Однажды днем на нашей довольно тихой улице послышался шум приближавшегося автомобиля. Я стал прислушиваться. Автомобиль явно приближался и через минуту – две запыхтел под окнами моей квартиры. Незаметно посмотрев в окно, я увидел, что машина остановилась у моего подъезда. «Дело дрянь!» - мелькнула мысль, ибо в автомобиле разъезжали тогда только чекисты и комиссары. На случай подобного визита у меня заранее был выработан план исчезновения, что я и намеревался выполнить. Однако я задержался, так как в автомобиле были только шофер и некто пожилой в офицерской форме без погон. В таком составе обыск или арест обычно не производились. Скрываться не было смысла и, заслышав звонок, я пошел открыть дверь. Пожилой военный вежливо раскланялся со мною и спросил:
- Имею честь говорить с Генерального Штаба полковником Штейфоном?
- Да! Что Вам угодно?
Полковник представился:
- Военный инженер полковник Щавинский. Хотел бы поговорить с Вами.
- Пожалуйста!
Я пригласил приехавшего в гостиную. Раздеваясь в передней, Щавинский предупредил меня, что пришел «как офицер к офицеру».
- Вас, вероятно, удивил мой визит, - начал незваный гость, - А может быть и обеспокоил благодаря автомобилю. Но я приехал к Вам с предложением. Я старый кадровый офицер и по своим убеждениям – правый. Теперь же, как специалист работаю у большевиков. Они хорошо платят и дают мне спокойную и обеспеченную жизнь. Военный комиссар, имея о Вас сведения как о способном и энергичном офицере Генерального Штаба, просил меня побывать у Вас и предложить Вам должность начальника штаба обороны Харькова.
- Благодарю Вас, но я так устал на фронте, что мне необходимо отдохнуть и заняться своим здоровьем.
- Уверяю Вас, господин полковник, что Вы не будете перегружены работой и в то же время будете прекрасно обставлены. К Вашим услугам будет любая городская санатория. Большевикам выгодно, чтобы у них были настоящие, знающие офицеры Генерального Штаба. Между нами сказано, у них в штабе народ малограмотный.
- Я это знаю, но никак не могу принять предлагаемую Вами службу. Повторяю, что я устал и нуждаюсь в отдыхе.
- Очень сожалею, - вздохнул Щавинский, и как бы в припадке откровенности, продолжил – Вы отказываетесь, конечно, потому, что не хотите иметь дела с большевиками. Откровенно говоря, я сам их презираю, но что поделаешь, надо считаться с создавшимися условиями. К тому же, они скоро падут.
- Если Вы их презираете и пожаловали ко мне как офицер к офицеру, то скажу прямо, что не желаю ни слышать, ни иметь дела с этой сволочью.
Щавинского передернуло. Он встал, раскланялся и ушел. Как только его автомобиль отъехал, ко мне немедленно прибежали соседи с тревожными вопросами – в чем дело? Кто это был у Вас? Шум автомобиля привлек внимание улицы. Десятки глаз следили, что будет дальше.
Вообще, по натуре сдержанный и умеющий владеть собою, я после отъезда Щавинского осуждал себя за то, что в разговоре с этим несомненным авантюристом допустил резкие выражения. Было ясно, что если Щавинский передаст даже без преувеличения мои слова комиссару, то «та сволочь» со мной соответственно рассчитается. Или отправит на «седьмую линию», или предложит выбрать между службой и той же «седьмой линией»…
На всякий случай я немедленно отправился к жившему недалеко от меня Генерального Штаба полковнику Криволуцкому, дабы предупредить его на случай, если и к нему придет Щавинский с однородным предложением. Вместе с тем я принял некоторые меры предосторожности, так как отнюдь не хотел покорно отдаваться в руки большевиков.
В силу, по-видимому, тех причин, о каких будет сказано в дальнейшем, визит Шервинского не имел для меня никаких неприятных последствий.
Через несколько дней я узнал, что Шервинского направил ко мне проживавший в Харькове профессор Академии Генерального Штаба генерал Н.Л. Юнаков*. Личность этого генерала представляется любопытной, ибо ярко выявляет те психологические вывихи, какие совершила революция. Юнаков был моим профессором в Академии. Однажды во время экзаменов, а экзамены в Академии всегда бывали строгими и даже придирчивыми, он оказал мне помощь и моральную поддержку, глубоко меня тронувшие. Четыре года спустя я был переведен в Генеральный Штаб. Прочитав Высочайший приказ о переводе, я в тот же день написал Н.Л. Юнакову письмо, в котором благодарил его за то, что он сделал для меня в Академии. Тогда мне, молодому капитану, впервые одевшему форму Генерального Штаба, и в голову не приходила дерзостная мысль, что когда-нибудь и чем-нибудь смогу отплатить Н.Л. Слишком несоразмерные величины были я и профессор-генерал. Однако под влиянием лучших побуждений я написал, что «никто не знает будущего», но если мне представится случай быть полезным Н.Л. и его семье, то я буду искренне рад служить ему.
Мои слова о будущем оказались пророческими, и пять лет спустя я неожиданно для себя встретил генерала Юнакова в Харькове. Его лицо и скромный штатский костюм свидетельствовали как о прошлых испытаниях, так и о тяжелой жизни в настоящем. Оказалось, что он бежал с семьей из Петрограда, и беженская волна занесла его в Харьков. Хотя Н.Л. явно и не говорил, но я понял, что ему приходится тяжело. Я же имел обширные материальные и иные возможности помочь ему, соблюдая при этом величайшую деликатность. И он, и его семья были очень рады столь неожиданной помощи.
Какие побуждения заставили генерала Юнакова направить ко мне Щавинского, я не могу понять и теперь. Человек, несомненно, умный, он не мог не понимать, что в лице Щавинского имеет дело с провокатором. В то же время генерал был отлично осведомлен, что материальное содержание не играло для меня никакой роли. Я был тогда прекрасно обеспечен личными средствами. С моими политическими убеждениями и с моим офицерским мировоззрением он был тоже знаком достаточно полно. Не мог он, конечно, не знать и того, что направляя внимание большевиков в мою сторону, он оказывает мне плохую услугу.
Проживая в Харькове, профессор-генерал, понятно, стал известным большевикам. Как было понятно и их желание использовать такую научную величину для службы у себя. Оказалось, что перед тем, как побывать у меня, Щавинский посетил генерала Юнакова. Не желая служить у большевиков, Юнаков указал на меня, как на более «молодого и энергичного» и тем отвлек от себя внимание военного комиссара. Маневр быть может и ловкий, но циничный…
Потом, когда Юнаков уже открыто вступил на путь сделок со своей совестью и постепенно катясь вниз дошел до левого крыла петлюровцев, отдавая все силы своего ума идее «самостийной Украины», я понял, что тогда в Харькове, в поступке со мною стали уже проявляться мрачные изгибы его души.
Сепаратистские тенденции Юнакова явились тем более непонятными, что как по рождению (дворянин Петербургской губернии), так и по воспитанию (офицер Лейб-Гвардии Семеновского полка) профессор Юнаков ничего общего с украинцами не имел и, восприняв украинскую идею исключительно по соображениям выгоды, он воистину продал свое первородство за чечевичную похлебку.
В 1920 году, находясь после Бредовского исхода в Варшаве, я случайно встретился с Юнаковым. Я был «белым» и в военной форме, он – ярый петлюровец в штатском. Враги! Мы узнали друг друга, но разошлись, даже не поклонившись. Это была одна из самых тяжелых встреч в моей жизни. Впрочем, Н.Л. Юнаков уже скончался и пусть Господь судит его темные дела…