем со стороны самых разных его социальных слоев или, точнее, всех социальных слоев – от высокопоставленных советских служащих до политически индифферентных крестьян. Группа беспартийных с Малороссии (58 человек) в своем приветствии XIII съезду РКП(б) (1924), жалуясь на низкие темпы украинизации в южных губерниях Украины (Донецкой, Екатеринославской и Одесской), приводила примеры неуважительного отношения к украинскому языку со стороны госслужащих этих регионов. Когда к последним авторы письма обращались на «мове», то в ответ слышали: «Потрудитесь говорить на понятном языке, а не на турецком».
Но не только советские работники не жаловали «мову». В штыки встретила ее и интеллигенция. Так, преподаватель математики из Днепропетровска Белинский утверждал, что «украинский язык годен только для песен, ведь им нельзя пользоваться всегда, ведь это выдумка, чуждая даже для украинцев». А преподаватель физики Бароновский заявлял: «На этом (украинском) языке невозможно два слова сказать, он груб и непригоден для такого предмета, как физика... Чрезвычайно глупо и то, что требуют строительства какой-то национальной культуры, ведь, по сути, Украина сейчас не что иное, как часть России, никогда она не будет самостоятельной, всегда будет жить по указке матушки России»49.
Еще более откровенно о «мове» высказался заместитель главного бухгалтера николаевского завода «Марти» Новиков, который заявил: «Украинский язык – собачий язык, и учить я его не буду. Пошлите лучше меня в Великороссию». Товарищеский суд вынес постановление об увольнении Новикова с завода, но за своего бухгалтера вступился директор. Дело ограничилось выговором50. Мягкость «приговора» объяснялась всеобщим сочувствием к пострадавшему, ибо подобное отношение к «мове» было присуще не только интеллигенции, но и рабочим. В резолюции оргбюро ЦК КП(б)У, составленной в 1929 г. и снабженной грифом «совершенно секретно», отмечалось резко негативное восприятие украинизации в среде рабочих и инженерно-технических работников промышленных регионов УССР, особенно Донбасса.
Впрочем, тоже неприятие украинизации было характерно и для большинства крестьян. В своем письме в ЦК Компартии Украины рабочий-партиец из Луганска писал следующее: «Убежден, что 50% крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, другая половина, если и понимает, то все же хуже, чем русский язык... Тогда зачем такое угощение для крестьян?». Автора особенно возмущал перевод на «мову» партийной печати: «Я не говорю уже о “Коммунисте” на украинском языке. Одна часть, более сознательная, подписку не прекращает и самым добросовестным образом складывает газеты для хозяйственных нужд. Это ли не трагедия... Другая часть совсем не берет и не выписывает газет на украинском языке и, только озираясь по сторонам (на предмет партлица), запустит словцо по адресу украинизации».
Житель села Никольского Павловского района Сталинского округа в своем письме в редакцию «Крестьянской газеты» (1927) сетовал на то, что «у нас на Украине Сталинского района издаются книги, объявления, разные распоряжения» на украинском языке, «не понятном для народа». «На сходах читают наказы, распоряжения, объявления и т.д. на украинском языке. Народ заявляет: “Читать на русском понятном языке, не надо нам читать на венгерском”, т.е. на непонятном языке». Такие же затруднения вызывали и объявления, «расклеенные на РИКе (райисполкоме) и сельсовете», их никто не хотел читать, «потому что написано на украинском непонятном языке». Делопроизводство на «мове» вызывало еще большее раздражение крестьян: «разругается другой гражданин и уйдет, и так большинство недовольно». Отвергалась и пресса на «мове»:
«Газеты русские из Москвы разворачиваются читать нарасхват, а украинское “Рад[янське] село” лежит рядом, никто не берет»; «какие имеются [книги] на русском языке – нарасхват разбирают, а от украинских отбегают...»; «большинству интересно прочитать биографию В.И.Ленина и др., но на русском понятном языке нет, а на украинском есть, никто не хочет читать, а если кто возьмется, то ничего не поймет без переводчика». «Для чего это?» - спрашивал автор письма. А послание свое заканчивал призывом к высшим центральным властям «прислушаться к народу Украины, к тем местностям, где не говорят на украинском языке и не читают, и не разберут читанное и слушающееся, отменить постановление XIII съезда об украинизации, нежелательности местностям говорить на украинском языке. Вот что говорит народ»51...
