В.И. ДАЛЬ. ПИСЬМА К ДРУЗЬЯМ ИЗ ПОХОДА В ХИВУ. Ч.1.
"Русский архив", 1867. - Вып. 3
Походъ въ Хиву, предпринятый въ 1839 и 1840 годахъ, по мысли и подъ предводительствомъ Оренбургскаго военнаго генералъ-губернатора (гр.) Василія Алексѣевича Перовскаго, для обузданія хищныхъ Хивинцевъ, безпокоившихъ тамошніе предѣлы Россіи, -- почти вовсе у насъ неизвѣстенъ. О немъ долго ходили темные слухи, и не упоминалось ни единымъ словомъ въ Русской, всѣмъ доступной, печати. Только въ 1860 году, въ Чтеніяхъ общ. ист. и др. при имп. Моск. унив. (кн. I, стр. 147--166), появилось, сколько мы знаемъ, первое печатное извѣстіе объ этомъ достопамятномъ походѣ, въ статьѣ подъ заглавіемъ Военное предпріятіе противу Хивы. Статья эта очевидно составлена по бумагамъ подлиннымъ и содержитъ въ себѣ сжатое, но точное и дѣльное изложеніе всего хода дѣлъ. Цѣлью предпріятія, начатаго подъ видомъ посылки ученой экспедиціи къ Аральскому морю, было "смѣстить хана Хивы и замѣнить его надежнымъ султаномъ Кайсацкимъ, упрочить по возможности порядокъ, освободить всѣхъ плѣнныхъ, дать полную свободу торговлѣ нашей." На издержки отпущено 1,698,000 асс. и 12 т. червонныхъ. Въ походѣ участвовало 4 генерала, 14 штабъ-офицеровъ, и около 5,000 низшихъ чиновъ. Всѣ приготовительныя распоряженія отличались предусмотрительностью и надежностью, и однако шестимѣесячный походъ этотъ не удался въ томъ смыслѣ, что войска не достигли самой Хивы и принуждены были двинуться обратно вслѣдствіе чрезвычайныхъ снѣговъ и стужи, которая господствовала ту зиму: видно, замѣчаніе, что Русскіе всюду съ собою приносятъ холодъ, и тутъ оправдалось. Тѣмъ не менѣе цѣль предпріятія была достигнута: напуганный рѣшительными мѣрами нашего правительства Хивинскій ханъ Аллакулъ, въ Августѣ того же 1840 г. выслалъ въ Оренбургъ долгое время, томившихся у него въ плѣну и теперь одаренныхъ имъ около 500 человѣкъ Русскихъ; мало того, онъ разослалъ Фирманъ съ строгимъ запрещеніемъ брать или покупать Русскихъ и вредить чѣмъ либо Россіи. Вслѣдъ за тѣмъ Русскій купецъ Деевъ возобновилъ безпрепятственную торговлю съ Хивою. Такимъ образомъ не представлялось болѣе нужды предпринимать вторичный поискъ на Хиву, къ коему было готовились въ Оренбургѣ.
Мужество въ перенесеніи тяжкихъ лишеній и бѣдствій, коими ознаменовался Хивинскій походъ, составляетъ славу Русскаго имени, и мы искренно радуемся, что счастливый случай далъ намъ возможность познакомить читателей Русскаго Архива съ живыми подробностями этого смѣлаго и необыкновеннаго, по всей обстановкѣ своей предпріятія. У одного изъ участниковъ похода, нашего извѣстнаго писателя (бывшаго въ то время чиновникомъ особыхъ порученій при В. А. Перовскомъ), Владиміра Ивановича Даля, отыскалась снимочная тетрадь тонкой Китайской бумаги, на которой (по способу, дающему два подлинника вдругъ) сухими чернилами отпечатлѣлись письма, посыланныя имъ съ похода, къ роднымъ и знакомымъ. Приносимъ вашу благодарность многоуважаемому В. И. Далю за дозволеніе напечатать нижеслѣдующія выдержки изъ этой тетради.
П. Б.
I.
Рѣка Илекь, въ Зауральской степи, 1839 г. Ноября 25го.
