Приобрести книгу в нашем магазине

Политические настроения колхозников



«Некрасовская деревня»



Нужда, нищета колхозников в Болотном и в соседних деревнях была поразительная.

Хлеборобы питались впроголодь. Ели только капустные щи и кар­тофельный суп. А в некоторых дворах даже картофеля и капусты временами не хватало. Скотоводы ели «пустые щи» и «пустой суп», то есть, без масла и без сала.

Масла у колхозников не было. Прежде крестьяне сеяли на своей огромной усадьбе (1-2 гектара) коноплю и имели вдоволь своего ко­нопляного масла. А теперь, в колхозе, на крошечном усадебном уча­стке (0,25 гектара), земледельцы могли садить только картофель и овощи. И больше ничего. Для конопли не было земли.

Хлеба колхозники получали от колхоза так мало (от 100 до 400 граммов ржи на «трудодень»), что его хватало только на три-четыре месяца в году. А большую часть года хлебопашцы обходились совсем без хлеба.

Никаких других продуктов — ни круп, ни гороха — колхозники никогда не получали.

Ни мяса, ни сала у колхозников не было.

Поросенка и теленка, выращенных за лето, колхозники должны были сдавать, во-первых, на мясозаготовку (32 килограмма мяса с каждого двора), а во-вторых, продавать на выплату денежного налога и займа (600 рублей со двора). Для самого «хозяина» от поросенка и теленка не оставалось ни мяса, ни денег.

Молока у большинства колхозников тоже не было.

{302} Треть дворов вообще коров не имела.

У двух третей дворов коровы были, но из-за бескормицы каждая третья корова ежегодно оставалась яловой (люди не получали никаких кормов для своего скота).

При этих обстоятельствах кормильцы всего населения сами вы­нуждены были жить и работать впроголодь.

Они были худы, истощены, слабосильны. Многие часто болели. Одеты колхозники были буквально в тряпье, в лохмотья: в худых рубахах и штанах, в мешковине, в обносках одежды и обуви, остав­шейся еще от нэповских времен. С каждым годом колхозной жизни одежда и обувь колхозников все ухудшились.



Зимой колхозники мерзли без дров, без отопления. Крыши хат были из гнилой, почерневшей соломы. Даже солому земледельцы не могли получить из колхоза в достаточном количе­стве. Многие крыши протекали.

Во время посещений, при виде нищей колхозной деревни, голод­ных, в отрепьях, людей-мучеников, сердце щемило от жалости...

 Невольно напрашивалось сравнение. Колхоз это — некрасовская, крепостная, так ярко описанная поэтом, деревня: «Нееловка», «Разу-тово», «Знобишино»...

Сельские интеллигенты — учителя, врачи, агрономы — постоянно проводили ту же аналогию. В разговорах студентов, выходцев из де­ревни или наблюдавших колхозную деревню, употреблялось это же сравнение.

Учащиеся старших классов городских средних школ, которых не­редко посылали на каникулах в колхозы для сельскохозяйственных работ, — тоже высказывали это сравнение колхозной деревни с кре­постной деревней, описанной Некрасовым. Многие ученики-горожане возвращались из колхозов с резко антисоветскими настроениями.

В 1941 году мне в Болотном пришлось встретить одного случайно попавшего в те края столичного жителя, коренного москвича, который родился и вырос в столице, а деревню до тех пор видел только из окон поезда, мельком, издалека. Рассказывая о своих деревенских впечатлениях, он закончил их так: «Повидал я за последние месяцы много колхозных деревень в этих краях. И подумал: да ведь это та деревня, о которой я читая в стихах и книгах Некрасова»...

О своей партийной принадлежности рассказчик умолчал, хорошо зная отрицательное отношение к коммунистам колхозников и беспартийной {303} интеллигенции. Но судя по тому важному посту, который он занимал, можно уверенно сказать, что он был членом партии, ком­мунистом. Даже коммунист, когда он говорил откровенно, не мог определить колхозную деревню иначе, назвав ее так же, как и другие наблюдатели: это — некрасовская крепостная деревня наших дней...


Пропаганда «колхозного рая» и колхозники



Колхозники испытывали беспросветную нужду, нищету и голод, мучились в «колхозном аду», как они называли свою жизнь.



