В Кишиневе я встретил большое движение, - говор и суету на улицах: ждали и приготовлялись к войне. 16 марта с одним рублем в кармане я отправился пешком в Черновиц для того: не получу ли от поверенного моего Ламиковского за розовое масло деньги, в которых мне предстояла теперь настоятельная надобность. Через города Оргеев и Бельцы я пришел в пограничное местечко Новоселицу. Здесь отыскал одного комиссионера, по обыкновению еврея, к которому у меня было рекомендательное письмо из Кишинева. Еврей прочитал письмо, посмотрел мой паспорт и сказал, что он может препроводить меня за границу; только я должен заплатить ему за это 10 рублей.

- Хорошо, - согласился я. - Но у меня теперь нет денег. Как возвращусь из Черновца - заплачу. Вот извольте посмотреть мои бумаги, зачем я иду в Черновиц.

Еврей не хуже меня читал по-русски, но понимал, разумеется, по-жидовски. Он просмотрел бумаги и согласился исхлопотать мне пропуск за границу. В таможне меня держали недолго, и я пошел в местечко Буяны. Переправившись на легкой лодочке через реку Прут за 3 крейцера, я стал подниматься в Черновиц. День был прекрасный. Мне повстречался молодой человек, по-видимому, студент, который прогуливался по зеленому лугу. Как умел, я начал спрашивать его о моем поверенном Ламиковском - по-польски, по-немецки, наконец по-молдавански. Молодой человек на последнем наречии отвечал мне, что поверенный мой здесь, в Черновце, живет в собственном доме, и показал мне с горы его дом. Но дома я Ламиковского не застал; встретился с ним на улице. Он совсем не узнал меня. И то сказать: ведь не видались около 20 лет. Потом он сказал:

- Я бы рад просить вас к себе в дом; но у меня большое семейство. Остановитесь в трактире под названием "Золотая грушка", я скоро приду к вам.

Пошел я в указанный трактир, занял номер за 20 копеек в сутки и спросил себе чаю да порцию супу. "Мне можно теперь и пороскошествовать, - думал я. - Скоро разбогатею".

Через несколько времени пришел Ламиковский. Побеседовали о прошедшем. Когда коснулись предмета настоящего нашего свидания, то поверенный мой рассказал, что из таможни он розовое масло мое получил; но далеко не сполна, и продал дешево, а деньги давным-давно прожил; теперь он находится в отставке с небольшой пенсией, на которую должен содержать многочисленные семейство, и в настоящее время никаких денег не имеет.

"Вот тебе и богатство!" - подумал я; но все-таки объяснил ему свои крайние недостатки в средствах к жизни и прибавил, что я пришел к нему из Одессы пешком, чуть не Христовым именем, и теперь нет у меня ни гроша. После этого Ламиковский, вздохнув, сказал, что он у кого-нибудь займет денег хоть на дорогу мне, и, обещавшись прийти на другой день, удалился. Я вышел на базар. Побеседовал с гостеприимными скопцами и встретился с одним знакомым австрийским помещиком. От этих лиц я узнал, что Ламиковский действительно находится ныне в бедственном положении. Как тут быть?

На следующий день пришел Ламиковский и, отдавая мне 14 рублей, примолвил, что больше дать не может. Как ни прискорбно мне это было, но - делать нечего. После этого он удалился прописать мой паспорт для выезда в Россию, а я рассчитался с хозяином гостиницы, отдав за все 1 рубль 20 копеек. Потом я пошел к Ламиковскому в его дом, куда чрез несколько времени явился и сам хозяин с моим прописанным паспортом. Когда Ламиковский рассказал домашним наше дело и что я не имею к нему никаких более претензий, то все семейство очень радовалось, и благодарили меня. После скромного угощения мы расстались. "Где мое не пропадало, - думал я. - А тут - видимо - на пользу. За это Бог не оставит меня", - и пошел к перевозу через Прут.

В Новоселице отыскал известного комиссионера-еврея и объяснил ему свои обстоятельства. Еврей взял с меня вместо 10 рублей только половину. Такому снисхождению со стороны жида я немало подивился: это в первый раз случилось в моей жизни.

В половине апреля пришел в Одессу, куда скоро прибыла и моя жена и поступила смотрительницею в пансион, где мой сын был учителем. С одного должника случайно получил небольшую сумму денег.