Не ждали выотъ меня письма, и всего менѣе, можетъ, думали вечеромъ 25-го Ноября, что я сижу почти на открытомъ воздухѣ, въ кошомной кибиткѣ, при маленькомъ огонькѣ, въ кругу шести добрыхъ товарищей, на морозѣ, и пишу къ вамъ. Мы вышли въ походъ, идемъ войной и грозою на Хиву, эту дерзкую и вѣроломную сосѣдку, какъ названа она была въ приказѣ по корпусу. Путь далекъ, 1500 верстъ, идемъ зимою, и третьяго дня было 29® морозу; весь отрядъ верхомъ, всѣ на коняхъ, вьюки на верблюдахъ, ихъ до 12тысячъ. Метемъ бураномъ по и степямъ и въ Генварѣ должны быть на мѣстѣ. А когда воротитесь, спросите вы, по сродному вамъ добродушію и состраданію?-- Знаемъ, когда вышли, а именно 17 Ноября, а воротились скажемъ вамъ, когда воротилась. Холоду мы не боимся; говоримъ это не изъ хвастовства, а по опыту; взгляните только на насъ, и вы убѣдитесь, что мы не хвастаемъ. Стеганные, на верблюжей шерсти, куртки и архалуки, платье разнаго рода, на лебяжьемъ пуху, верхнее платье изъшкуръ молодыхъ жеребятъ, или оленьи, сибирскіе совики, киргизскіе дахи и ергаки; рукавицы и чулки козьяго пуху, изъ коего порядочные люди ткутъ столь извѣстныя вамъ кашемирскія шали,-- словомъ, все запасено, припасено, и несчастные стужа, холодъ, морозъ, словомъ, вся зима, не знаетъ, съ котораго краю приступиться. Не удивляйтесь этимъ кривымъ строкамъ; сердце пишетъ прямо, но морозъ-снѣговичъ беретъ свое, шаршавитъ по своему, а онъ у насъ,какъ видите, толмачемъ. Сидимъ на корточкахъ, въ теплыхъ кофточкахъ и совикахъ; писать не совсѣмъ ловко. Нужды нѣтъ: когда нибудь на досугѣ разберете. Вы скажете: Ахъ, Боже мой, какія страсти! за 1500 верстъ, верхомъ, зимой -- и прочее, и прочее. Ну, изволите видѣть, сыромъ въ маслѣ мы конечно не катаемся, равнымъ образомъ не льзя чтобы не было въ такомъ огромномъ отрядѣ безъ разныхъ безпорядковъ, недостатка, нужды -- ну придемъ домой и отдохнемъ, будемъ разсказывать ребятишкамъ своимъ и добрымъ пріятелямъ о похожденіяхъ своихъ и примѣчаніяхъ. Начинаютъ сей часъ разливать чай, а у насъ сегодня дневка -- позвольте мнѣ сперва налиться водой, какъ говорятъ моряки, а потомъ стану продолжать.
Пепелъ отъ пылающаго костра завалилъ до того писаніе мое, что у меня едва достало духу (т. е. Athem) отдуться отъ этой неумѣстной присыпки. Зорю пробили, все улеглось, потому что все устало, только часовые перекликаются вкругъ нашего стана, и верблюды изрѣдка протяжно рычатъ. Опишу вамъ, отъ нечего дѣлать, артель нашу, нашъ кошъ, какъ его технически называютъ. Насъ въ одной кибиткѣ, по четыре шага во всѣ четыре стороны (размѣръ вѣренъ, но кибитка кругла) насъ лежитъ, на одномъ и томъ-же войлокѣ, семь человѣкъ. Былъ осьмой, академистъ Штернбергъ, художникъ душой и тѣломъ, милый малый, о которомъ мы всѣ очень жалѣемъ -- но онъ, присоединившись къ нашему походу волонтеромъ, побылъ съ нами только три дня, и, раздумавъ дѣло еще во время, воротился. Онъ ѣдетъ въ Питеръ и потомъ вѣроятно въ Италію, гдѣ, говорятъ, нѣсколько теплѣе... Позвольте отогрѣть пальцы на огнѣ... Первый товарищъ нашъ и сожитель Чихачевъ, путешественникъ по званію и призванію, ein Resender von Profession, молодецъ, красавецъ, говоритъ на всѣхъ языкахъ какъ на своемъ, бывалъ въ Германіи и въ Испаніи, въ Алжирѣ, въ Мексикѣ, но не бывалъ еще въ Хивѣ и потому отправляется туда съ нами при сей вѣрной оказіи. Онъ говоритъ и распѣваетъ весь день Персидскіе стихи и прозу съ муллой нашимъ и съ переводчикомъ и этимъ бѣситъ втораго нашего товарища, естествоиспытателя Лемана. Докторъ Мобиць, который только по временамъ пытается войти въ число избранныхъ и пріютиться въ братскомъ и веселомъ теремѣ нашемъ, докторъ обыкновенно беретъ опять подъ мышку одинокую постель свою, состоящую изъ одной плохой кошомки или войлока, и отправляется въ одинокую кибитченку, гдѣ аптечная ступка съ пестикомъ обязаны принять на себя временно должность его товарища. Какъ быть, дѣло походное! Послѣдній товарищъ нашъ такой же чиновникъ какъ и я, съ тѣмъ только различіемъ, что у него совикъ (Самоѣдская оленья рубаха) изъ стараго, лѣтняго оленя, а у меня изъ лучшаго зимняго молодаго сосунка, и еще подбитъ лисой! Не повѣрите, что за раздолье такой кафтанъ, или салопъ, что ваши печи... Позвольте только правую руку отогрѣть, на лѣвой славная рукавица... Вотъ такъ... Пепелъ этотъ мнѣ очень надоѣдаетъ... Вообразите теперь палаточку, въ которой съ трудомъ только помѣщаются три человѣка, посадите туда или натолкайте ее биткомъ семью человѣками, живыми, вотъ какъ мы съ вами, одѣньте эти семь человѣкъ самымъ причудливымъ образомъ, Лапландцами, Самоѣдами, Алеутами, Киргизами, полу-Черкесами, полу-Калмыками, полу-Башкирами, полу-все что угодно, право всякаго роду и наряду найдется въ одеждѣ нашей по клочку...