Приобрести книгу в нашем магазине

В 1941-м году мне пришлось побывать в колхозе Болотное в пас­хальные дни.

Незабываемо впечатление от этой колхозной Пасхи...

 

Встреча с колхозницами в городе

 

Накануне этой поездки я встретил в своем городе двух колхозниц:

они приехали погостить к своим сыновьям. Одна колхозница из Ор­ловской, другая из Курской области. Возвращаясь домой, в колхоз, женщины были опечалены тем, что в этом городе им ничего не уда­лось купить для своих детишек: ни обуви, ни одежды.

 

Но зато им случайно посчастливилось найти там другую радость:

недалеко от города, в маленьком селе, каким-то чудом сохранилась действующая церковь. Священник-старичок жил в селе и регулярно совершал богослужение в церкви.

 

Колхозницы рассказывали, что в их родных краях, в Орловской и Курской областях, не осталось ни одной открытой церкви. Со времен коллективизации все они закрыты. Одни используются в качестве кино, складов, а другие — снесены, уничтожены.

 

С тех пор деревенские жители могли молиться только в своих ха­тах. В колхозах нет у них ни хлеба ржаного, ни хлеба духовного.

 

И вот теперь, услышав об отрытом храме, колхозницы пошли туда, за несколько километров. Там, в торжественной обстановке храма, они усердно молились. Перед иконой Христа, призывающего к себе всех обездоленных и страдающих: «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас», — колхозные великомученицы придали к ногам Христа, выплакали свое горе, «помолились всласть». И легче и светлее стало на душе у этих страдалиц...

{290}

 

Много ли осталось верующих в Советском Союзе?

 

Может быть, эти верующие женщины являются исключением? Нет, верующие составляют огромное большинство в колхозной де­ревне. Я видел это в Болотном и во многих других деревнях: в хатах есть иконки, крестики, люди молятся у себя дома.

 

Верующие и во всем Советском Союзе до войны составляли пре­обладающую по количеству группу.

 

Советская власть сама убедилась в этом. В 1937 году, во время все­общей переписи в Советском Союзе, правительство включило в опрос­ный лист вопрос о вероисповедании. Итоги этой переписи советское правительство не опубликовало: все сведения были неблагоприятными для него. Но «слухами земля полнится». Особенно в Советском Союзе.            По этим устным сведениям, итоги переписи установили факт, что ве­рующие составляют большинство населения в советском государстве.

 

Эти итоги особенно показательны в свете двух фактов. До момента переписи советская власть двадцать лет вела широкую и усиленную атеистическую пропаганду. После коллективизации почти все церкви в стране были закрыты и почти все духовенство было отправлено в лагери. Следовательно, население Советского Союза сохранило веру, вопреки многолетней государственной пропаганде и без помощи духо­венства.

 

Храмы в городах

 

В период «ликвидации кулачества» советское правительство лик­видировало и духовенство. Конфискуя все имущество крестьян, ку­старей и торговцев, большевистская власть конфисковала и все цер­ковные здания и имущество, закрывая храмы.

 

Храмы закрывались повсеместно, начиная от столицы и кончая самыми маленькими селами.

 

В Москве, например, не было сделано исключения даже для глав­ного столичного собора, Храма Христа Спасителя. Храм был закрыт, хотя в нем совершал богослужение руководитель «живой церкви», той Церкви, которая признала советскую власть и относилась к ней лойяльно.

 

{291} Сталин и Каганович, разрабатывая в это время план превращения Москвы в образцовый социалистический город, в столицу будущего Всемирного Коммунистического Государства, решили, что именно на этом месте, где стоял Храм Христа Спасителя, должно быть построено самое грандиозное, роскошное и красивое здание в мире: Дворец Сове­тов, с гигантским памятником Ленину на его вершине.

 

По личному приказу кремлевских диктаторов, Храм Христа Спаси­теля был разрушен. На его месте был уже заложен фундамент для Дворца Советов. Но потом, из-за германо-советской войны строитель­ство этой «Кремлевско-Вавилонской башни» было приостановлено, а потом совсем отложено... Впоследствии на месте этого храма был устроен купальный бассейн...

