Приобрести книгу можно в рамках проекта издания Юбилейного Врангелевского сборника на Планете.ру: https://planeta.ru/campaigns/vrangll
…Каждый день налеты. Авиации здесь очень много. На днях над нашей головой произошел воздушный бой. Зрелище изумительное по красоте и ужасу!
Был чудный солнечный день, и мы сидели спокойно на солнышке, ловя «зверей». Но вот послышались знакомые звуки — журчание. Все насторожились и лица стали серьезными, шутки прекратились. Все с тревогой смотрели на выбежавшего с биноклем капитана. Аэропланы летят на такой высоте, что их почти не видно простым глазом или только тогда, когда они уже над головой.
«Красные» летят. Приказ, и все не торопясь, обязательно шагом, так как бегущий с аэроплана виднее, — идут до своих убогих укрытий и заползают кто куда может. (Во время похода или же на временных позициях обыкновенно для большинства, никаких укрытий нет и просто ложишься под куст). Но вот журчание переходит постепенно в рев моторов и уже видишь 1, 2, 5, 9, 12, — 17 тяжелых бомбовозов, а над ними, на высоте около 4-х тысяч, — охранители-истребители, по три на одного бомбовоза.
 Нужно, действительно, самому видеть и испытать на себе эту ужасную бомбардировку, чтобы точно понять какой это ужас!
С тоской всматриваешься в направление их полета. На позициях — они сбрасывают бомбы только после осмотра, чтобы не попасть в своих с такой высоты. Впереди, на быстроходном аппарате — начальник показывает курс.
Поворачивают, — значит — обрушатся на нас.
И вдруг, привычное ухо улавливает, сквозь рев моторов, новое журчание. Ура! Наши! Сколько их — не успели сосчитать, но более 26-ти.,
Красные успели их заметить и бомбовозы, под небольшим прикрытием, спешат уходить, сопровождаемые нашей шрапнелью, а на оставшихся истребителей, налетают наши.
Бой в воздухе, грандиозный бой, когда десятки аппаратов кружатся и вывертываются, смешиваются между собой, на высоте 4-х тысяч метров, едва видимые. Слышен треск пулеметов.
Но вот первый закружился как-то не гармонично и падает. С замиранием сердца, все уже давно выскочившие из своих убежишь, всматриваются в небо. Кто? Наш или их? Еще слишком высоко. И вдруг, — громкое, радостное ура! Красный — второй, — снова красный! Все обнимаются от радости.
Бой продолжается, но постепенно отошел от нас и только офицеры, в бинокль, видят отдельные эпизоды.
Красные уходят! Убегают разметанные, как стая диких уток, на которую напал сокол! Во все стороны. Наши их все время аттакуют, но это уже все в одиночку. Так точно и не знаю, какие потери были у красных, — у нас, благополучно спустился лишь один аппарат с подбитым мотором. Остальные, снова построившись, как бы торжествуя, два раза пролетают над нашими позициями и в порядке улетают в Сарагоссу.
…Мы лежали на соломе, в подвале, находясь в ближайшем резерве, в шагах 500 за окопами, в деревушке, совершенно разрушенной артиллерией и авиацией, готовые каждую минуту или бежать на передовую линию, или же залезать еще глубже под землю, где вырыты хорошие укрытия от аэропланов и их бомб. Все углубились в чтение только что полученных газет из Сарагоссы.
Около 12 часов дня — вдруг какие-то крики. Все бегут из деревни к позициям.
Красные в окопах встали, подняли руки и что-то кричат. Несколько из них побежали к нам без оружия. Их, конечно, не допустили в окопы и выслали к ним охотников и офицера. Оказывается — поздравляют нас с блестящей победой в Астурии и концом северного фронта, говорят о скором окончании войны, о том, что они воевать не хотят и просят наших газет. Около десятка их вообще перебежало к нам.
Такие шутки они повторяют часто, но последняя окончилась не так благополучно.
Красные, как всегда, встали в окопах и начали просить дать им наши газеты. Конечно послали им их, с охотниками. Обе стороны, из любопытства, высыпали на окопы и начали перекличку. Я, к счастью, остался в окопе, так как красные неожиданно начали поливать наших из пулеметов. Картина интересная и поучительная для командиров. Результат представьте себе сами.
…Не мылись уже около 20-ти дней.
…Отношение ко мне в бандере исключительное, как со стороны офицеров, так и солдат. Русских рядом — никого и я говорю только по-испански (и с «бандарином» — знаменщиком), благодаря чему, делаю успехи в языке.