Проведя с родными праздник Пасху, 23 мая, я снова пошел в Кишинев. Дорогою попадалось множество войска, направлявшегося в Бессарабию. Придя в Кишинев, я думал поступить маркитантом в какой-нибудь полк; но без денег это устроить было трудно, да жиды уже и успели захватить почти все места. Я призадумался. Полки наши стягивались к молдавской границе, в местечко Лёвы, на реке Прут, в 100 верстах от Кишинева. Я сходил в это местечко, но и здесь места не нашел. Возвратился опять в Кишинев. Тут я повстречался с одним кишиневским мещанином, моим давним приятелем, который ехал в Яссы для продажи нескольких лошадей. А так как дорога в молдавскую столицу мне была хорошо знакома, то он пригласил меня сопровождать его. Я охотно согласился, и 21 июня мы с работником втроем выехали из Кишинева. Переночевав в местечке Каралаш, поднялись на отроги Карпатских гор. Надобно было верст 6 спускаться под гору, довольно круто, в большой овраг, на дне которого находился колодезь, называемый по-молдавски: "фонтан толгарь" (воровской колодезь)*. Я советовал затормозить колеса; но спутник мой понадеялся на лошадей. Я убедил его по крайней мере слезть с повозки. И недаром: на половине спуска лошади с повозкой полетели в овраг к воровскому колодцу. Хлопот нам было немало; управились лишь к вечеру и успели доехать до ближайшей корчмы, стоящей близ небольшой речки, вытекающей из Карпатских гор. Эта корчма носит название "Светлейший" - потому, вероятно, что невдалеке от нее, на горе, по дороге к Скулянам, проездом из Ясс, помер князь Потемкин-Таврический. На том месте и до днесь стоит памятник - высокий каменный столб, обнесенный железной решеткой. При памятнике жил солдат в небольшой будке. - Переночевав в корчме "Светлейший", направили путь в Скуляны. Здесь все было дешево: водка, вино, ром и проч. Спутники мои загуляли. Я, видя дело плохо, ушел от них в Яссы. Здесь один из знакомых мне скопцов подыскал из своих человека с деньгами, чтобы торговать при нашем войске, и просил меня быть участником в этом деле: прибыль и убытки пополам. Я, разумеется, согласился с удовольствием, - и вот я снова маркитант!

______________________

* По рассказам местных жителей, колодезь этот вырыт разбойниками, некогда бушевавшими в этом диком месте. Впрочем, и нынче, поздней порой, здесь ездить небезопасно.

______________________

Запасшись товаром и всеми маркитантскими принадлежностями, мы с двумя работниками 5 июля выехали из Ясс, вместе с войском, по дороге в Бухарест. Сюда прибыли 16 июля. Но тут оставались только три дня и выехали к Журже. Недалеко от Галтеницы, на реке Аржисе, собралось много разного войска - пехоты, артиллерии, казаков и Нассаусский уланский полк. Расположились лагерем. Я ходил являться к командиру этого последнего полка, полковнику Радину; он принял меня ласково и просил быть при его полку. Я согласился охотно. Стали торговать. На той стороне Дуная, при Туртукае, находился турецкий лагерь, откуда доносилась до нас музыка, бой утренней и вечерней зари, а перед зарями - выстрелы из орудий по одному разу. Неприязненных действий не происходило. Впрочем, в этом месте мы и оставались недолго; да к тому же был слух, что войны вовсе не будет. В августе и сентябре (1853 г.) наши войска имели постоянные передвижения.

Чуть ли не все войско собралось лагерем близ селения Питешты. Здесь князь Горчаков делал смотр войскам, и затем все они разошлись по разным местам на теплые квартиры. Нассаусский полк был расквартирован в 20 верстах от Бухареста. Наступил октябрь месяц. Тут товарищ мой по торговле от меня отделился; я остался полным хозяином. В конце этого октября получен был приказ о выступлении нашему полку на сборный пункт со всем полковым обозом. На сборном пункте товар был весь распродан, и я поехал в Бухарест для покупки нового. Возвращаясь отсюда, узнал, что Нассаусский полк направился к Галтенице. где на третий день я нашел его расположенным на бивуаках. В один день у меня все было раскуплено. И немудрено: люди голодали, так как подвоза съестных припасов по нестерпимо грязной дороге (от проливных дождей) ниоткуда не было. Скоро полк ушел на зимовку в селении Кривцах; а я опять - в Бухарест за товаром, и так ездил сюда довольно часто.