(Дополнение: ldn-knigi; 10 сентября 1839 года митрополит Филарет (Дроздов) совершил торжественную закладку   храма  „Христа Спасителя„. Он строился 44 года на добровольные народные пожертвования. Поистине вся Россия любовно вкладывала в него душу. Даже в самых бедных крестьянских семьях откладывали "копеечку" в кружку для сбора пожертвований на строительство общерусского храма. Его продолжали возводить и в самые нелегкие для страны годы.

Храм расписывали художники Г. Семирадский, В. Суриков, Ф. Бруни, В. Верещагин, К. Брюллов, И. Крамской. Скульпторы А. Логановский и А. Рамазанов выполнили замечательные горельефы на сюжеты из Ветхого Завета и русской истории. В обходной галерее помещались 177 мраморных плит с именами Георгиевских кавалеров и с описанием главнейших сражений 1812 года - храм стал настоящим музеем Отечественной войны, и его недаром называли "хранителем русской славы".

Уникальный иконостас был выполнен в форме восьмигранной шатровой часовни с главками наподобие собора Василия Блаженного. Огромное внутреннее пространство под куполом символизировало Красную площадь - центр Москвы и всей России, хранимой под сенью „Христа Спасителя„.

В мае 1883 года храм „Христа  Спасителя„ был освящен и с тех пор стал символом Москвы. Его идея была так глубока и так понятна русскому сердцу - он воочию напоминал, что Россия, не раз находясь на краю гибели в час страшных испытаний, была хранима Богом и спасалась от неминуемой гибели именно тогда, когда оставалась одна только Вера в спасение.

Со златоглавым наследием прошлого не могли примириться новые правители Кремля. Еще в 1924 году родилась идея разрушить этот храм, чтобы на его месте поставить памятник Ленину. По личному распоряжению Сталина  в 1931 году храм был предназначен к сносу для строительства на его месте "главного здания страны" - Дворца Советов по проекту архитекторов Б. Иофана, А. Щуко и Г. Гельфрейха. Храм должна была заменить гигантская башня, увенчанная колоссальной статуей Ленина. Общая высота сооружения составила бы 415 метров - оно должно было стать самым высоким не только в Москве, но и во всем мире.

Источник: http://www.moskva.ru/guide/churchs/hrhrspas2r.html; ldn-knigi)

 

Подобным примерам и неумолимым приказам Кремля следовали все местные органы власти.

И во всех провинциальных городах и селениях было то же, что было в Москве и о чем рассказывали старушки из Орловской и Кур­ской областей: все храмы были закрыты.

Некоторые из этих провинциальных храмов были закрыты, забиты и пустовали.

Другие были заняты советскими учреждениями: складами, кино и т. п. Иные храмы были разрушены и на их месте красовались пусты­ри с бурьяновыми зарослями.

Было немало храмов и полуразрушенных. Местные органы власти начали разбор некоторых больших храмов на кирпич: разрушили купола, часть стен. А потом пришли к заключению, что добыча кир­пича по этому методу нерентабельна: не оправдывает расходов по раз­борке храмов.

И после этого разборка храмов была приостановлена. Такие полуразрушенные храмы со снятыми куполами и полуразвален­ными стенами, готовые рухнуть на проходящих, — стояли в ряде го­родов и селений Советской Империи, как памятники безумного варвар­ства современных коммунистических Геростратов...

 

О таких «памятниках культурной революции» была сочинена по­говорка: «Добыча кирпича — по методу Ильича»...

{292}

Судьба сельской церкви

 

На окраине Болотного, на холме, стоит небольшая беленькая де­ревянная церковь. Тихо и безмятежно простояла она свыше сотни лет, в праздники заполняемая толпою молящихся.

Но после большевистского переворота беды стали обрушиваться на церковь.