Когда я был в деревне, мне бросился на шею один легионер из 10-й бандеры. «Друг, брат, пойдем пить вино». — Пошли. Спрашиваю его «Почему я тебе брат?» — «Так ведь ты русский, а я итальянец — оба в легионе, значит теперь братья». — Пришлось согласиться, но «так как ты старший, то и плати за вино». Пили, — и он платил, а вечером я его отнес в его роту. Очень милый человек!
...Как солдат, я получаю достаточно и у меня все есть, что мне необходимо. Кормят здесь так хорошо, что нам могут позавидовать и рестораны, конечно средние, а в некоторых случаях и все вы.
...Сегодняшний обед: суп с лапшей, заправленный чесноком, томатами и луком, — фасоль с кусочком мяса и цветной капустой с вареным картофелем, — креветки жаренные в своем соку, — кусок телятины с жаренной картошкой, — горсть фиников, (вчера — грецких орехов), — стакан вина. И это в окопах на фронте, на вершине горы, за тридевять земель от ближайшего города. Да еще белый большой хлеб на человека и вечером будет в этом же роде. Почти никогда не съедаю всего, а вечером часто не ужинаю, — пью только кофе.
...А вот, что мы получили на Рождество; закуска — на зубочистке 1 маслина, анчоус, кусочек лангоуста, кусочек соленого огурчика, кусочек чего-то еще и кусок хлеба, — стаканчик вермута, — пилав из телятины, ракушек, креветок и каракатица с томатным соусом, — омлет с печеным перцем, — кусочек копченной ветчины, — стакан рислинга, — филе с жаренной картошкой, — апельсикы и яблоки, печение, стаканчик коньяку, и сигара-гавана красное вино не в счет, это вместо воды.
После обеда футбол, между 11 и 16 бандерами.
...На Арагонском фронте, к сожалению, очень холодно. Горы в снегу и большие туманы. Это самое холодное место в Испании. Одеты мы тепло, но естественно, что когда проводишь день и ночь на воздухе, то пальцы ног и рук мерзнут, как бы их не кутали. Тем более, что на фронте приходится спать на матушке — очень сырой земле. Способ спанья легионеров — как сардинки в коробке, для теплоты — мною избегается. Не желаю собою кормить еще и чужих домашних животных, достаточно и своего скота. Но капитан разрешил мне устраиваться отдельно от компании и как хочу, освободив от переклички по утрам и вечерам.
...Третий раз я был ранен 5-1-38 при нашей атаке, осколком снаряда в голову. Ранение не опасное и я скоро встану. Лежу в Сарагоссе, но сегодня или завтра меня отправят дальше в глубь страны, на лечение.
Мы шли на Теруель, где должны были атаковать интернациональную бригаду красных. Я, настолько предчувствовал, что со мной что-то случится, что оставил все свои бумаги в Сарагоссе и в бой пошел, одев все свои ордена и значки.
4-го мы атаковали передовые позиции красных, сбили их и прошли километров 5-6 вперед, все время с боем. Красные отступали, но огрызались здорово, но мы почти бежали вперед, не давая им опомниться, по снегу и по холмам. Устал здорово. К вечеру мы подступили к главным позициям красных и залегли за пригорком и ночевали тут же, прямо в снегу. 5-го, с утра, другие части пошли в атаку, догоняя нас и мы, лежа, наблюдали за этой грандиозной и блестящей атакой. Наша артиллерия громила непрерывно позиции красных, а авиация делала чудеса, поливая их сверху пулеметным огнем, спускаясь так низко над ними, что много раз мы думали, что наш аппарат сбит и падает, но он снова и снова взвивался к верху и снова атаковывал красных. Красные, подвезшие все свои резервы и массу пулеметов, защищались до отказу и даже отбивались ручными гранатами, когда наши были уже ближе 20 метров и только тогда отступали дальше, и снова открывали огонь. Часов в 12, наша бандера снова двинулась в атаку, на главную позицию красных на горе, и вот когда наша компания вышла наверх, я ужаснулся. Предстояло их атаковать на ровном, как стол плоскогорий — метров до 1.500. Ровное поле в снегу, усыпанное камнями величиной до человеческой головы. Начали перебежку. От камня до камня. Красные открыли ураганный огонь из пулеметов, мы несли большие потери, но двигались вперед. Прошли уже метров 400, когда я залег, за небольшой камень, пытаясь прикрыться им хоть немного. Вот здесь и произошло то, о чем пишу правдиво и подробно, так как это чрезвычайно интересно — психологически. Красные имели на этом участке 4 орудия, из которых интенсивно обстреливали нас площадями. Благодаря моему хорошему слуху, и тому, что звук летящего снаряда идет быстрее, чем сам снаряд, я всегда могу заранее сказать с точностью до 10 метров, где упадет снаряд и приблизительный калибр этого снаряда. Это дает мне возможность спокойно стоять там, где кругом все легли. Эти 4 орудия красных били так методично, что после 1-го я всегда расчитывал верно, где упадет три других. И, лежа за камнем, я увидел разрыв первого снаряда и как говорят, похолодел от ужаса. 