А в это время им уши просверлила и глаза намозолила назойливая, лживая, наглая коммунистическая пропаганда о «колхозном рае», о «зажиточной жизни колхозников»...



Все стены сельских учреждений Болотного — сельсовета, колхоз­ного правления, почты и колхозного клуба — были завешены пла­катами и лозунгами о «гигантских успехах социалистического строи­тельства», о «самом передовом, социалистическом земледелии», о «кол­хозном изобилии и зажиточной колхозной жизни», о «благодарности колхозников товарищу Сталину за счастливую жизнь»...



Почти вся библиотека в колхозном клубе, все газеты и журналы, разложенные там на столе, были посвящены той же теме: Гром победы раздавайся! Ты-ж, колхозник, трудись, постись и веселись, ибо, как сказал тов. Сталин, «жить стало лучше, жить стало веселей!... »



Иногда вечером посмотрят колхозники кино в клубе. Показывают картины о колхозах — по сценариям Шолохова, Ерусалимского и про­чих изготовителей «колхозного сиропа». В картинах вставные песенки:

Джамбула, Дунаевского, Лебедева-Кумача и других придворных труба­дуров.

Картины показывают, как плохо будто бы жилось крестьянам до революции; даже сибирским земледельцам и казакам России... И как хорошо стали они жить в колхозах. Бывшие донские казаки теперь даже во сне все время улыбаются, видя счастливую колхозную жизнь... Колхозники в кинофильмах только тем и заняты, что устраивают пиршества, пьянствуют, поют, танцуют, веселятся... И декламируют: «Жить стало лучше, жить стало веселей!...»

{304} В одной кинокартине колхозники устраивают соревнование в об­жорстве: кто из них съест больше пельменей. Картина показывает колхозников, которые не могут справиться с горой пельменей в своих мисках и...  выбрасывают пельмени под стол...

— Жаль, что адреса этого колхоза не указано. А то мы бы от­правились туда: подбирать пельмени под столами, — иронизируют колхозники Болотного после просмотра картины...

Послушают колхозники радио в клубе. А оттуда, под гармонику, раздаются разухабистые, так называемые «колхозные частушки»:



Растяну гармошку шире,

Пусть девчата подпоют,

Чтоб узнали во всем мире,

Как колхозники живут!

«До чего весел стал свет», —

Говорит колхозный дед:



«Как у нас, на свиноферме,

Во колхозной во деревне,

Свиньи слушают кларнет.

Радиолы только нет»...



— Так, так... Свиньям скоро радио-музыку проведут, а нам и хлеба нет, — ворчат колхозницы, покидая клуб...

Одна старушка, колхозница Болотного, слушает радио на квартире учителя. Содержание передачи обычное: одна половина программы была посвящена «социалистическому раю», другая половина — «ве­личайшему и мудрейшему гению в истории», Сталину. В передаче радиодиктор с неописуемым пафосом передавал отчет «украинского народа» о достижениях социализма на Украине. Отчет был написан в стихах и был адресован «вождю прогрессивного человечества», «зод­чему социализма». Ему, всемогущему, приписывалось не только все, что делалось в Советском Союзе, но даже... само появление солнца...

— «Ты наше Солнце зажег!» — гремели поэтические лакеи и ис­тошно вопил на весь мир радиохолуй...

Колхозница слушала все это по радио, качала головой. Ворчала:

— И по радио все то же. Трубят и бубнят: «Счастливая колхозная жизнь». А нашего «счастья» хлебнуть не желают. «Мудрый, великий {305} Сталин!...» Такой «великий и мудрый», что даже солнце запалил! Солнце запалил, а нас даже огоньком не снабдил: ни тебе спичек, ни керосину, ни дров...  Сиди в темноте, мерзни и волком вой...  Прежде, до революции, так не возносили царя, не величали даже Бога. Нет уж, Бог с ним, с таким радио. Слушать тошно...

А из мужчин-колхозников некоторые реагировали на подобные радиопередачи многоэтажными ругательствами. Конечно, когда не было коммунистических «всеслышащих ушей»...

Другие отплевывались и поскорее уходили от радиопередатчиков.

— От греха подальше. А то станешь ругаться — и пожалуйте туда, «куда Макар телят не гонял»...