Одна беда обрушилась на нее в 1920-21 годах, во время голода в Поволжье. В эти годы советское правительство конфисковало во всех храмах, в том числе и в Болотном, церковные драгоценности: золотые и серебряные вещи, а также драгоценные камни на церковных вещах. Были конфискованы серебряные подсвечники, кресты, чаши, ложеч­ки, серебряные и золотые ризы на иконах, украшения из драгоценных камней и т. п. Власть мотивировала эту конфискацию необходимостью спасти голодающих людей Поволжья от голодной смерти.

«Советское правительство в разоренной стране никаких средств не имеет, — говорилось в правительственных воззваниях, — но за счет конфискованных церковных ценностей оно сможет купить заграницей, у капиталистов, хлеб и спасти людей от голодной смерти».

Возражать против такого мотива людям было неудобно. Но был ли кто-либо, действительно, спасен от голодной смерти за счет этих кон­фискованных церковных ценностей — это для населения Советского Союза осталось неизвестным. Правительство не сообщило населению ни о сумме конфискованных вещей, ни об их ценности, ни об их упо­треблении. Зная большевистскую власть, крестьяне сомневались в том, чтобы она употребила эти конфискованные драгоценности на те цели, которыми она мотивировала их конфискацию.

Сельский храм после этой конфискации стал беднее, скромнее. Но свою религиозную роль он продолжал выполнять нормально.

 

Другой удар большевистской власти был задуман и проведен, как смертельный удар для духовенства, для храмов, для всей церковной организации.

Во время коллективизации советская власть ликвидировала преж­де всего «наиболее враждебные элементы». В деревне это были: за­житочные крестьяне, кустари, торговцы, духовенство. В первую оче­редь был использован излюбленный в то время большевистский метод, «налоговой пресс»: на «враждебные элементы» были наложены не­посильные налоги. За невыполнением налога следовала конфискация {293} всего имущества, тюрьма или ссылка «неплательщика-саботажника». Тот же метод был применен и по отношению к духовенству. В част­ности, и к священнику села Болотное. На священника был возложен непосильный «налог на доход». Священник, не дожидаясь лагеря, уехал куда-то, бесследно скрылся.

По распоряжению органов власти, храм в Болотном (также, как и все другие храмы в районе, в области и по всему Советскому Союзу) был закрыт. Потом он был превращен в государственную собствен­ность, а самое помещение передано в распоряжение колхозного пред­седателя — для хозяйственных нужд колхоза.

По указанию райкома партии, председатель колхоза, коммунист, использовал храм в Болотном в качестве склада для колхозного сельскохозяйственного инвентаря.

При посещении села заглядывал я в этот бывший храм, тепереш­ний склад. Там внутри стояли плуги, бороны. На стенах, крючьях, висели косы, серпы, грабли... Вокруг храма стояли телеги...

 

А где кладбище?

 

Раньше около церкви было тихое, зеленое сельское кладбище. Мо­гилы были покрыты изумрудной травкой, цветами, у каждой могилы стоял крест, росли кустики.

Но после закрытия храма и превращения его в склад, местное ком­мунистическое начальство шаг за шагом разоряло и кладбище.

Сначала были сняты двери, изгороди, и через все кладбище была проложена широкая проезжая дорога — от храма-склада до поля: что­бы при поездках от склада на поле и обратно не приходилось объ­езжать кладбища.

Затем было приказано расставлять инвентарь на кладбище: плуги, бороны, телеги.

Так были сбиты кресты, поломаны кустики, растоптаны могилы.

 

Потом, по приказу начальства, все могилы на кладбище были сравнены с землей, и появилась ровная пыльная площадка для сель­скохозяйственного инвентаря.

Так кладбище было превращено в специальную площадку для стоянки телег, борон, плугов — около склада, бывшего храма..

Кощунство над храмом и кладбищем было закончено.

{274} Никто не может теперь узнать на этой ровной, пыльной площадке, где похоронены его родные и близкие.