-- вообразите все это, и вы видѣте насъ. Прислушайтесь, и вы услышите Англійскій, Испанскій, Нѣмецкій и Французскій языки, Малоросійскія, Персидскія и Русскія пѣсни, Татарскій говоръ, а подлѣ, въ двухъ шагахъ, рычатъ скучные и жалкіе верблюды. Загляните, и вы увидите на рѣшеткѣ кибитки Черкесскую шашку, Испанскій, Толеданскій палашъ, казачью саблю, Персидскій, Индѣйскій, Турецкій кинжалъ; увидите сотню предметовъ скомканныхъ какъ въ мѣшкѣ, которымъ, для васъ, нѣтъ названья, потому что вы ихъ не видывали и не знаете, хотя мы здѣсь не можемъ безъ нихъ обойтись. Положимъ, вы поймете, если я скажу, что тутъ стоитъ котелокъ, таганъ, баклашка, но что вамъ въ томъ, если я скажу, что тутъ навалены торсуки, сабы, треноги, курджуны {Переметная сума.}, и проч.? А между тѣмъ это наше хозяйство.... Позвольте мнѣ теперь поворотиться на другой бокъ: у меня спереди Покровъ, а сзади Рождество, т. е. тутъ огонь, а тамъ морозъ... Хотите ли теперь взглянуть среди дня на караванъ нашъ? Вообразите снѣжную степь, по которой видимо-невидимо, сколько глазъ займетъ во всѣ стороны, все верблюды съ огромными вьюками, гора горой, все вьюки и верблюды, а по сторонамъ прикрытіе: казаки, артиллерія и пѣхота... На этомъ словѣ вчера остановился. Сегодня, 26-е, въ воскресенье опять дневка; мы сошлись тутъ, всѣ четыре отряда вмѣстѣ, и теперь пойдемъ въ полномъ составѣ, дружно и густо, чтобы никто не могъ обидѣть, чтобы быть сильнѣе всякой силы кромѣ Божьей, на которую душой и сердцемъ уповаемъ. Онъ выведетъ насъ отселѣ черезъ 7, 8 мѣсяцевъ, или скорѣе, коли Ему угодно, и мы заживемъ опять новою жизнью, вдвое оцѣнимъ домашній бытъ и домашнее благо свое.
II.
5 Декабря 1839. Биштамакъ.
Сегодня 6 Дек., большой и благодатный праздникъ: мы справляемъ его на Биштамакѣ, верстахъ въ 270 отъ Оренбурга; слѣдов. шестую долю пути своего кончили, прошли, и прошли благополучно. Скажу вамъ, милые мои, съ тѣмъ чтобъ это осталось между нами, что у насъ нынѣ 31 1/2градусовъ, и что порядочный морозецъ, какъ говорятъ Уральцы, прохватываетъ ровно огнемъ. Впрочемъ, по совѣсти, мы еще ни разу не зябли, и въ цѣломъ отрядѣ нѣтъ ни одного человѣка съ ознобами, за исключеніемъ одного старика Киргиза. Больныхъ, коихъ болѣзнь можно бы приписать походу, также нѣтъ; простудныя и другія случайныя болѣзни и нѣсколько вновь открывшихся хроническихъ. Сижу и пишу теперь въ кибиткѣ, въ общей нашей такъ называемой каютъ-компаніи, и пишу при 30® слишкомъ морозу, безъ перчатокъ, и руки ничуть не зябнутъ: у насъ желѣзная печь. Путемъ доселѣ всегда было сѣно и дрова. Сѣно покупали у Кайсаковъ, которые по Илеку удивительно много накосили сѣна; дрова мѣстами тальникъ и другой кустарникъ, а въ помощь ему и кизечекъ, коими насъ также иногда снабжали аулы. Впрочемъ, въ такую бѣду, какъ сегодня, горитъ все, даже свѣжій навозъ изъ подъ верблюдовъ; этому въ городѣ трудно повѣрить. Посадилъ бы я еще прихотливаго жителя городскаго въ нашу кибитку, такого, которому дуетъ и несетъ изо всякаго угла и окна, и прихоти бы исчезли. Спасительное дѣло для насъ, что В. А. {Эти буквы (здѣсь и вездѣ ниже) означаютъ (гр.) В. А. Перовскаго.