4-й должен был попасть в меня, я это знал наверно. Спасения быть не могло. Он должен разорваться где-то здесь. Конечно, все это были мгновения, доли секунд, но с ними летели мои мысли. Свист и разрыв второго ближе, третьего — еще ближе, метров в 20-ти от меня. И вот я сердцем почувствовал полет четвертого. Знал, — прямо в меня. В диком отчаянии зажал уши руками, чтобы не слышать этого ужасный приближающийся и возрастающий зловещий звук. Зажал уши до невозможности, но я все же, его проклятого, слышал и, когда мое отчаяние дошло до предела, раздался, наконец, оглушительный взрыв ударило в голову, и я упал. Вот честно и точно мои мысли в этот момент. Оне врезались мне в голову. С трудом открыл глаза и приподнялся, но тут же снова врылся в землю и подполз к своему камню... Ведь атака продолжалась, и пули били в землю со всех сторон... Попробовал крикнуть — вышло хорошо и я начал кричать: «практиканте» — фельдшер и тут же вспомнил, что масса раненых кроме меня и скоро помощи я не получу. Поднял руку к голове — вся в крови. Тогда я начал сгребать чистый снег, в котором лежал, и прикладывать его к ране.
Снег моментально таял от крови, но я упорно продолжал его прикладывать. Минут через 10-15, услышал, что кто-то подползает ко мне сзади. Голову я не мог поднять. «Али, что с тобой?» — «Ранен в голову, зови практиканте и носилки». — Легионер, не знаю, кто это был, стал кричать: «Али ранен!». Все это время я собирал снег и прижимал его к ране. Вскоре подползли санитары с носилками, втащили меня с вещами на них, и они меня подняли и понесли назад по этому полю, под пулеметным огнем... Как эти 400 метров никто из нас не был ранен, — знает только Бог!
Тяжесть я представлял большую и санитары, задыхаясь, часто останавливались и делали передышку. Когда меня несли, я руками, с носилок, продолжал загребать чистый снег и прижимал его к голове.
Наконец, о как это было долго для меня, мы очутились за пригорком. Здесь пули били только случайные или залетные, и санитары основательно передохнули, снесли вниз, где стояли все резервы и первая помощь. Сюда сносили со всех сторон раненных. Их была масса!
Но вот признаюсь, что меня обрадовало: кто-то узнал меня и закричал: «Боже! Али! Несут Али! и ко мне бросились бывшие в резерве офицеры и легионеры. Прибежал и падре, мой друг, капелан нашей бандеры и два наших лейтенанта-медика и тогда из массы раннеых, других первеязывали наспех, — как мне это и не было стыдно, — они уделили мне много времени, отлично вымыли рану, вытащили оттуда шерсть от моего шлема шерстяного, который был закутан на голове поверх подобно чалме и сделали чудную и настоящую перевязку.
Здесь же мне указали и мой шлем, — весь в крови, с дырой от осколка впереди и пробитый пулями в 6-ти местах! Я даже и не знал об этом! Бог спас!
Я встал с носилок с небольшим головокружением. Доктора сказали, что в метрах 200 находится сарай, где стоят мулы со свешанными по сторонам носилками, на которых можно сидеть и лежать, что бы я шел туда и с караваном отправился бы в деревушку, километров в 5, где находится полевой госпиталь.
Сердечно распрощавшись с ними, я, отойдя шагов 50 сел отдохнуть и подумать. Решил лучше пешком, лощинами, пробираться самому в эту деревушку. Это оказалось мудрое решение, ведь ад продолжался и как я узнал потом в деревушке, этот самый сарай был снесен артиллерией красных!
Все позиции красных были нами взяты, хотя мы и понесли большие потери. Я, конечно, еще не знаю, кто остался жив из моей бандеры, кто ранен и кто убит. Только в то время, что я находился в деревушке, а я в первую же очередь был амбуляцией (чудный санитарный автомобиль) отправлен по этапу дальше, там уже собралось до 45-ти раненых — только из нашей бандеры.
Меня перебросили до станции, посадили в поезд и отправили в Сарагоссу.
Ехал я с чувством радости, что остался жив; гордости — что участвовал в таком сражении и горечи — что еду без денег и папирос.