Теперь колхозники продолжают хоронить умерших на той же пло­щадке для инвентаря. Хоронят мертвых без священника: больше не осталось священнослужителей. Хоронят без церковных обрядов. Не­редко даже погребение происходит и без гроба. Не из чего гроб сде­лать: нет ни досок, ни гвоздей у колхозников.

Хоронят колхозники сами. Родные умершего принесут на носилках или привезут его на площадку, покрестятся, поплачут, споют сами:

«Со Святыми упокой», закопают в могилку. А потом, по строгому при­казу начальства, они должны хорошо разровнять землю, чтобы мо­гильные холмы не портили площадку.

Кресты ставить на могилках начальство не позволяет: они мешают расставлять инвентарь на площадке.

— Только разреши могильные холмы оставлять да кресты ставить, — живо наша колхозная площадка для инвентаря опять в кладбище превратится, — заявляет «колхозный голова». — Вишь, сколько лю­дей умирает!...  А мертвым все равно, где гнить приходится: на пло­щадке или на кладбище...

*  *  *

 

Так храм был превращен в склад.

А от тихого, уютного сельского кладбища не осталось и следа. На его месте расположилась пыльная колхозная площадка для инвентаря. Колхозники запрягают лошадей на могилах своих родителей...

Нет теперь кладбища. Через него пролегает широкая дорога, по которой колхозники ежедневно ездят в поле и скребут боронами по могилам своих родных и близких...

 

Перекличка живых и мертвых...

 

В большевистском государстве даже мертвых не оставили в покое:

и над ними надругательство учинили.

Нет покоя живым...  И нет покоя мертвым...  Для живых — нет жизни. Жизнь на каждом шагу омрачается страданием, {295} попирается смертью. Жизнь превращена в грандиозное клад­бище...

Для мертвых — нет покоя: нет могил, нет крестов, нет кладбища. Стираются с лица земли всякие знаки воспоминания о мертвых—род­ных и предках...

Поэтому так трагически-парадоксально звучит тревожная пере­кличка между живыми и мертвыми.

В колхозной частушке живые обращаются к своим мертвым пред­кам с мольбою:

«Вставай, батя,

Вставай, дедка:

Нас тут гробит

Пятилетка!... »

Живые взывают к мертвым: «Вставайте, мертвые: живые по­гибают!... »

А колхозное кладбище, всем своим опустошенным, оплеванным видом, от лица мертвых предков отвечает на это:

— От ваших мук, от ваших стонов душа болит... Но не завидуйте мертвым и не помышляйте о смерти: на кладбище нет ни места, ни покоя...  Смерть — даже смерть! — не дает теперь никакого успокое­ния...

 

Разговор о «драконах»...

 

В эти дни, в апреле 41 года, я слышал любопытный разговор кол­хозников. Дело происходило на разоренном кладбище, рядом с за­крытым храмом.

Беседовал я с тремя знакомыми колхозниками, которые копались там с починкой инвентаря.

Колхозники рассказывали о разорении кладбища, о надругатель­стве над храмом. О том, как ограбили их «Соловьи-Разбойники», как душат их непосильной работой «новые помещики». Поведали о том, как беспрерывно мучают их эти «нелюди» голодом, непосильным тру­дом и лагерем.

Во время разговора голос рассказчиков прерывался от волнения, в глазах полыхал огонь ненависти...

{296} Один колхозник во время этой беседы взглянул на храм и, скрипя зубами, прошипел:

— У-у, драконы проклятые! Подождите: придет и на вас пропасть, наступит и на нашей улице праздник...

На фронтоне храма виднелась большая полу стертая картина:

Георгий Победоносец верхом на белом коне поражает копьем страш­ного зеленого дракона...

 

В гостях у колхозников

 

На Пасху многие знакомые колхозники приглашали меня, по ста­родавнему обычаю, в гости. Я заходил. Не хотелось обижать людей, и нельзя было упускать благоприятного случая: понаблюдать колхоз­ную жизнь во всех уголках и в самых разнообразных проявлениях.