} завелъ на свой счетъ общественную трапезу и большую кибитку, въ которой всегда огонекъ: безъ этого мы бы замерзали каждый по одиночкѣ въ своемъ углу, потому что невозможно на каждаго отдѣльно запастись дровами, и нельзя было бы даже ставить для каждаго по одиночкѣ чай. Кайсаки въ походахъ и поѣздкахъ своихъ всегда раздѣваются на ночь до нага: они увѣряютъ, что это гораздо теплѣе, если только хорошо завернуться и укрыться. Я доселѣ, въ продолженіи 19-ти ночей, только два раза не раздѣвался; я нахожу, что дѣйствительно раздѣвшись гораздо теплѣе, и сегодня напр., при этой стужѣ, я спалъ въ мѣшкѣ своемъ, накрывшись тулупомъ и кошмой, какъ у Бога за пазухой. Конечно тамъ, гдѣ по ночамъ могутъ быть внезапныя тревоги, это не удобно: тамъ раздѣваться нельзя. Признаюсь, я никогда не думалъ, что, одѣвшись хорошо, можно до такой степени хорошо переносить такую стужу; я, увѣряю васъ, не зябъ еще ни разу. Ночью въ юлламѣ (кибиткѣ нашей) никогда не горитъ огонь, а шесть человѣкъ грѣютъ другъ друга прекрасно. Вотъ вамъ цѣлая страница о холодѣ, о морозѣ, о теплѣ, объ огнѣ и прочее. Поговоримъ о другой, не менѣе важной, статьѣ: это обѣдъ, чай и проч, Мы выступаемъ каждый день съ разсвѣтомъ, иногда немножко прежде; становимся въ 2часа, потому что дни коротки, а скотинѣ, и въ особенности верблюдамъ, которые ночью не ѣдятъ, надо покушать. Такимъ образомъ, прошедши 15--23 верстъ, распускаемъ верблюдовъ и лошадей на тебеневку; верблюды наѣдаются въ 1 1/2, 2 часа, въ томъ ихъ пригоняютъ и укладываютъ на кошмы, расчистивъ напередъ снѣгъ; кони остаются на всю ночь въ полѣ: лошадь не жуетъ жвачки и потому не можетъ наѣдаться въ такое короткое время. Между тѣмъ, какъ только пришли мы на мѣсто, раскидываютъ живо двѣ кибитки, генеральскую и вертепъ, какъ мы его называемъ, каютъ-компанію, или общественную: ставятъ самоваръ, наливаютъ чай и завариваютъ сбитень; мы грѣемся и пьемъ, между тѣмъ, часамъ къ семи или восьми, поспѣваетъ обѣдъ: щи, супъ и другое блюдо -- каша, или капуста, селянка, баранина, говядина, а иногда, какъ вчера и третьяго дня, жеребятинка, которая, мимоходомъ сказать,очень хороша, какъ самая лучшая, кормленая мягкая говядина. Пообѣдавши принимаемся опять за чай да за сбитень; у кого есть дѣло, бѣгаетъ, хлопочетъ по отряду и прибѣжавши въ сборную нашу похлопываетъ рукавицами и кричитъ: чаю, сбитню! Часовъ въ 8, а много въ 9, все залегло уже спать. Встаютъ въ 3 часа: весь лагерь просыпается, начинается крикъ, шумъ, бѣготня, кони ржутъ, верблюды рычатъ; это бываетъ вслѣдъ за генералъ-маршемъ, въ 3 часа; въ 6 барабанъ бьетъ сборъ, вьючатъ, сымаютъ кибитки и выходятъ, напившись разумѣется чаю, и нахлебавшись жиденькой кашицы. Такъ тянемъ мы день за день, время уходитъ, -- и скоро, скоро пролетятъ ее только эти полгода, но и много другихъ полугодовъ и годовъ....
Надобно вамъ однако же разсказать плачевную и непріятную продѣлку: на дняхъ у насъ одного солдата разстрѣляли. Какъ быть! онъ ушелъ съ часовъ, покинувъ ружье, потомъ бѣжалъ, укралъ другое ружье, и пр. Бремя военное, опасное, пѣхота чрезмѣрно избалована, необходимо было показать примѣръ, для острастки. Къ счастію, такъ по крайней мѣрѣ я сужу по своимъ чувствамъ, казненный бѣднякъ былъ до того глупъ и тупъ, что по видимому вся ужасная церемонія эта, причащеніе и отпѣваніе заживо, не сдѣлали на него никакого впечатлѣнія; -- а смерть всякая одинакова, и скорая смерть лучше медленной и томительной. Во всякомъ случаѣ не льзя было не наказать виноватаго тѣлесно, и такъ, что онъ бы можетъ быть на всегда былъ калѣкою, а можетъ быть и умеръ бы; по этому -- спокойной ему ночи и благодатнаго утра!
Маркитантъ нашъ, Зайчиковъ, или Деевъ взялъ съ собою пару добрыхъ собакъ, и мы уже затравили шесть лисицъ и волка. Для перемѣны и это забава. Леманъ очень прилежно ловитъ мышей. Ханыковъ спитъ отлично хорошо и занялъ постоянное мѣсто въ каютъ-компаніи противъ печки; одѣтъ онъ въ огромный, мохнатый совикъ свой и лѣтнюю легонькую шапочку на кожѣ: онъ не можетъ одѣвать тепло голову. Я постоянно одѣваюсь въ стеганную куртку и шаровары, или въ лебяжью, а сверху совикъ Штернберга и шапку, столь извѣстную, изъ бѣляка (тюленя), которая, помните?-- надѣвается отъ маковки и по самыя плеча. Говоря о болѣзняхъ, забылъ я упомянуть, что у насъ было уже человѣкъ шесть больныхъ Сибирской язвой, не смотря на морозъ; человѣка два умерли. Страшная, непонятная болѣзнь, и странно, что она открылась теперь, въ такую жестокую стужу! Всѣ тѣ, которые пришли во время и можно было хорошо вырѣзать язву, остались живы.