Нередко партийное начальство на собраниях обязывало колхозников принимать резолюции, которые обыкновенно заканчивались так:

«Мы, колхозники, благодарим великого вождя коммунизма, дорогого товарища Сталина, за нашу счастливую, колхозную жизнь»...

Того, кто позволял критически отозваться о такой резолюции, в присутствии коммунистов или комсомольцев, — по доносу арестовы­вали и отправляли в лагери.

Такие случаи были в Болотном и в соседних колхозных деревнях.


Колхозники и «драконы»



Озлобление голодных и закрепощенных колхозников против ком­мунистов было страшное.

Колхозники в разговорах между собой всегда противопоставляли себя и коммунистов. «Мы», колхозники, крепостные рабы коммуни­стов, — и «они», коммунисты, наши закрепостители и мучители, наши господа и враги, — так разделялась колхозная деревня в представле­нии колхозников. Колхозники всегда иронизировали или ругались по адресу коммунистов. Конечно, между собой, без присутствия комму­нистов и комсомольцев. Кому же хотелось отправляться в лагерь за открытое слово, сказанное в глаза своему врагу?!

{306} Свое озлобление против коммунистов колхозники выражали так­же в ругательных, злобных прозвищах, которыми они окрестили коммунистов.

Если в первые годы революции и в годы нэпа крестьяне ругали коммунистов «босяками», «пьяницами-голодранцами», то при коллек­тивизации они стали ругать их «Соловьями-Разбойниками», за­имствовав это прозвище из былины об Илье Муромце, известной им по старым, дореволюционным школьным хрестоматиям.

А потом колхозники дали коммунистам еще другое прозвище: «драконы».

— У-у, драконы проклятые!... — скрежеща зубами, ругались кол­хозники по поводу какого-либо издевательского действии или распо­ряжения коммунистических начальников.

«Драконы»!...

Какое яркое, мощное и выразительное прозвище! Какой красочный и живой, сказочно-легендарный образ народной поэзии!

Чудовище, жуткое по внешнему облику, страшное по силе и злоб­ности, кошмарное по своим омерзительным, садистским повадкам.

Это они, крылатые чудовища с огнедышащей пастью, ядовитым дыханием и с могучими лапами, — схватывали людей, запирали на­всегда в своих крепостях — подземных пещерах и лабиринтах, пре­вращали их в вечных своих рабов-слуг или рабынь-жен. И вечно му­чили своих рабов, упиваясь своей властью над ними и наслаждаясь муками этих жертв...

Люди, попавшие в эти страшные лапы и безвыходные подземные крепости, бессильны перед этими омерзительными чудовищами. Толь­ко герои-богатыри способны победить таких страшных чудовищ и избавить от них вечных рабов, их жертвы. Только герои-богатыри — Георгий Победоносец, Добрыня Никитич, Илья Муромец — способны победить таких страшных и могучих чудовищ.

Раньше, до революции, начиная со школьной скамьи, крестьяне читали легенды, былины и сказки о драконах, о «Змеях Горынычах», о «Соловьях-Разбойниках». Но после Октябрьской революции все эти былины, сказки, легенды — были изъяты из школьных хрестоматий, изо всех других библиотек и уничтожены, как «несозвучные комму­низму».

Но у некоторых культурных крестьян эти школьные хрестоматии, былины, легенды, сказки сохранились дома, в их маленьких библиотечках. {307} Их хранили, как драгоценность, и читали. Да и все другие пожилые колхозники их не забыли.



А огромную картину с изображением Георгия Победоносца, ко­торый верхом на белом коне налетает на страшное зеленое чудовище, на дракона с огнедышащей пастью, и поражает его копьем, — эту картину крестьяне, посещая церковь или проезжая мимо нее, всегда могли видеть. Она была нарисована на фронтоне церкви в Болотном и на городских храмах.

Полустертая, эта картина сохраняется еще и теперь на фронтоне закрытой церкви, превращенной в склад для сельскохозяйственного инвентаря.



И теперь, за годы пребывания в крепости дракона, в «колхозном аду», — в переживаниях и мыслях колхозников их самочувствие и надежды оформились именно в этих ярких и выразительных былинно-легендарных образах. Коммунисты это и есть разбойники-грабители, современные «Соловьи-Разбойники» или еще более жуткие драконы-истязатели. А колхозники это — попавшие к ним в неволю рабы, жертвы этих кошмарных чудовищ.