Торговать было можно, да только осторожно. Труда, хлопот, беспокойства и забот было очень много. Главное, приходилось продавать больше в долг, на книжки. Нельзя сказать, чтобы у офицеров денег было мало; нет, они получали хорошее жалованье. Но как-то так случалось, что им никак недоставало этого жалованья. Лагерная или поквартирная жизнь весьма однообразна и скучна. Надо же чем-нибудь развлечься. Вот и являются на столе карты да вино. Карточная денежная игра была очень в употреблении. Красивые волошки тоже обходились недешево. Частые поездки в Бухарест опять-таки требовали довольно русского золота. Да от скуки-то мало ли каких расходов представлялось!.. Ну и приходилось бедному горемыке-маркитанту отпускать товар в долг. Но с офицерами еще можно было ладить: при получении третного жалованья редко кто из них не платил долгу. А вот юнкера - другое дело. За свою службу они получали очень мало, какие-то гроши, - и потому рассчитывали на деньги из дому, от родных. Придут, бывало, в мою палатку и начнут мне рассказывать о своих отцах, об их доходах и богатствах; у одного отец был какой-то генерал, у другого - богатый помещик, у третьего - купец именитый и т.д. А сами все пьют и едят без денег. Подожди. Но вот наступило время расплаты; тут уж пошли другие разговоры: то из дому не прислали, то пропали на почте, то хранятся в полковом ящике, то вчера в карты проиграл, то выиграл, да не получил, и так без конца. А не дал в долг - и не только ничего не получишь, но ожидай себе еще какого-нибудь посрамления. - А то войдет в палатку партия солдат: один кричит - давай, другой - давай, а третий - сзади даром взял. Случалось: у солдата брюхо болит, коли где плохо лежит. Иной выпьет, закусит, скажет: "Завтра отдам" - да и пошел. Догонять его не будешь: пропадет еще больше. Вечером пожалует вахмистр; надо с ним заняться, угостить как следует (он подчас человек необходимый). А тут идет взводный, и его надобно почестить; за ним привалит обход, человек 12, скажут: "Гаси огонь", и их необходимо чем-нибудь задобрить. Да всего и не пересчитаешь, сколько расходу для маркитанта. Какой же прибыток мог быть от такой торговли?..

Но как бы то ни было, только я торговал при Нассаусском полку до 1 марта 1854 года. Накануне этого числа получен был приказ: полку повелевалось выступить на Дунай, в Турно. Ночью собрались, а рано утром двинулись в поход. Сделалось тепло, снег растаял, грязь увеличилась. 3 марта пришли в Журжу, а отсюда через три дня прибыли в небольшой городок Александрию. Тут полк наш разделился: два эскадрона пошли на Дунай, к городу Зимнице, а четыре эскадрона следовали в Турно. С этими последними был и я. В Турно войска собралось довольно; из наших три эскадрона остались здесь же, а один эскадрон, к которому и я примкнул, пришел за реку Голту, в местечко Излазы, расстоянием от Турно верст 12. Это селение стояло на левом берегу Дуная, по которому у нас устроены были шанцы с небольшим бастионом и двумя амбразурами; в укреплениях постоянно находились солдаты. Против самого селения был остров с большим лесом, по берегу коего тянулись небольшие турецкие укрепления, а за островом, по ту сторону Дуная, на горе, близ молдавских селений, находился турецкий лагерь. Через Дунай ежедневно происходила перестрелка; но от турецких пуль нам не происходило никакого вреда. Впрочем, было не без опасности. 10 марта мне вздумалось пройти по нашим шанцам. Я пригласил с собою вахмистра. Остановились на одном месте близ шанца, и перед нами открылся прелестный вид на Дунай. Мы стали любоваться. Вдруг откуда ни возьмись, унтер-офицер толкнул нас за какой-то молдаванской постройки плетеный чулан, где и сам остановился. Не прошло минуты, как мимо нас со свистом пролетела пуля, потом - другая, третья. Мы укрылись в шанце. Последовали выстрелы и с нашей стороны. Через четверть часа перестрелка прекратилась. "Вот тут и любуйся веселым Дунаем, - раздумывал я, возвращаясь в свою палатку. - А унтер-офицер, верно, смекает свое дело. Спасибо ему". - Жители в Излазах очень боялись турок; они зарывали свое имущество в землю или вывозили его в другие деревни.