Сей часъ всѣ пошли на молебствіе, 10 часовъ утра, а я остался, потому что надобно еще написать кой какія бумаги... Сижу въ теплой кибиткѣ В. А., гдѣ стоитъ большая кухонная печь, и сижу тепло: въ кибиткѣ этой теперь на полу 15®, на столѣ 4®, а на вышину головы 22® В. А:. теперь здоровъ; у него было разболѣлись глаза, и признаюсь, я за него боялся: какая возможность пользовать ихъ при такихъ обстоятельствахъ? Теперь, отъ стужи внѣ и жару внутри кибитки, у него высыпало и обметало лицо, и вслѣдъ за тѣмъ глазамъ стало гораздо легче. Было у насъ нѣсколько человѣкъ больныхъ жабою, angina tonsilaris, но омеопатія, пріемъ белладоны устраняла болѣзнь каждый разъ въ теченіи нѣсколькихъ часовъ. Сегодня у насъ походный обѣдъ великолѣпный, четыре кушанья, шампанское и проч. Между тѣмъ все таки обѣдаемъ, какъ и прежде, стоя и походя, въ деревянныхъ чашкахъ, кто гдѣ и какъ умудрится. Къ вечеру будетъ обильная либація и пуншація, по русски: благородная попойка, въ общемъ собраніи, за здравіе Царя, за котораго идемъ драться. Прощайте.
III.
Декабря 8-го 1839 г. 12 верстъ отъ Биштамака.
Здравствуйте еще разъ. Пишу на скучной и невольной дневкѣ, послѣ жестокой стужи, которую всѣ мы перенесли удивительно хорошо, потому что право даже почтя не зябли; принуждены были сегодня остановиться и простояли сложа руки цѣлый день: буранъ; мететъ такъ, что свѣту Божьяго не видно, и притомъ --22®, слѣдовательно идти невозможно; а я, стоя на колѣняхъ, какъ провинившійся школьникъ, пишу въ теплой кибиткѣ В. А. и могу писать не отогрѣвая рукъ, потому что висящій предо мною тепломѣръ показываетъ 3. Это уже такъ тепло, что изъ рукъ вонъ! Небо пасмурное, солнце плаваетъ въ какомъ-то полупрозрачномъ сумракѣ, блѣдное, не окраенное; кони стоятъ въ мерзлыхъ кожанныхъ попонахъ какъ въ латахъ, повѣсили головы и ждутъ овсеца, гривы сбиты въ ледяныя сосульки, клочья снѣгу покрываютъ хребетъ; верблюды лежатъ какъ мертвые на подстилкахъ своихъ, одинъ подлѣ однаго, какъ тюки, какъ огромные связки или чемоданы, жуютъ и пережевываютъ вчерашнее, а сегодня Богъ дастъ! Нельзя было даже выгнать ихъ на тебеневку: буранъ, того и гляди, загонитъ ихъ Богъ вѣсть куда, да и ѣсть не станутъ, а столпятся въ кучу и пойдутъ по вѣтру. Все поле укрыто шатрами, запорошенными бѣлымъ снѣгомъ; дымокъ вырывается тутъ и тамъ изъ боковой щелки между кошмъ, и вихорь уноситъ его и мгновенно развѣваетъ, какъ глотокъ табачнаго дыму, пущенный на вѣтеръ. Тутъ и тамъ подымаютъ верблюда со спокойнаго ложа его; мохнатый Байсакъ взгромаживается самъ-другъ на четвероногій горбъ этотъ и отправляется за кустарникомъ, на бурьяномъ, верблюдъ жалобно рычитъ и просится въ свою епаленку, т. е. на кошму; казаки и солдаты, должностные, бѣгаютъ закутанные съ ногъ до головы, мелькаютъ между кибитокъ и похлопываютъ махнушками своими, рука объ руку. Уралецъ глядитъ молодцомъ, отвѣчаетъ, если спросите холодно ли, "не больно морозно, ваше бл-діе, терпѣть можно". Жалкій служивый линейныхъ баталіоновъ глядитъ, съ позволенія сказать, бабой: наушники, налобникъ и наличникъ его обмерзли кругомъ цѣлою бахромою сосулекъ. Въ двухъ мѣстахъ въ эту минуту раздаются пѣсни; вплоть у кибитки, гдѣ я пишу, поютъ штабные господа наши въ буфетѣ или каютъ-кампаніи, поютъ разладицей и каждый своя, -- а тамъ подальше, человѣкъ двѣнадцать Уральцевъ затягиваютъ согласно: "Охъ ты милый мой, милъ сердечный другъ". Вотъ вамъ весь бытъ нашъ: пусть Штернбергь, измѣнникъ, его нарисуетъ. Чтобы согрѣть маленько воображеніе ваше, скажу еще, что вчера прибыли на Биштамакъ къ намъ 50 дровней съ дровами изъ Орска, а сегодня часть дровянаго транспорта, посланнаго въ догонку изъ Илецка. Всего ихъ до 500 верблюдовъ; но караванъ подъ командой извѣстнаго