В Одессе в январе 1926 г. выступавшему на собрании партактива члену ЦК КП(б)У Ф.Д.Корнюшину из зала было прислано несколько записок относительно украинизации. В одной из них некто Кравчук писал: «Для вас более чем для кого другого, должно быть ясным, что подавляющее большинство населения в Одессе и на Одесщине составляют русские и евреи. Зачем же по-ребячьи тешить себя и других, что это не так. Ведь поголовная украинизация - подавляющим большинством неукраинского населения – есть акт насильственного действия, свойственный колонизаторской политике буржуазии... Ведь нынешняя линия ведет к искусственному ассимилированию русского и еврейского населения среди привилегированной украинской нации... Надо же снять, наконец, шоры с глаз и не душить свободу языка неукраинской нации. Долго ли ЦК КП(б)У будет заниматься насильственной украинизацией и к чему это поведет?»52...
«Шоры», однако, никто не собирался снимать. Не помогло даже вмешательство И.В.Сталина. В апреле 1926 г. вождь партии отправил письмо «Кагановичу и другим членам политбюро ЦК КП(б)У», в котором отмечал: «нельзя украинизировать сверху пролетариат. Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский. Это противоречит принципу свободного развития национальностей. Это была бы не национальная свобода, а своеобразная форма национального гнета»53.
Но и попытка И.В.Сталина образумить фанатиков украинизации завершилась ничем. Многочисленные жалобы, обращения и открыто выражаемое массовое недовольство лишь подстегнули их к еще большему ужесточению политики украинизации. Лазарь Каганович, возглавивший в апреле 1925 г. компартию Украины, в очередной раз потребовал «со всей силой нажимать в деле украинизации».
И нажимали. Со всей силой. Уродовали до неузнаваемости образование, печать, репертуары театров, саму речь жителей края. «Каждый член партии, каждый гражданин должен знать одно: национальная политика в действительно ленинском понимании на Украине неминуемо ведет к полной украинизации всего рабочего класса на Украине, украинизации прессы, школы, научной работы» - категорически заявлял А.А.Хвыля (Олинтер)54. В унисон с ним разъяснял «политику партии» еще один известный украинизатор Г.Ф.Лапчинский: «Бывает, приходится слышать разговоры, что, дескать, украинизация слишком остро проводится, что массам она не нужна, что крестьянство вроде бы хорошо и русский язык понимает, что рабочие не хотят усваивать украинскую культуру, потому что это отдаляет их от их братьев русских. Все такие разговоры – в какие бы ультра-революционные и “интернационалистические” наряды не одевались – партия в лице своих руководителей и каждый отдельный разумный партиец – считают проявлением антирабочего и антиреволюционного влияния буржуазно-нэповских и интеллигентских настроений на рабочий класс»55.
А нарком образования УССР Н.А.Скрыпник, бывший чекист и друг Ленина, был еще более откровенен: «Украинизация проводится и будет проводиться решительными мерами ... Тот, кто это не понимает или не хочет понять, не может не рассматриваться правительством как контрреволюционер и сознательный или бессознательный враг Советской власти»56.
С «врагами» же не стоило церемониться. И не церемонились. За критику или саботаж украинизации можно было получить срок. Например, профессор Киевского политехнического института Я.Маркович получил год тюрьмы и был выслан в Нижний Новгород «за нежелание читать лекции на украинском языке».
Но заботились не о развитии «мовы», а уничтожении Русской культуры. Еще один чекист, а по совместительству украинский литератор, Мыкола Хвылевый (1893-1933) писал в это время: «Украинское общество, окрепнув, не примирится со своим фактическим гегемоном – русским конкурентом. Мы должны стать немедленно на сторону молодого украинского общества, представляющего не только крестьянина, но и рабочего, и этим навсегда покончить с контрреволюционной идеей создавать на Украине русскую культуру». Он же в другом месте: «Перед нами стоит такой вопрос: на какую из мировых литератур взять курс? Во всяком случае, не на русскую ... Дело в том, что русская литература тяготеет над нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию»57.
От «подражания» следовало избавляться всеми доступными средствами, поэтому всему Русскому немедленно приклеивался ярлык «контрреволюционного» и «вражеского», а «украинское» автоматически обретало ранг «социалистического» и «передового»...