Колхозники мучительно переживали это свое порабощение ком­мунистическими «драконами». По их откровенным рассказам, по их прозвищам, которые они дали своим врагам-мучителям («Соловьи-Разбойники», «драконы»), — ясно было, что в глубине души они ле­леют мечту о своем освобождении из лап этих чудовищ.



В их сердцах теплится никогда не умирающая надежда на героев-освободителей, воинов-богатырей, сильных и вооруженных для та­кого решительного победоносного боя. Живет надежда на героя-воина, Георгия Победоносца, «Егория Храброго», память которого крестьяне чтили каждую весну — в то символическое время, когда Егорий Храб­рый, вместе с Солнцем, побеждал Чудовище-Зиму. Колхозники на­деялись и ждали, как Георгий-Победоносец на вихревом скакуне на­летит на страшное чудовище, Дракона Современного, и мощным копьем пронзит его кровавую, ненасытную, огнем и серой дышащую пасть.

В сердцах колхозников горит неугасаемый огонь надежды на му­жицкого богатыря, Илью Муромца, который жил в этих краях — в Дебрянских (Брянских) лесах, в селе Карачарове, которое впослед­ствии стало городом Карачевом, Орловской губернии.



{308} Надеются и мечтают земледельцы всей Колхозно-Подтянутой Империи, а среди них и орловско-брянские земляки Ильи Муромца. Вот выпьет Илья оживляющей воды Божией, излечит свою расслаб­ленность, встанет на резвы ноги. Тогда вскочит на коня богатырского, ранит каленой стрелой «Соловья-Разбойника» (кровавого палача, обитателя Брянских лесов, непроходимых дебрей), свяжет его. А потом Илья всенародно казнит его за дела разбойничьи, отрубит ему голову, приговаривая:

«Полно-тко тебе слезить отцов-матерей,

Полно-тко вдовить жен молодыих,

Полно спущать сиротать

малых детушек! .. »



Вспоминая героические былины и легенды о Георгии Победоносце, об Илье Муромце и Добрыне Никитиче, колхозники сопровождали их такими разговорами, которые ясно показывали, что они люди реаль­ного, здравого смысла. Они хорошо понимали, что многомиллионную, хорошо вооруженную и сплоченную партию, армию «драконов» и «Соловьев-Разбойников», победить нелегко.

Бороться с этой партией-армией в одиночку не сможет никто, даже Илья Муромец или Георгий Победоносец. Победоносцев и Муромцев должно быть много. А под их командой должны принять активное участие в боях все жертвы «драконов» — весь подсоветский народ, в первую очередь, колхозники, как самые угнетенные и обиженные жертвы «драконов».

— Против «драконов» и «Соловьев-Разбойников» нужно бороться всем честным народом, — говорили колхозники. — Да не с голыми руками. Оружие нужно...

— А тогда уж: «драконам» не сдобровать!... Таково было отношение колхозников к коммунистическим «драко­нам» и к «Соловьям-Разбойникам».



II.



Но колхозники не ограничивались только злобной руганью да мечтами и планами о свержении «драконовской власти» всенародными усилиями, под руководством новых героев, Победоносцев и Муромцев.



{309} Некоторые колхозники проявляли эту свою вражду к «драконам» и действенно, в индивидуальном порядке. Колхозники нападали на «драконов», стремясь избить или даже убить их, хотя хорошо знали, что за это установлено тяжелое наказание, вплоть до расстрела, как за «антисоветский террор и бандитизм» — так советская власть ква­лифицировала эти «антисоветские преступления».

Об одном случае, о нападении колхозника-плотника на председа­теля сельсовета в Болотном, уже было рассказано в одном из пре­дыдущих очерков.

Был и другой, аналогичный случай. Колхозник напал на местного секретаря партячейки и избил его. Этот секретарь сделал на колхоз­ника донос за то, что тот отрицательно отозвался о колхозной системе, высказав свою уверенность, что проклятая антинародная система скоро сгинет.

Третий случай нападения, — когда колхозник грохнул письмен­ным прибором в служебном кабинете самого председателя райиспол­кома, типичного «дракона», истязателя колхозников...