Грозненскаго батыря, Оренбургскаго войска хорунжаго Петрова. Это тотъ самый, который сидѣлъ недѣли двѣ на гауптвахтѣ за то, что неловко или неосторожно, какъ самъ онъ говоритъ, неострожно снялъ съ лошади одного строптиваго Киргизскаго старшину, сломивъ ему руку и ногу. Но караванъ, сказалъ я, сбился заплутался ночью, когда его захватилъ буранъ, и прибываетъ сегодня по часамъ. На Биштамакѣ было сѣна довольно; здѣсь также, и ты уже запасаемся дней на 12--14, до Эмбскаго укрѣпленія. Невыгода ваша, въ сравненіи съ купеческими караванами велика: въ караванѣ всякій хозяинъ идетъ съ верблюдами своими, бережетъ ихъ, холитъ, разгребаетъ подъ ними снѣгъ, подстилаетъ имъ кошмы; всякій выходитъ какъ успѣлъ навьючить, не дожидаясь никого; а у насъ солдатъ говоритъ: чортъ дери верблюда, былъ бы живъ я! И не смотря, ни на какой присмотръ, верблюды иногда терпятъ безъ нужды горе, колѣютъ и гибнутъ. У насъ идутъ военнымъ порядкомъ: правая колонна, лѣвая колонна, въ срединѣ паркъ, артиллерія, штабъ, авангардъ, аріергардъ,который подбираетъ отсталыхъ, и все это должно сняться вдругъ, а вьючится исподоволь: верблюды лежатъ завьюченные часа по три и ожидаютъ неготовыхъ, а это тяжело. Сверхъ того, караваны мѣняютъ усталыхъ верблюдовъ на пути и размѣниваютъ ихъ на обратномъ слѣдованіи. Всего этого намъ нельзя дѣлать, и не смотря на все это, мы придемъ благополучно, сдѣлаемъ что приказано и воротимся къ своимъ. Всякій изъ насъ убѣжденъ въ необходимости и въ пользѣ этой мѣры, что крайность заставила правительство наше поднять на этихъ воровъ копье и штыкъ; всякій идетъ охотно, не только по долгу, но и по убѣжденію.
Шесть часовъ. Бьютъ зорю. Снѣгъ хруститъ за кибиткой. Буранъ стихаетъ. Я выглянулъ за двери и велѣлъ ставить чай, и пожалѣлъ, что Штернберга нѣтъ съ нами. Лунный свѣтъ сверху, зарево огней снизу, а въ срединѣ лазоревая тьма. На землѣ кипитъ еще кровь ваша, выше земли тьма, для насъ непроницаемая, еще выше свѣтъ, а какой, можно только иногда догадываться, когда душа безотчетно къ нему стремится и его пугается. Но какая это догадка? Догадка слѣпаго о цвѣтѣ молока, по разсказу поводатаря, что оно походятъ цвѣтомъ на гуся, котораго слѣпой также знаетъ только ощупавъ руку поводатаря, согнутую клюкой для изображенія гуся!.... Хозяйство мое не слишкомъ озабочиваетъ и безпокоитъ меня.... Вообще слава Богу, все идетъ довольно дружно, живутъ большею частію но людски, а это, ей Богу, не бездѣлица. Мы сидимъ въ одномъ мѣшкѣ, и грызться, коситься и отплевываться тѣсно. Заканчиваю на сегодня, въ другой разъ болѣе; тѣсно, и генералъ Молоствовъ пришелъ, совѣстно занимать у него мѣсто, а я пишу на его кровати.
Продолжаю 9 Дек. Сидимъ вкругъ огонька. Чихачевъ разсказываетъ, какъ онъ, близь Квито, въ Коломбіи, долженъ былъ проходить каждый разъ черезъ экваторъ, чтобы спросить стаканъ воды, т. е. черезъ черту, которую Lacondamine {Извѣстный ученый путешественникъ.} провелъ. В. А. также вошелъ сей часъ и забавлялся долго, слушая громкіе споры веселой братіи, которая его не замѣчала. Благородный, душевно уважаемый мною Молоствовъ, который теперь командуетъ нашей колонной, сидитъ, насунувъ мягкую казачью шапку на брови и дремлетъ, сей часъ спѣлъ онъ намъ солдатскую пѣсню и затихъ: онъ сердечный усталъ, проработавъ весь день. Чихачевъ сдѣланъ попечителемъ госпиталя. Я по крайней мѣрѣ числюсь секретаремъ и гофмаршалосъ. Одинъ Ханыковъ благоденствуетъ въ бездѣйствіи, постоянно засѣдаетъ въ огромномъ совикѣ своемъ и въ лѣтней фуражечкѣ предъ огонькомъ, на стулѣ, на первомъ мѣстѣ, и не встаетъ ни въ какомъ случаѣ съ мѣста, чтобы его не заняли, а зоветъ Курумбая, который въ цѣломъ отрядѣ вошелъ уже въ пословицу. Разговоръ идетъ объ акцизѣ, откупѣ, налогахъ, монополіи.