Хозяевам хотелось «попотчевать» приглашенного гостя: к этому обязывало русское гостеприимство. Но... угостить было нечем.

Это обстоятельство их очень огорчало. Они извинялись и, в сму­щении разводя руками, говорили:

— Вот, дорогой гость, дожили мы до ручки: на Великдень поста­вить на стол нечего, попотчевать гостя нечем. На Пасху пустые щи хлебать приходится.

— Кулича нет. Где же взять пшеничной муки, когда у нас и ржаной-то муки нет?!

— Мяса нет. В колхозе мы даже забыли, как оно пахнет... Мы не видим его даже и на Пасху...

— Даже водки нет. В нашей сельской лавочке, обыкновенно, нет никаких товаров, но водки бывало полно. А вот теперь, к Пасхе, и водка пропала. Скоро будет советский праздник, 1 Мая, так ее теперь не продают, а берегут к своему празднику. И даже в колхозном буфе­те в последний дни выпивка перевелась. А водка сейчас до-зарезу нужна. Разве можно без нее хотя бы на часок забыть о нашей каторж­ной жизни?!

 Разве можно без водки хоть бы на мгновение почувство­вать праздник?!

— Миска творогу да пара яиц в «толченке» (толченой картошке) — вот и весь пасхальный стол наш...

Это было только в том дворе, где куры начали нестись.

{297} — А прежде? Наше село бедное, но на Пасху во всех хатах у нас столы ломились от обильных яств: душистый борщ с мясом, вкусная лапша, студень, жаркое всех сортов, творог, сметана, пышные пироги, яйца...  Ешь чего только душеньке угодно!..

— И, конечно, море водки...  Без этого с седых времен праздника не бывало. Об этом мы еще в школьных книжках читали: «На Руси есть веселие — пити»...

Так было.

А теперь на пасхальном столе у колхозников — хоть шаром по­кати: ни кулича, ни яиц, ни мяса... Пустые щи подают на стол в колхозных хатах...

Посетивши в эти дни очень многих знакомых колхозников, только в одной семье увидел я на пасхальном столе мясо. Глава этой семьи был на заработках в городе и выслал денег на уплату налога. Поэтому жена этого отходника могла к Пасхе зарезать поросенка.

 

*  *  *

У голодных, замученных и трезвых колхозников не могло быть праздничного настроения, особенно настроения пасхально-воскресного.

Горе и отчаяние царило в деревне. Везде, даже за пасхальным сто­лом.

Торжественное пасхальное приветствие — «Христос Воскресе!»

— «Во истину Воскресе!» — звучало теперь холодно, без души.

Многие после этого приветствия с горечью добавляли:

• Господи, когда же наступит наше воскресение?!
•  

Пасха прежде и теперь

 

Раньше на Пасху совершалось торжественное богослужение, за­поминающееся на всю жизнь.

А теперь — тихо стоит в селе закрытая церковь, с колхозными боронами. И во всем районе, во всей области, не осталось ни одного незакрытого храма, где могло бы совершаться богослужение...

Прежде, в пасхальные дни по всему селу, по всей округе раздавался торжественный колокольный звон, благовест. Всю пасхальную неделю {298} беспрерывно звонили в селах ребята, целыми днями не слезая с ко­локольни.

А ныне, в колхозе, молчит закрытая церковь, без креста, со сня­тыми колоколами...

Бывало, в пасхальную неделю крестьяне целыми семьями ходили на кладбище: наведать, вспомнить своих предков, умерших родных, в благоговейном молчании побеседовать с ними...

Теперь же в селе нет кладбища, совсем уничтожены родные мо­гилы...  Телеги стоят на могилах...

В деревне единоличников на Пасху из открытых окон каждой хаты разносился громкий, веселый гомон хозяев и гостей: сытых, пирую­щих, изрядно выпивших.

А в социалистической деревне, при «колхозном изобилии», даже на «Велик-день» колхозники угрюмо хлебают пустые щи...