Великим постом я поехал в Турно для покупки разной провизии. Этот городок новый; заведен он, как я слышал, в 1830 году нашим генералом Киселевым, который находился тогда в Валахии главным представителем от русского правительства. Турно стоит на небольшой возвышенности, в полуверсте от Дуная; а на противоположном берегу была незначительная крепость Никополь. Рассказывали местные жители, будто в этом маленьком городке была древняя молдаванская церковь и в ней чудотворный образ св. Николая; отсюда и название городка - Никополь. Здесь - по рассказам, ходившим в Турно, - находилось довольно много турецкого войска; но это было не регулярное войско, а какой-то сброд, с башибузуками во главе. В справедливости таких рассказов нам скоро пришлось убедиться воочию.

Запасшись товаром, я возвратился в Излазы, где, поторговав недолго, поехал в город Каракуль, расстоянием от Излаз около 45 верст. Тут торговля моя пошла хорошо, потому что нашего войска и стояло здесь довольно, и много проходило его в Калафт, что на Дунае. На возвратном пути из Каракуля я увидел Балканские горы; после виденных мною разных гор прежде, они меня мало удивляли.

11 апреля наступила Пасха. После заутрени и обедни, отслуженной молдаванским священником в местном маленьком деревянном храме, я пошел по начальству христосоваться. К полудню началось в селении гулянье, а у меня в палатке - торговля. Все в этот день радовались и веселились; по-видимому, и забыли о турках, что они близко. - На другой день пришел к нам Подольский полк, бывший в Четати на Дунае и участвовавший в сражении при Калафате. Побыв в Излазах немного, полк отправился в Турно. - На 3-й день Пасхи мы увидели на турецкой стороне спускавшихся с горы к молдавской деревне несколько орудий большого калибра. Скоро раздались из этих орудий выстрелы. К счастию, ядра перелетали и наши шанцы, и селение и не делали нам никакого вреда. Но страху все натерпелись вдоволь. Сделав выстрелов 50, орудия двинулись по дороге к Никополю. - На 4-й день убит был один артиллерист: это единственная жертва турецкой пули. - В ночь на 15 апреля вся находящаяся в Излазах пехота выступила в Турно; остался только наш уланский эскадрон, а днем, этого 15 числа, последовало распоряжение, чтобы и этот эскадрон был наготове к походу опять-таки в Турно. Уланы засуетились, а вместе с тем поднялась суматоха и во всем селении. Жители догадывались, что дело, должно быть, неладно, и с плачем собирались с нами или идти куда глаза глядят.

Ночь на 16 апреля мы не спали; чего-то ждали. Мой фургон был совсем готов в дорогу. Наступило утро. Уланы начали приготовлять себе завтрак. У меня в палатке сидел вахмистр, мы пили чай. Было около 8 часов. Вдруг по направлению к Турно послышалась пальба из орудий. Минут через пять прискакал донской казак с приказом, чтобы эскадрон сейчас же отправлялся в Турно. Мой вахмистр опрометью бросился к ротмистру; уланы торопливо садились на коней и съезжались в одно место на улице. Ротмистр прибежал ко мне, как угорелый, прося меня посадить к себе в фургон одну прекрасную особу. Я взял эту спутницу и поспешно выехал. Мы перебрались через реку Голту; эскадрон нас не догонял. "Что бы это значило? Верно, он поскакал ближайшей дорогою", - подумал я. Между тем в Турно, на Дунае, происходила страшная пальба; лес и окрестности наполнились пороховым дымом. Моя спутница от страха не переставала плакать и просто не знала, что с собой поделать. Я погонял лошадей: хотелось быть на месте битвы. Когда фургон мой поднимался на гору к Турно, пальба прекратилась. Оставив на квартире фургон и спутницу, сам поспешил на базарную площадь. Наш эскадрон из Излаз только что пришел. На площадь шли войска с музыкой и песнями. За ними вели пленных турок, которых было 130 человек. Потом везли наших раненых и убитых, в числе всего 58 человек. У турок же, - говорили, - убито и потоплено в Дунае более 1000 человек. После всего солдаты угощаемы были по кружке водки.