Четвертый случай (о котором рассказано в одном из предыдущих очерков), когда колхозник-подросток напал на своего отца-коммуниста и хотел проломить ему молотком голову, — тоже в своей основе имел политическое умонастроение колхозника. Мальчик так сильно озло­бился на отца не за то, что тот развелся с его матерью. Таких случаев было слишком много, и они такого враждебного отношения у детей не вызывали. Но мальчик-колхозник так сильно озлобился на своего отца за то, что тот со своей новой, молодой женой живет материально очень хорошо, а оставленным детям-колхозникам никакой материальной по­мощи не оказывает. Колхозные же порядки таковы, что дети, остав­ленные без помощи, там голодают, бедствуют, мучаются. Отец-ком­мунист, живущий хорошо, оставляет своих голодающих детей без помощи не только в противоречии с совестью, но даже вопреки со­ветским, коммунистическим законам о выплате детям алиментов пос­ле развода. Именно из-за этого голодающий, брошенный без помощи, колхозник-подросток бросился с молотком на своего сытого отца-коммуниста. Он считал своего отца-коммуниста вдвойне виновным перед собой: и за тот колхозный режим голода, который установила партия «драконов», при активной помощи отца; и за то, что сытый отец-коммунист оставляет безо всякой помощи своих голодных детей, даже вопреки коммунистическим законам.



{310} Все вышеперечисленные случаи нападения на коммунистов были случаями индивидуальными и стихийными, осуществленными сразу, без подготовки, импульсивно.

«Драконы» довели свои жертвы до невыносимого положения, и те с отчаянием, долго не раздумывая, бросились на своих мучителей, «драконов», с кулаками, письменным прибором или молотком.

Мне рассказали о случае группового и обдуманного нападения кол­хозников на «дракона».

В одном поселке, который при коллективизации не был присоеди­нен к соседней деревне, а остался на положении самостоятельного колхоза, — не было ни одного коммуниста: ни члена партии, ни ком­сомольца. Председателем колхоза был тоже беспартийный местный крестьянин, действительно избранный собранием жителей.

Пользуясь такими обстоятельствами, этот маленький поселковый колхоз самочинно осуществлял много таких мероприятий, которые для колхозников были очень благоприятны и желательны, но совер­шенно противоречили советским законам о колхозах. Так, например, председатель колхоза, желая максимально снизить хлебозаготовки, в своих отчетах вдвое снижал уровень урожая. А в соседних колхозах председатели-коммунисты в своих отчетах обыкновенно увеличивали размеры урожая вдвое, по сравнению с действительным: им хотелось похвастать своими «достижениями» перед своими районными партий­ными начальниками и сдать своему государству как можно больше хлеба в виде хлебозаготовок. Об интересах же колхозников они совсем не заботились.

Хлеб и другие продукты колхозникам раздавали в этом колхозе не по трудодням, как установлено в советском законе, а по едокам. — «Хлеб едят не только рабочие, но и дети, и старики, и больные, и другие неработоспособные. Почему же их оставлять без хлеба!.»

После урожая на этом поселке хлеб раздавали прежде всего хлебо­робам. Затем засыпали колхозные фонды. А потом уже остатки, пос­ле выполнения всех сельскохозяйственных работ, они сдавали госу­дарству.

Почти весь скот держали в индивидуальном владении.

Усадьбы на колхозный двор у них были прежние, еще с нэповских времен, двухгектарные, то есть, в восемь раз большие, чем в сосед­них колхозах. Половину дня колхозники работали на колхозных полях, другую половину — на своей усадьбе, на огороде, в саду, в своем {311} хозяйстве, по своим делам. В воскресенье посельчане не работали ни в колхозе, ни дома: отдыхали.

При этих порядках колхоз выполнял все свои обязательства перед государством (продуктозаготовки) наравне с другими колхозами.



