Прошло пять лет со дня гибели группы русской молодёжи, проникнувшей разными путями в СССР и там нашедшей славный и безвременный конец.
Пошумели, поохали гельсингфорские обыватели, рижские газеты сообщили не всегда близкие к действительности подробности, отслужила панихиды «национально-мыслящая» общественность, да и то не повсюду… и разошлись круги на поверхности вод эмигрантских…
Как будто бы и не было никогда на свете этих «жертв вечерних»: талантливого, живого, похожего на красивого итальянского мальчика – Юры Петерса, спокойного, полного упрямой решительности Серёжи Соловьёва, Сольского – нервного, немного надломленного поэта-идеалиста – глубоко переживавшего русскую трагедию, галлиполийского юнкера Шорина – близорукого, доброго, милого – одного из тех юнкеров, у коих за именем Божьим идут: родина, долг, смелость и честь… И Болмасова Александра – героя последних войн – великой и гражданкой – этого подлинного рыцаря белой дамы, неизменно искавшего выхода из эмигрантского тупика. Ни кутёж, ни порыв, ни веселье, ни личное счастье ни на миг не могли остановить его исканий: опасности, борьбы, боя… Он не оказался от борьбы, даже будучи в предчувствии трагического исхода и смерти. Он принял её вызов.
Как будто действительно: «Смерть не страшна… смерть не безобразна – она прекрасная дама, которой посвящено служение…»

Петерс, Соловьёв, Шорин убиты в бою, расстреливая последние обоймы, нанеся потери чекистам и цепям облав. Они умерли так же славно, как героиня Мария Захарченко, как Радкович, как молодой спутник его…
Все они оправдали девиз: «Один в поле и тот воин»… Болмасов и Сольский были взяты живыми, очевидно во время сна – замучены, унижены на «показательном» процессе, при помощи, конечно, тех же «неевропейских» методов следствия, о коих сказал Штерн… Они застрелены в подвале – отчего, конечно, не померк мученический их ореол…
Но напомним вскользь последовательность эпизодов борьбы за Россию в 27-ом и 28-ом году.
Выстрел Коверды в цареубийцу Войкова прозвучал в одно и то же время, когда две группы националистов проникли в СССР.
Группа в составе Сергея Соловьёва, Димитрия и пишущего эти строки взорвала бомбой помещение ЦПК (Центральный Партийный Клуб на Мойке). Жертвы взрыва скрыты ОГПУ. При выходе Дмитрий застрелил видного коммуниста тов. Ямпольского.
В те же дни убит ехавший на дрезине начальник Минского ГПУ Опанский.
Группа Марии Владиславовны Захарченко в составе Петерса и бежавшего сотрудника КРО Стауница-Опперпута подбрасывает мелинитовый снаряд большой силы, с химическим взрывателем, рассчитанным на время – на лестницу дома на Лубянке, где частные квартиры виднейших работников ОГПУ, там же они помещают баллоны с удушливым газом и зажигательные снаряды.
По сообщению Ягоды взрыв был предотвращён за четверть часа.
Группа благополучно выбралась из Москвы, но обнаружила себя уж недалеко от польской границы при захвате автомобиля штаба Белорусского Военного Округа.
Мария Захарченко и Петерс застрелили двух коммунистов, ехавших на нём, но машина испортилась.
По брошенному автомобилю группа была обнаружена, и большой район был охвачен конными частями. Наткнувшись на облаву, Петерс и Захарченко отстреливались до последнего патрона и были изрешечены пулями.
Петерс и раньше, в самые юные годы, ходил нелегально в СССР для связи с организацией национальной молодёжи. Однажды, подходя на лыжах к границе, он был преследуем и обстрелян красным патрулём и легко ранен пулей.
Судьба Опперпута-Стауница – загадка: по советским данным его настигли, отделившегося от группы и убили – после перестрелки. Кто знает, верно ли это?… ОГПУ умеет хранить свои тайны и карать прежних сотрудников.