6-го утром приехал в Сарагоссу и меня положили в чудном временном госпитале, а так как в этот день оказался большой праздник, то к обеду посыпались неожиданности. Приехал кардинал и благословил всех, приходили шикарные синьоры, каждый получил — печенье, торты, шеколадные конфеты, портвейн, сладкое, орехи, сигары и ура! по три пачки папирос по двадцать штук в каждой и пять пезет. Таким образом, курю и отправляю, что пишу.
…Сейчас меня привезли в Бильбао, где чудный военный госпиталь-городок. Рана моя сантиметра четыре длиной, в правой части лба, идет немного вверх и в право. Кость разрезана, слава Богу, не до конца. Главное — это страшный удар, мною полученный и возможно сотрясение мозга, но очень легкое. Голова немного кружится, и тошнота появляется пока довольно часто.
…Ранен я был в начале нашего удара, и поэтому не знаю результатов его, но уже одно количество взятых танков и сбитых аэропланов красных, — не считая тысячи пленных, — до безумия уставших и сдающихся толпами, — весьма показательны.
…Интерес к России здесь большой, но конечно не знают ни нашего белого движения, ни фактической жизни в СССР — «Царь Сталин с царицей Распутин, выгнали прежнего царя Троцкого, который убил Ленина». — «Самое жаркое место — это минус 40 градусов и убивают всех, кто не имеет длинных усов и бороды». О том, что более четырех лет существовала Белая Армия — не знают даже генералы. Русскую, национальную ленточку, раньше здесь никто не видел и приходят в восторг, когда узнают, что все-таки есть и русские, которые из за своих национальных идей, активно борятся в рядах армии ген. Франко в Испании и все ранены по несколько раз…
Раньше, мы все представляли Испанию — как жгучее солнце, пальмы, песок, зелень и т. д., но уверяю вас, что по холоду она не уступает северу России. Я помню, как в июне, при Альбаррасинском наступлении, мы по ночам дрожали на горах от холода! Когда я был ранен под Теруэлем — мы наступали при 15 градусах мороза! Снег по колено! В госпитале Бильбао лежит с отмороженными ногами Николай Бибиков. Там же лежал наш бандарин (знаменщик). Ему при мне отрезали одну ступню, а когда я уезжал, должны были отрезать и другую. Отморозил их при наступлении,
Здесь каждый легионер имеет свою мадрину — т. е. крестную военную мать, почти всегда не зная, кто она, иногда их получают просто по объявлению в газете, иногда их назначают политические партии, по просьбе, конечно, самого легионера. Мне, лично, случайно сообщили адрес, я написал и получил ответ от одной сеньоры быть моей мадриной и теперь мы в переписке. По обычаю, мадрина посылает легионеру все, что ему нужно: табак, теплое белье и пр. Я же просил мою мадрину мне пока ничего не присылать, так как у меня все есть.
…Каждый захваченный кусок земли — очищается, приводится в порядок, налаживается снабжение, пленные исправляют дороги, и только потом снова захватываем и отбиваем от красных новый участок земли. Благодаря этому, мы всегда имеем и хорошую пищу, и достаточное количество снаряжения, а где нужно за нами едут и автоцистерны с водой. Организовано все действительно, замечательно. Здесь, даже все женщины, от 18 до 35 лет добровольно несут службу на пользу Родине, заменяя ушедших на фронт братьев, мужей и отцов. Абсолютно все. И это считается большей честью и гордостью. Лучшие и богатейшие фамилии испанских грандов, наравне с простыми — участвуют в творческой работе для Родины. Работают все бесплатно, кто в госпитале, кто в министерстве или канцелярии. Всюду, во всех городах, открыты чистые светлые, большие и уютные бесплатные детские столовые и таверны, и любуешься, как маленькие дети, от 3 до 8 лет, приучаются к порядку, дисциплине и чистоте. И здесь работают добровольцы женщины, большею частью — барышни.
О мадринах, — говорить не приходится. Как оне заботятся о своих приемышах, можно судить по случаю со мной. Когда был я последний раз ранен и уехал из бандеры и моя мадрина две недели не получала от меня известий — послала две телеграммы в бандеру: одну мне и другую командиру, с запросом: — не случилось ли что со мной…
Гордость у всех большая. Гордость за свою страну, за своего генералиссимуса, за армию. У графа Флориды, в Теруэле, большой замок, с редчайшими картинами и произведениями искусства. Теперь все это разграблено, конечно, красными, в недолгое их пребывание в Теруэле. Когда же графа спросили, почему он раньше не вывез все это из Теруэля — он гордо ответил: «Я испанец и если-бы я вывозил вещи, то этим, как бы, показал, что не верю своей армии, а я верю и верю в окончательную победу над красными. Ну а что пропало несколько вещей, так это случайность, весьма понятная в военное время».
И так здесь все и во всем. |