Но жители этого поселка из-за таких порядков получили возмож­ность жить во много раз лучше, чем в соседних колхозах. У них было не только хлеба и картофеля вдоволь, но и все другие продукты: каша, масло, молоко, мясо, овощи, фрукты. Они жили почти так же, как в нэповские времена. Ввиду того, что свои обязательства перед государ­ством колхоз выполнял нормально, местные органы власти ничего об этих оригинальных порядках не знали. Сами же колхозники-поселяне дружно и крепко хранили в тайне свои дела и порядки. Случайно заехавшего уполномоченного поселковое правление угощало и спаи­вало так, что он засыпал и не в состоянии был ничего увидеть и узнать. Но вот однажды к ним в поселок, в гости к родственникам, пришел комсомолец из другой деревни, пробыл там несколько дней, кое-что разузнал и настрочил в райком донос об «антисоветских порядках в поселковом колхозе». Представители районных органов власти начали расследовать дело. Поселяне и колхозное правление держались так дружно, что комиссия ничего точно разузнать не могла. Но вынесла решение, что «поселковый» колхоз должен быть при­соединен к большой артели в соседней деревне «...в целях укруп­нения колхоза, усиления партийного контроля над ним и предотвра­щения возможности устройства антиколхозных порядков на поселке.

После этого жители поселка поймали доносчика и жестоко избили его, приговаривая: «Это тебе пока за один донос! А ежели последует другой, тогда совсем прикончим!...»



Таковы несколько фактов о покушениях колхозников на местных «драконов»-коммунистов. Эти покушения были произведены в по­следние годы перед войной. Они могут характеризовать накаленную атмосферу вражды в деревне, озлобленность крестьян против со­ветской власти и коммунистических «драконов».

Отношение колхозников Болотного к коммунистам-«драконам» бы­ло настолько озлобленное, что они порвали всякие связи с коммуни­стами, родными и родственниками, связи, которые в годы нэпа были более или менее нормальными.

{312}


Пораженческие настроения колхозников



Живя в «колхозном аду» и испытывая неистовое озлобление против коммунистической власти, виновницы этой адской жизни, колхозники не испытывали ни малейшего желания защищать эту власть, воевать за нее.

С тех пор, как советская власть насильственно, террором и голодом, отняла у крестьян землю и все имущество и ввела колхозные порядки, адскую жизнь для крестьян, — с этих пор у крестьян выработалось иное отношение к войне и защите отечества, чем это было раньше. Крестьяне переменили свое вековое, постоянное и прочное, оборон­ческое мировоззрение на пораженческое.



— Защищать отечество?! — разговаривали колхозники между со­бой по поводу коммунистической пропаганды о «советском патрио­тизме». — Да разве колхозная каторга может быть моим любимым отечеством?! Нет, такое «отечество» защищать нет смысла...

Широкое распространение пораженческих настроений я замечал еще в годы коллективизации. А потом, в связи с публичными про­цессами над вождями «правых уклонистов» (Бухариным, Рыковым и другими), эти настроения еще более усилились.

Большевистское правительство обвиняло вождей «правых уклони­стов» за то, что они, во-первых, боролись против принудительной кол­хозной системы, и во-вторых, за то, что они были «изменниками» со­ветского государства, так как замышляли, в случае войны, «открыть ворота врагу»...

— Вишь, какое преступление: «распустить колхозы» требуют, — обсуждали крестьяне сообщения советских газет. — Да за это их расцеловать надо, а не судить!..

— «Ворота врагу открыть!»...  — Тоже правильно надумали. Если на нашего врага нападет кто-либо, то он нам союзником будет. А более жестокого врага, чем коммунисты-драконы с их колхозным адом, для нас, крестьян, еще никогда не было. Наверное, и быть не может.



При таких настроениях колхозники, хотя и ожидали от войны много бедствий, но питали твердую надежду, что, в конце концов, дело обернется к лучшему для колхозников, для народа вообще.

Конкретно, эти надежды основывались на таких соображениях:

Во-первых, колхозники, хорошо зная советское, социалистическое хозяйство и враждебное отношение народа к власти, были твердо уверены в том, {313} что в войне с другим большим государством Советский Союз будет побежден.

Во-вторых, люди верили в то, что колхозы, созданные насильст­венно и доказавшие свою полную экономическую несостоятельность, будут распущены любой властью, какая установится после разгрома большевиков. Они не допускали даже такой возможности, что после страшного колхозного опыта может появиться в пределах России дру­гое, кроме большевистского, настолько глупое или сумасшедшее пра­вительство, которое не позволит крестьянам распустить колхозы и продолжит социалистические эксперименты в деревне.