Не прошло и двух месяцев, как Болмасов, Сольский, Соловьёв и Шорин проникают в СССР через восточную Карелию с целью разгромить динамитными бомбами ряд коммунистических учреждений. В это время –после взрыва Партклуба в Петербурге – ОГПУ не дремало: в Финляндию протянулись сильные щупальца разведки. Оживление активной деятельности в стане Белых заставляет ОГПУ добиться сосредоточения значительных войсковых частей к Карельскому перешейку и в Петрозаводский район. У пишущего эти строки были самые достоверные данные о переброске целых частей в означенные районы.
«Четверо» вышли, пробравшись сквозь медвежьи чащи, сотни болот, сквозь вековые леса, обойдя озёра, на Мурманскую дорогу, разделившись незадолго до выхода по двое.
В районе дороги их и ожидал сильный заслон. Соловьёв и Шорин прорвались, после перестрелки, застрелив конного объездчика, но через двое суток были прижаты к Онежскому озеру и после отчаянного сопротивления, застрелились последними патронами.
По советским данным ОГПУ в перестрелке было ранено 3 красноармейца, по частным сведениям – был убит ручной гранатой видный петрозаводский чекист.
Болмасова и Сольского взяли очевидно во время сна.
Кто знает эти карельские и онежские чащи и болота, кто спасался от лесных погонь и облав, кто проваливался в болотах, пробивался сквозь пни, чащу и хвои – тот знает, что такое сон после суток такого пути.
Спящими они могли быть найдены дровосеком, объездчиком, пастухом, патрулём… и взяты живыми.
В годовщину подвига Коверды Георгий Радкович идёт на Лубянку.
Из кратких, односторонних сообщений ОГПУ мы знаем, что Радкович бросил бомбу в страшном учреждении и не вышел оттуда живым. Свидетели говорят о большом впечатлении взрыва на жителей Москвы, говорили о панике, возникшей среди чекистов.
Прошло ещё три года – ОГПУ перешло в контратаку; результатом её было похищение генерала Кутепова и создание в эмиграции различных политических течений, отвлекающих эмиграцию от активной борьбы и единого фронта.
Борьба продолжается – наёмная французская коммунистическая пресса дикой ненавистью обрушивается на «белых» по приказу того же ОГПУ, как будто возжжение раз в год лампады на могиле неизвестного солдата и 3 десятка панихид – грозят серьёзно Коминтерну.
Нет, Коминтерн боится другого – он боится завтрашнего дня. Выстрел Штерна открывает новую эпоху – это серьёзный удар по устоям застенков.
Русский народ просыпается: в лице лучших – сильных и гордых он начинает понимать неизбежность борьбы за своё национальное существование.
Крестьянский террор тоже, через море крови и тысячи расстрелянных, примет какие-то иные, более опасные для Коминтерна формы.
«Напрасные жертвы», «с сильными не борись», «сила солому ломит», «после вашего террора гибнут тысячи невинных» – такими словами покрыли память молодых героев многие и многие…
Но не те ли это наши старые знакомцы, платившие миллионы контрибуции красным в Ростове и отказавшие ген. Алексееву в рублях на создание армии, не те ли это, кто радовался исподтишка оставлению Орла и Курска, а потом первые садились на пароходы, имея связи, знакомства… валюту…
Их лики пресветлые: политиканствующие на обоих флангах или аполитичные, зрим мы так часто в Париже.
Но не о них, конечно, речь. Это так, между прочим… К сведению. Ведь в день белой победы они постараются добежать до этих юных, забытых могил и забросать их поздними цветами…
Не для них эти строки, а для тех, кто хочет продолжить борьбу до конца: словом, делом, примером, жертвой, трудом; для тех, кто чтит имена наших героев, а не оскорбляет словами о бесцельности славную память их.
«Один в поле и тот воин», а жертва, во имя России принесённая, подвиг во имя её совершённый – приближает её Воскресение…

Виктор Ларионов