В 1903 году летом я был приглашен только что назначенным Начальником Владимирского военного училища полковником В.М. Вороновым вести курс тактики в одном из классов. Как раз перед этим назначением В.М. Воронов был начальником штаба 37-й пехотной дивизии, в которой я начал свою службу по генеральному штабу. Во время нашей совместной службы он неоднократно говорил мне, что офицер генерального штаба только тогда может считаться окончательно подготовленным, когда он проведет несколько лет преподавателем тактики в военном училище. Только обучая, мы сами окончательно обучаемся, любил повторять он. Напомнив это мне, Владимир Михайлович сказал и то, что он ищет новых военных преподавателей, ибо вверенное ему училище вступает в совершенно новую эпоху своей жизни. Дело в том, что в нашем Военном ведомстве только что была произведена коренная реформа: все прежние "Юнкерские училища" были превращены в "Военные училища". А это означало, что вместо прежней сокращенной образовательной программы вводилось обучение в том же объеме, как и в старых военных училищах.
Очень ценя мнение моего первого начальника по службе генерального штаба, я согласился, а он, в свою очередь, сказал мне, что даст свой "лучший" класс.
Волнение, с которым я приступил к моим первым шагам в военном преподавании, навсегда врезало в мою память впечатление от моего первого общения с этим классом. Я понял, что полковник Воронов, обещая дать мне свой "лучший" класс, говорил это вовсе не для того, чтобы подбодрить меня вступить на пугавший меня своею трудностью педагогический путь; порученный мне класс, действительно был "лучшим". Через год, когда вспыхнула война с Японией, из 40 юнкеров этого класса 30 пошли на войну, а 12 из них геройски пали смертью храбрых.
С пафосом неофита, подбодренный вниманием моих учеников, я вложил всего себя в новое для меня дело военного преподавания. Для того, чтобы достигнуть большего идейного единства, на преподавателя тактики было возложено также и преподавание военной истории, так что мне приходилось проводить много времени в общении с моими юнкерами. И тут уже вскоре я не мог не заметить "лучшего" из этих "лучших".
Это был А. Кутепов.
Фельдфебельские нашивки на погонах показывали мне, что он "лучший" во всех отношениях. Чрезвычайно выдержанный, он всегда и во всем подавал пример в дисциплинированности. Простой в обращении со своими сверстниками, он вместе с этим умел поставить себя так, что, когда отдавал распоряжения, как фельдфебель роты, эти же его сверстники исполняли его приказания точно и беспрекословно. Уже с первых же шагов А.П. Кутепова в роли "военного начальника" нельзя было не предчувствовать в нем настоящего, с сильной волей, военачальника. Указанные мною качества А.П. Кутепова обуславливали то колоссальное моральное влияние, которое он имел на свой класс. Весьма вероятно, что последний во многом обязан своему фельдфебелю тем, что стал лучшим в своем училище.
Влияние А. Кутепова выражалось не только в так называемом "внутреннем порядке" класса. А. Кутепов заражал своих сверстников и жаждой знания. Много пришлось мне, после 1903 года, иметь учеников, но смело могу сказать, что столь сильно жаждущих военных знаний, как А. Кутепов, я встречал редко.
Это желание учиться "Кутеповского" класса ярко выявилось в задаваемых в конце каждой из лекций и во время практических занятий вопросах. Я посильно отвечал на них и называл книги, прочтение которых могло осветить спрашивающим заданный ими вопрос. Всегда, по вдумчивости вопросов, на первом месте стоял А. Кутепов. Скоро он стал моим любимым учеником, так как заниматься с ним было истинным удовольствием.
Когда наступила первая репетиция, А. Кутепов высказал такие знания и такое понимание пройденной части курса, что присутствовавший на репетиции начальник училища счел своим долгом особо поблагодарить его перед всем классом.
На практических занятиях А. Кутепов также был всегда на первом месте. В этом роде занятий он выделялся отчетливостью своего решения и ясностью своих приказаний.
В середине учебного года произошел случай, который очень характерно обрисовал облик Кутепова.
Я пришел на одну из репетиций. В списке юнкеров, которые должны были отвечать, числился и А. Кутепов. Перед тем, как я начал вызов к доскам юнкеров, ко мне подошел А. Кутепов. Он обратился ко мне с просьбой разрешить отложить его опрос до следующего репетиционного дня. По принятому в училище порядку подобные отказы допускались только в случае болезни. На мой вопрос о причине отказа, А. Кутепов, несколько сконфуженно, но, открыто смотря мне в глаза, тихо сказал мне, что во вчерашний вечер ему неожиданно представился случай быть в театре, и это помешало ему подготовиться. Меня поразила честность его ответа. Сколько учеников позволили бы себе на его месте "спасительную" ложь, сославшись на внезапную "головную боль"… Поэтому, в ответ на заявление А. Кутепова, я сказал ему, что, хотя формально я должен был бы поставить ему ноль, но я ценю правду его ответа, и буду спрашивать его в следующий раз. В следующий раз А. Кутепов блестяще выдержал "заложенную" репетицию.
Впоследствии, когда мы встретились с А. Кутеповым в эмиграции, он сам рассказал мне, что случай с отказом произвел на него большое впечатление. Он очень колебался, сказать ли правду или "защитную неправду". В училище порядки были строгие, и он рисковал полученным нолем испортить себе многое. Однако после долгой внутренней борьбы он все-таки решил сказать правду. Идя к моему столу, он был так уверен, что я отнесусь формально, и он получит свой "ноль".
Подобная моральная честность осталась у А.П. Кутепова и во всю его дальнейшую жизнь. И не она ли именно привлекала к нему сердца его подчиненных, товарищей и начальников?

Генерал Кутепов. Сборник статей. Париж, 1934