Прежде, в пасхальные дни все село кишело пестрыми и шумными толпами празднично-разряженных крестьян. Эти толпы шумели и бурлили, как море, пестрели, как яркий весенний луг с цветами. Здесь дети звенели, катая по зеленой травке раскрашенные яички: красные, синие, зеленые, желтые. Там школьники с азартом «бились» пасхаль­ными яйцами, испытывая, какое из них крепче. На улицах мужчины вели оживленные, шумные разговоры. Бабы распевали целыми днями:

«Христос воскресе». А молодежь буйно веселилась в хороводе. Цве­тущие девушки и юноши пели песни, танцевали под гармошку, играли, летали на качелях...

А теперь?..

Теперь ва колхозных улицах пусто и тихо...

Несколько девушек в истрепанных, худых ватниках и в юбках из мешковины, сидят на погребе. Серые, истощенные лица и усталый, горько-печальный взгляд...  Не девушки — увядшие старухи...

Сидят и молчат...

По их согбенной фигуре, по горько-печальному взгляду, устрем­ленному внутрь, по их вчерашним рассказам — можно разгадать их горькие думы:

— Бывало, на Пасху столько веселья было в деревне!.. А теперь, в колхозе, одна мука осталась нам...

— Бывало, после Пасхи, на Красную горку, по всей деревне свадь­бы звенят! А теперь?.. Женихов нет: в армию взяты, в города ушли...  Вековухами увядать приходится...

{299} — Есть нечего...  Хлебай похлебку, без хлеба, без сала, без мас­ла... Вечный великий пост — и в будний день и на Пасху...

— Есть нечего, а работы всегда хватает...  Бригадир уже преду­предил: «Завтра — на работу!» На работу: на колхозную, треклятую каторгу!...

— Господи Боже наш, когда же Ты избавишь нас от каторги про­клятой, от жизни нашей мученической?! .

— Матерь Божия, перед Христом заступница наша! Когда же на­ступит, наконец, избавление наше от гибели, долгожданное воскресе­ние наше?!

— Измучились мы... Разуверились мы... И в спасении нашем и в воскресении...

 

Унылый, мрачный праздник

 

Прежде, в старой деревне, на Пасху у всех было приподнятое, вос­торженное, радостно-благодушное настроение. Люди готовы были об­нять мир и расцеловать всех, как братьев. При встречах все взрослые и все дети обязательно приветствовали друг друга торжественными возгласами, всю душу пламенную вкладывали в них: «Христос Вос­кресе!» — «Во истину Воскресе!» — Встречные обнимались, целова­лись. И дарили друг другу пасхальные крашеные яички, символ по­бедного возрождения, воскресения Христа распятого, победы светлого Бога добра над темными силами зла, символ победы солнца над тьмою, жизни над смертью.

Недаром же этот праздник был прославлен как «праздник из праздников», «торжество из торжеств». А крестьяне торжественно на­звали его: «Велик-день».

Одновременно Пасха была праздником весенне-жизнерадостного настроения, жизнеутверждающих чувств.

А теперь?..

Откуда же может появиться у колхозников радость, если они го­лодны и полумертвы?!

Как же может появиться «воскресное настроение» у людей, кото­рых душит петля голода и террора?! Разуверившись в спасении и вос­кресении своем, люди находятся в состоянии безнадежного отчая­ния...

{300} Поэтому голодные колхозники и на «Велик-день» мрачны и угрюмы. От тяжкого горя у многих слезы на глазах выступают.

От нестерпимой обиды, от беспросветного отчаяния удушаемым людям хочется кричать: «Помогите!...» И злобно ругаться по адресу своих душителей...

 

*  *  *

 

Так пасмурно и печально проходит колхозная Пасха. Печально и пасмурно на колхозной улице. Пасмурно и печально в колхозных хатах. Печально и пасмурно у всех на душе... Унылый, мрачный праздник: без богослужения, без песни, без ве­селья, без благоволения в сердце...