В этот же день с частью войск, а в том числе и с уланским эскадроном, мы возвратились в Излазы. У всех только и рассказов и разговоров было, что про сегодняшнюю битву. Мне хотелось узнать: с чего произошла эта самая битва? И узнал, за достоверное, следующее: по распоряжению отрядного командира, генерала Липранди, в Никополь к туркам подослан был фальшивый переметчик с известием, что русские оставили Турно; турки, как любители грабить и жечь беззащитные города и селения и резать мирных жителей, обрадовались этому известию и решили напасть на Турно именно 16 апреля, о чем переметчик известил генерала Липранди. Ночью на помянутое число пехота и артиллерия были действительно выведены из Турно и размещены в засадах, главным образом в лесу, который тянется от Турно до берега Дуная, к которому турки должны были пристать при своей переправе. Турки утром переправились и, как упомянуто, были наказаны жестоко.

В конце апреля войску, расположенному в Излазах, приказано было перейти в селение Одай, в 5 верстах от Турно. 8 мая я отправился в полковой штаб, который стоял в городе Зимнице на Дунае, против турецкого городка Систова; отправился для получения с офицеров долгов, так как в это время им выдавалось жалованье. Надобно было уследить тот именно день, в который раздавалось жалованье; а то случалось так, что на другой день у иного уже ничего не оставалось. Приехал я в Зимницу вечером и узнал, что жалованье еще роздано не было по случаю завтрашнего (Николая Чудотворца) полкового праздника, а будет раздаваться 10 числа. В праздник, поутру, был развод за городом; а вечером - бал у полкового командира. На другой день раздали жалованье, и мне в этот раз так посчастливилось, что почти со всех получил свои долги.

Полагая, что Нассаусский полк постоит еще в здешних местах, я 23 мая поехал в Бухарест за товаром. На возвратном пути, в городе Александрии. узнал, что полк мой из Одай вышел и расположился лагерем в селении Чу-ланештах (верст 60 от Александрии). Я приехал сюда. Через неделю, именно 12 июня, Нассаусского полка два дивизиона, легкая батарея и несколько донских казаков, под командою полковника Рейсиха, выступили в город Гаешты, который был верстах в 40 от австрийской границы. Я потащился с этим небольшим отрядом. Расположились лагерем. При разъездах казаки достигали иногда до границы и сказывали, что там стояло в лагерях очень много австрийского войска. Наш отряд был осторожен. 17 июля мы оставили Гаешты и шли близ австрийской границы до города Бузеева. Здесь собралась тогда, кажется, вся русская армия в присутствии князя Горчакова. Из Бузеева двинулись на Рымник. Когда армия пришла сюда, то во всех фонтанах города не оказалось воды. Это было очень странно, и скоро разведали, что жители завалили все водопроводы. Разумеется, эти завалы были разысканы и уничтожены. Воды стало в изобилии. От Рымника, с незначительными остановками, двигались на Фокшаны, через реку Серет, потом на г. Текучи и верстах в 15 от Галац, в Волконештах, переправились через реку Прут 26 августа (1854 г.). Тут последовало разделение армии; часть ее, именно Нассаусский полк расположился на квартирах около Сатунова; Бугский уланский полк, под командою генерал-майора Гасферта, направлен был к югу. Я решился торговать при Бугском полку. 29 августа полк этот переправился через Дунай и двинулся к городу Исакче, а отсюда - в Бабадах. Не доходя до последнего 15 верст, расположились лагерем в большой деревне Желави. Я нанял двух работников и начал торговать. Мне приходилось быть больше в разъездах, по случаю покупки товаров, то в Бабадаге, то в Тульчи. Торговля шла у меня не обидно. Однажды - это было в половине сентября - я возвращался из Тульчи с провиантом в свой лагерь. При мне был улан, данный от полка, чтобы сопровождать меня. Приближался вечер. Хотя на дороге нам и встретилась небольшая болгарская деревня, но мы не решились ночевать в ней, боясь, как бы нас не обокрали. Солнце уже закатилось. Дорога пролегала лесом. Пошел сильный холодный дождь. Темнота - ужасная. По едва проходимой грязи я шел впереди лошадей и разыскивал дорогу. Дождь не переставал; лошади едва двигались. К довершению несчастия, мы как будто сбились с дороги. Остановили лошадей и стали с уланом думать: что теперь делать? На нас могли наткнуться турки при своих ночных набегах. При всем том мы ничего не могли придумать, кроме того, что надобно в лесу ночевать. О пище нам нечего было заботиться; был и спирт, да в бочке, и достать его мы не находили способа. А надо бы, - не ради себя, но мне жаль было улана, в одной шинели жестоко промокшего и прозябшего. Мы уже хотели выпрягать лошадей, как вдруг впереди заслышали конский топот, который прямо приближался к нам. Мы с уланом так и замерли, - думали, что это турки. Через несколько минут в темноте раздался окрик: "Кто здесь?" Мы обрадовались, и я отвечал, что полковой маркитант. Оказалось, что это были разъездные казаки с офицером. Последний справился: нет ли у меня водки? Я сказал, что в бочке есть спирт, да достать нечем. Офицер послал казака сыскать в лесу бурьянную дудочку. Затем я узнал от него, что мы находимся близ самой дороги, в 5 верстах от лагеря, и что нам стоило бы немного подняться в гору, как показались бы лагерные огни. Скоро казак вернулся с бурьянной дудочкой, посредством которой я довольно легко натянул из бочки спирту и угостил офицера с казаками. Не забыл и моего бедного улана. Казаки поскакали далее, а мы потащились в гору. Дождь перестал; но дул холодный ветер. Не прошло и часу, как мы были в лагере.