* * *
Таков был коммунистический «интернационализм» в действии. Коммунисты упорно следовали раз избранным путем, и всеми наличными средствами проводили политику дерусификации Малороссии, удовлетворяя при этом любые, даже самые абсурдные притязания украинизаторов, в том числе и территориальные.
В 1926 г. к УССР был присоединен ряд пограничных территорий Российской Федерации, а именно: часть Валуйского уезда Воронежской губернии, часть Путивльского, Белгородского, Суджанского уездов Курской губернии, Семеновская волость Гомельской губернии, часть волостей Севского уезда Брянской губернии. Причем сделано это было вопреки категорическому несогласию населения этих районов, совершенно произвольно зачисленному в «украинское».
Вопрос о возможном присоединении к Украине активно обсуждался на уездных съездах Советов в 1923-1925 гг. Их делегаты решительно высказались против присоединения, мотивируя это нежеланием подвергнуться насильственной украинизации. При этом, по словам делегатов, местное население категорически отказывалось от преподавания в школах на украинском языке и не соглашалось вообще как бы то ни было подвергаться украинизации, «которая неизбежно связана с коренной ломкой выработавшихся и исторически установившихся бытовых условий и языка». Один из членов губисполкома крестьянин Россошанского уезда Скляренко заявлял, что украинский язык среди населения совершенно не пользуется популярностью: «Как-то в уезде проводилась кампания по организации украинских школ, населению предлагалось, по его желанию, устраивать школы с обучением на украинском языке, и, несмотря на это, не было создано ни одной украинской школы». «Большинство жителей Острогожского уезда определенно не считают себя малороссами», делал вывод председатель местного исполкома и приводил показательный пример. В губернской крестьянской «Нашей газете» была открыта специальная рубрика, так называемый «украинский куток» в расчете на то, что крестьяне будут присылать заметки на украинском языке. Что же получилось? «После двух-трех заметок “Куток” заглох», «крестьянство осталось глухим, совершенно не интересуясь данным вопросом... Жители не считают себя хохлами».
Сходная ситуация сложилась и в Таганрогском округе, где население категорически было против присоединения к УССР. Жители слободы Матвеев Курган, официально зачисленные в «украинцы», открыто высказались против «изучения чуждого населению языка», отмечая «непонимание всех распоряжений советского правительства, издаваемых на украинском языке». «Нежелание примириться в особенности с украинизацией школ, письмоводства и т.д.» высказали крестьяне Амвросиевского района Сталинского округа Донской губернии58.
В конечном итоге, центральное руководство страны удовлетворило претензии «украинцев» на приграничные территории РСФСР, но только отчасти. Однако те не успокоились на достигнутом и уже в мае 1927 г. ЦК КП(б)У направило в ЦК ВКП(б) новую докладную записку по данному вопросу. Ссылаясь на то, что на непосредственно прилегающей к УССР территории Российской Федерации проживает около 2 миллионов «украинцев», расселенных компактными группами в Курской, Воронежской губерниях и Северо-Кавказском крае, украинский ЦК предлагал передать УССР часть районов Курской и Воронежской губерний, а также Шахтинский и Таганрогский округа Северо-Кавказского края. Не прошло и года, как в апреле 1928 г. в Секретариат ЦК ВКП(б) было отправлено очередное «обоснование» в пользу передачи УССР прилегающих к ней территорий РСФСР. На этот раз украинские лидеры ссылались на «грубое извращение национальной политики партии по отношению к украинскому населению в Курской и Воронежской губерниях»: как доказывал украинский нарком просвещения Н.А.Скрыпник, украинизация там якобы не проводилась.