10-го Декабря. Сегодня вышли въ 1/2 5-го и пришли на мѣсто рано, въ 1/2 11-го, на рѣчку Таласъ-бай, которая течетъ омутами, пропадаетъ подъ землей и снова выходитъ. Это одинъ изъ пяти притоковъ р. Илека, который составляется у Бишъ-тамака пятью рѣчками, Бишъ-тамакъ зеачитъ пять устьевъ. Сегодня утромъ было болѣе 30®, теперь 28®; при всемъ томъ, слава Богу, мы не зябнемъ. Сажу теперь у желѣзной печи въ каютъ-кампаніи, пишу на стулѣ, стоя на колѣняхъ. До Эмбы осталось намъ 6--8 дней ходу, потомъ до Усть-Урта двѣ недѣли, до Теть-Урту столько же -- и пришли! Надобно же надѣяться, что жестокіе морозы прекратятся, и погода установится потеплѣе. Я, откровенно говоря, самъ удивляюсь, что все это намъ такъ хорошо съ рукъ сходитъ и что мы живемъ припѣваючи при постоянной стужѣ въ 20--30 градусовъ. Ночь довольно тихая; бьютъ зорю -- слышны только оклики часовыхъ и позывы того или другаго къ корпусному командиру. Знаете ли что? Въ лагерѣ трудно иногда доискаться того или другаго,-- этотъ полевой и подвижной таборъ становится каждый день на новое мѣсто, улицъ и переулковъ нѣтъ, по этому заведено разъ навсегда, во всѣхъ походахъ, что начальникъ зоветъ подчиненнаго просто во весь голосъ изъ своей кибитки, и кричитъ: передавай! Въ одну минуту весь лагерь оглашается именемъ того, кого ищутъ, съ прибавленіемъ къ кому -- и всякаго легко отыскать. Больныхъ у насъ многонько; все лихорадки и горячки, 3--4 озноба, не значительныхъ впрочемъ; поносы, нѣсколько возобновившихся хроническихъ болѣзней. Старикъ Молоствовъ захворалъ, говорятъ, что худо переноситъ сильную стужу; у В. А. глаза совсѣмъ поправились, слава Богу. Изъ насъ нѣтъ ни одного больнаго, только Иванинъ захворалъ, потому что хотѣлъ непремѣнно поставить на своемъ и вытерпѣть весь походъ въ одномъ тепломъ сюртукѣ и холодной шинели верблюжьяго сукна; я его много уговаривалъ, но онъ увѣрялъ, что ему тепло. Дѣлаютъ чай: еслибъ вы увидѣли этотъ сбродъ пестрыхъ, цвѣтныхъ, полосатыхъ, одноцвѣтныхъ и всякаго калибра халаты, куртки, шпенсеры, сертуки, черкески, казакины, чекмени и чекменьки, увѣряю васъ, что это стоитъ кисти Штернберга, особенно если бы онъ не упустилъ разнообразные шапки, кушаки, пояса, платки, шали, косынки и пр. "Оселъ въ квадратѣ" восклицаетъ въ эту минуту Ханыковъ "что я не взялъ съ собою перины!" Надо вамъ сказать, что ему Курумбай стелетъ каждый день семь ковровъ, семнадцать кошмъ и полстей, подушки, тулупы, шубы, но ему, Сарданапальской душѣ, всего этого мало! Онъ и теперь, какъ обыкновенно, занимаетъ мѣсто предсѣдателя передъ топкой желѣзной печки и куритъ изъ черешневаго чубука своего талежникъ въ оглоблю. Да, у Волженцова, молодаго казака, который взятъ нами для съемки шкуръ и проч., у него сѣла на подбородокъ Сибирская язва; вырѣзали, присыпали во время, и все прошло благополучно; онъ здоровъ. Доброй ночи.
21-го Дек. на Эмбѣ, въ укрѣпленіи нашемъ Алы-Якши, что значитъ по-Русски: доброе имя. Ура! 500 вер. прошли; не успѣемъ оглянуться какъ пройдемъ и еще столько, да полстолько, да еще одну версту -- и пришли. Зима жестокая; 16® у насъ ни почемъ, что называется тепло, если только нѣтъ вѣтру. Только два дня было у насъ 10® и въ полдень еще меньше, теперь снова наладилъ морозъ-снѣговичъ 16, 18, 20, 25. Благодаря Бога, все удивительно благополучно, всего не болѣе человѣкъ десяти познобили себѣ пальцы или персты на ногахъ; никто не замерзъ, и одинъ только отморозилъ ногу, да и то такъ, что по всей вѣроятности она еще будетъ цѣла. Вы заботитесь обо мнѣ: говоря по совѣсти, положивъ руку на сердце, я со времени выхода изъ Оренбурга не зябь, не только не подвергался опасности отморозить руку или ногу. Многіе познобили себѣ носы, щеки, это правда, и у многихъ наростаетъ на лицѣ другая и третія шкура; но я невредимъ доселѣ и приписываю это осторожности своей. Многіе чрезвычайно легко одѣты; увѣряютъ, что теплѣе одѣваться тяжело и пр. Я совсѣмъ съ этимъ не согласенъ; я одѣтъ очень тепло и притомъ легко сажусь на лошадь, двигаю руки и ноги безъ затрудненія. Не