18 сентября получен был приказ о выступлении нашего лагеря в Бессарабию. Мы двинулись на Белград и в 15 верстах за ним остановились в местечке Татар-Кипчак. 1 октября я ездил в Измаил для покупки товару. Здесь, по письму моему, дожидалась меня жена с 8-летним сыном. Втроем возвратились в полк. Торговля моя становилась хуже. Офицеры стали меньше, против прежнего, выпивать, потому что им выдавалось жалованье уже не заграничное; да и водка в России, сравнительно с заграничной, была дороже и притом качеством хуже. В конце этого (1854) года я отправился с сыном в Одессу, оставив торговать жену с работником.

В Татар-Кипчак возвратился 5 января и узнал, что во время моего отсутствия один дивизион нашего полка вместе с другими ходил за Дунай, участвовал в битве близ Бабадага и отличился. По этому случаю я написал стихи и поднес их генералу Гасферту, за что получил благодарность.

Зима стояла необыкновенно теплая; весна наступила ранняя, так что 9 марта уже расцвели все плодовые деревья. 30 марта полк двинулся из Татар-Кипчака к Днестру и остановился в немецких колониях - Париж и Розенкрейц. Тогда в этих колониях свирепствовала холера. Но в нашем полку умерли немногие. Торговля моя пошла уже очень неудовлетворительно. Однако все ждали похода в Молдавию или в Севастополь; этого и я ждал, почему и не оставлял торговлю при полку. Но вот прошли четыре месяца, а походу нет. Наконец в августе полк передвинулся в колонию Кульмы, 80 верст от Кишинева, а через месяц - на Днестр, в селение Аланешты, расстоянием от Одессы 70 верст. - В первых числах ноября полк выступил к Кишиневу на зимние квартиры. Дела мои совершенно стали; торговля прекратилась. Я снял в Кишиневе квартиру и ждал - не будет ли похода.

Тут наш полковой командир, добрый генерал Гасферт, назначен был начальником бригады в одну из тех частей войск, которые находились в Крыму. На прощанье офицеры дали в честь любимого начальника бал. На этом бале я был и, обращаясь к Гасферту, прочел следующие моего сочинения стихи:

Настал нам час с тобой расстаться,
Добрейший Гасферт, навсегда.
Мы сошлись с тобой прощаться -
Вспомянуть твои дела.

* * *

На поле битвы воин славный,
Ты с нами стужу, жар терпел.
В огне, в сражениях - отважный -
Ты нас, как деточек, жалел и т.д.

Эти стихи, по-видимому, понравились всем, даже и самому Гасферту. Проводы были шумные, задушевные, искренние. Это было 20 марта 1856 года.

Вскоре после этого разнеслась весть о мире.