Конец всем этим претензиям положил И.В.Сталин. Во время встречи с украинскими писателями (12 февраля 1929) на вопрос о судьбе «украинских уездов Курщины и Воронежчины» генеральный секретарь ВКП(б) ответил следующее: «этот вопрос несколько раз обсуждался у нас» и решено было ничего не менять. «Слишком часто меняем границы – это производит плохое впечатление и внутри страны, и вне страны». А кроме того, у «некоторых русских это вызывает большой отпор» и с этим «надо считаться». Поэтому проблему границ лучше оставить: «У нас каждый раз, когда этот вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и т.д.». Но самое главное, вопрос границ внутри СССР – чистая формальность: «С точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы, конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины или РСФСР»59…
Впрочем, «украинцам» все же удалось кое-чего достигнуть. Власти РСФСР заметно ужесточили политику украинизации тех регионов, население которых формально числилось «украинским». Видя, что местные жители отказываются «добровольно» украинизироваться, стали прибегать к более привычному средству - принуждению. Наркомпрос РСФСР осудил «случаи, когда на местах ... производят голосование, желает ли население иметь школу на украинском ... или на русском языке», ибо «население, естественно, голосует за школу на русском языке». После этого указания местные власти перестали интересоваться мнением населения при введении обучения на украинском языке, мотивируя это тем, что «часто практикующийся при переводе школ на родной (?) язык преподавания опрос населения, а иногда и плебисцит должны быть отвергнуты как мероприятия, носящие часто случайный характер»60.
Но и открытое принуждение не приводило на практике к желаемому результату. В 1928 г. украинское ГПУ подготовило справку о результатах украинизации школы в Кубанском и Донском округах Северного Кавказа, население которых официально считалось «украинцами». «В большинстве случаев преподавание на украинском языке, - говорилось в справке, - вызывает явное недовольство, как среди иногородних, так и казачества». Сотрудники ГПУ признавали, что местное население не понимало украинского языка, значительно отличавшегося от «местного наречия». В результате на Кубани и Дону русские школы были переполнены, тогда как в украинских школах ощущался недобор учащихся. Например, в станице Пашковская Кубанского округа в 1927-1928 учебном году в украинскую школу поступило всего 14 человек, а в Русскую школу 144(!) человека; в станице Корсунской того же округа в первую группу украинской школы записалось только 10 человек, в Русскую же 130; «тоже имело место в станицах Гривенской, Поповнической, Северской, Холмской и ряде других». Родители учащихся стремились перевести своих детей из украинских школ в Русские. Когда они писали соответствующие заявления, то указывали, что «не считают себя украинцами».
Сотрудники ГПУ, знакомясь с ситуацией на Дону и Кубани, старательно изучали настроения рядовых граждан. Высказывания последних были обобщены и приводились в указанной справке. Особенно часто встречались выражения типа: «советская власть навязывает украинизацию против нашей воли», «наши дети портятся в украинских школах по приказу советской власти».
Примечательно, что украинизация Кубани, в качестве ответной реакции, вызвала к жизни столь же странную идею «кубанизации», выдвинутую профессорами Шалем и Мартининым, в соответствии с которой заявлялось о необходимости изучения «своего кубанского языка», а не «чужого украинского», «кубанизации школы» (причем последняя установка была популярна среди как учителей, так и учащихся ряда школ Донского округа). Идея «кубанизации школы» плавно переходила в мысль о необходимости «кубанизации Кубани»61.
Таким образом, одна социальная патология провоцировала возникновение другой, еще более дикой патологии. Впрочем, творцы украинизации на такой эффект в общем-то и рассчитывали...
В ответ на сопротивление режим ужесточал репрессии. Официально было объявлено, что «некритическое повторение шовинистических великодержавных взглядов о так называемой искусственности украинизации, непонятном народу галицком языке и т.п.» является «русским националистическим уклоном»62 (обвинение, в те времена неизбежно влекшее за собой тюремное заключение или расстрел). Власть все чаще прибегала к уголовному преследованию тех, кто не проявлял должного рвения в украинизации себя и своих подчиненных. Лишь один из тысячи примеров. В июле 1930 года президиум Сталинского окрисполкома принял решение «привлекать к уголовной ответственности руководителей организаций, формально относящихся к украинизации, не нашедших способ украинизировать подчиненных, нарушающих действующее законодательство в деле украинизации». При этом прокуратуре поручалось проводить показательные суды над «преступниками». Административный террор и запугивание приносили свои черные плоды. Например, в Русском городе Мариуполе к 1932 г. не осталось не только Русских школ, но даже ни одного Русского класса...
Казалось, конечная цель дерусификаторов практически достигнута и до
решающего успеха рукой подать, но именно в 1932-1933 гг. в деле тотальной украинизации Малороссии произошел первый серьезный сбой.