заботьтесь также объ утратѣ знаменитаго совика моего, которому нѣтъ подобнаго во всей поднебесной, или по крайней мѣрѣ въ нашемъ отрядѣ. Совикъ Штернберга также довольно одолжителенъ, и лебяжья куртка, которую я еще покрылъ верблюжьимъ сукномъ и не спускаю съ плечь, грѣетъ какъ печь. Вы все хотите подробностей, велите избѣгать общихъ мѣстъ и замѣчаній! Вотъ они вамъ, не скучайте, сами на нихъ напросились. Ханыковъ, получивъ имя Сарданапалъ-паши, съ минуты прибытія нашего на Эмбу, переселился въ укрѣпленіе къ астроному Васильеву, и мы его больше не видимъ. Сегодня несчастный Курумбай его потащилъ туда на плечахъ своихъ, семисаженную кошму, ковры, подушки и всю спальную сбрую. Верблюдовъ угнали верстъ за 10 на тебеневку; поэтому Курумбай долженъ былъ взять на себя ихъ обязанность, а постель Ханыкова право составляетъ хорошій вьюкъ. Васильевъ опредѣлилъ широту и долготу Аты-якши: 3 1/2 градуса южнѣе Оренбурга и 2 1/20 восточнѣе. Это стало быть широта винограда, кипариса и почти даже винныхъ ягодъ и оливки, -- а у насъ снѣгъ завалилъ все, буранъ свищетъ, и трескучій морозъ погоняетъ рьяныхъ коней, коней своихъ во всю Ивановскую и собрался, кажется, гнать насъ до самаго нельзя. Боялись, что мало будетъ снѣгу: что впередъ Богъ дастъ, а именно на Усть-уртѣ и здѣсь небесной манны этой въ волю. Она насъ питаетъ: уже много разъ ночевали мы безъ воды. Далѣе: Леманъ усердно распарываетъ мышей и въ Самоѣдской ермолкѣ своей много походитъ на папу Пія ѴІІ-го. Чихачевъ, какъ попечитель больницы, много хлопочетъ и до того заботится о лошадяхъ своихъ, что идетъ всегда 3/4 перехода пѣшкомъ и не спитъ ночь, навѣдываясь по часту, хорошо ли ихъ кормятъ. Теперь мы опять у сѣна, а нѣсколько дней кони голодали и отрывали бѣдный кормъ подъ глубокимъ снѣгомъ. Сегодня считали и пересчитывали всѣхъ верблюдовъ, осматривали, много ли плохихъ, негодныхъ вовсе и хорошихъ: почти пятая часть оказываются негодными и должны быть выписаны въ инвалиды. Это досадно: подновить ихъ нечѣмъ! Далѣе: Мулла будетъ скоро разстриженъ, поступаетъ въ войско, съ чиномъ урядника и черезъ два три дня произведенъ будетъ въ хорунжаго: честолюбіе морозитъ и убиваетъ насъ, а дивизіонъ 1-го казачьяго полка портитъ кровь, взвариваетъ желчь и заставляетъ говорить печенкой вмѣсто легкаго. Мулла ретивый и честный, надежный парень. Смѣшитъ онъ насъ, когда завернувшись вечеромъ въ огромную кошму свою, занимаетъ мѣсто за троихъ, и если кто начинаетъ ссориться съ нимъ и требовать, чтобъ онъ легъ поубористѣе, поумѣстительнѣе, то кряхтитъ, стонетъ и притворяется больнымъ. За это ему столько достается, что онъ увѣряетъ и божится, что дѣлаетъ это во снѣ и самъ того не помнитъ. Мы впрочемъ раздѣлились на двѣ юлламы: шестерымъ тѣсно, нельзя разводить огня. Теперь мы стоимъ въ одной три, въ другой четыре человѣка, лежимъ просторно и разводимъ огонекъ. При томъ нѣкоторые изъ сотоварищей нашихъ негодовали на беззаботность другихъ, которые отнюдь не хотятъ похлопотать даже за себя и предоставляютъ это занятіе любителямъ. Мулла, Ивановъ, Чихачевъ и я въ одной юлламѣ, а въ двухъ шагахъ отъ насъ Леманъ, Ханыковъ и корнетъ Шоттъ, ординарецъ В. А. Впрочемъ артель наша не раздѣлилась: кони, люди и верблюды остались подъ вѣденіемъ Иванова, а мулла произведенъ въ чай-баши, и разливаетъ въ кибитченкѣ нашей чай. Знаете ли, какъ хорошо посидѣть вокругъ огонька и пить чаекъ!
Въ укрѣпленіи гарнизонъ живетъ въ довольно опрятныхъ и удобныхъ землянкахъ, но воздухъ въ нихъ спертый, нездоровый и ничѣмъ не можетъ быть исправленъ. В. А. покупаетъ у здѣшнихъ Кайсаковъ нѣсколько кибитокъ съ тѣмъ, чтобы помѣстить въ нихъ часть больныхъ и здоровыхъ. Я также согласенъ, что въ кибиткахъ, съ огоньками, жить гораздо здоровѣе. Кайсаки всѣ кочуютъ спокойно на своихъ мѣстахъ, ничего не боятся, и доселѣ ихъ никто не тронулъ волоскомъ. Старый хрѣнъ Юсунъ Кулановъ явился съ просьбою, чтобы камышъ на зимовьѣ его, верстахъ въ 8 отсюда, былъ пощаженъ. Вѣроятно просьбу его исполнятъ, хотя для насъ это очень неудобно.