В-третьих, колхозники были так измучены «колхозным адом», государственным крепостным правом, что считали его худшим, чем помещичье крепостное право. И поэтому были уверены в том, что хуже «колхозного ада» для них ничего раньше не было и ничего в будущем не может быть.

(о настроениях в деревне см. также напр. Д. В. Константинов  «Я сражался в красной армии»; у нас на стр. ldn-knigi)

Малые, успешные для Советского Союза, войны и захваты 1939-1940 годов — войны с Польшей и Финляндией, захваты при­балтийских государств — этого пораженческого настроения крестьян не изменили ни в малейшей мере.

Солдаты, вернувшиеся с этих фронтов, рассказывали в деревнях, что жизнь крестьян, ведущих индивидуальное хозяйство, в этих стра­нах неизмеримо богаче, лучше и свободнее, чем в «колхозном раю».

А что касается «побед» и «успехов» Советского Союза в этих вой­нах и захватах, то колхозники со своим здравым смыслом расценивали их реалистически:

— Захватить остатки Польши, уже разбитой Германией, это «по­беда» небольшая...

— А обманным путем ввести армию, сбросить чужое правитель­ство и назначить свое, коммунистическое — как в Латвии, Литве и Эстонии, — это сделать еще легче.

— Но крошечную Финляндию Советский Союз еле-еле, с большой натугой, одолел, да и то не совсем. Двухсотмиллионный великан едва справился с трехмиллионным карликом. Значит, этот великан болен, если он такой слабый. А Финляндия это действительно героическая страна: сумела отстоять себя при нападении такого великана. Вот как борются люди за свое действительное отечество!...

{314} — Если с Финляндией еле-еле справились, то что же будет в войне с Германией? Германия это тебе, дорогой товарищ Сталин, не Польша и не Румыния...



Что большая война Советскому Союзу предстоит именно с Герма­нией, в этом колхозники были убеждены непоколебимо. И в годы сталинско-гитлеровского союза они своего мнения не изменяли.

— Это союз непрочный, для отвода глаз. Кто кого перехитрит и на лопатки положит...

По поводу своего участия в этой надвигающейся войне колхозники говорили:

— Воевать за Сталина?! За колхозную каторгу?! Нет, дураков больше не осталось...

— За драконов проклятых мы воевать не будем...  .

—    Мы им навоюем! ..



В рабочем поезде я видел колхозника-отходника. Он плакал с горя и жаловался: его в этот день присудили за двадцатиминутное опозда­ние на работу к условному тюремному заключению и огромному штрафу. Вытирая слезы, он жаловался всем пассажирам, находя­щимся в вагоне, на свое горе, на свою обиду. И постоянно, как припев, повторял угрожающе по адресу власти-обидчицы, драконов-истязателей:

—    Ну, погодите!...  Вот наступит война, заберут в армию, я вам тогда все припомню. Я вам тогда навоюю!...



Приходилось читать письмо колхозника-отходника, бывшего мат­роса-комсомольца, к своим родным, живущим в колхозе. Оно закан­чивалось так: «О ваших жалобах одно скажу: пока потерпите, до­рогие мои. Скорой войны не миновать. А после войны дело должно измениться. На войне же...  мы им навоюем!»



От колхозников, побывавших в лагерях — за колоски, за карто­фель, за другие пустяки, — приходилось слышать, как они, работая на лесозаготовках и зная, что лес этот пойдет за границу, писали за­писки и всовывали их в щели бревен. Записки содержали призыв к свободному миру: «Братья! Свободные люди! Нас душат. Придите на помощь! Защитите, освободите! Спасите! SOS!...»

{315}

Свои пораженческие настроения колхозники высказывали всегда, как только беседа касалась темы о войне и когда не было близко ком­мунистических доносчиков.

—    Пусть грянет война...  Мы им тогда навоюем!...


Разговор на колхозном кладбище



Апрель 1941 года. Село Болотное. Разоренное кладбище около за­крытого храма, превращенного в склад сельскохозяйственного инвен­таря. Несколько колхозников занимаются починкой инвентаря.

Подошел. Разговорились о колхозном житье-бытье. Колхозники сразу же стали жаловаться: «Не живем, а мучимся»...  Они ругают коммунистов «драконами» и часто посматривают на картину Георгия Победоносца. Эта полустертая картина виднеется на фронтоне храма. Какие-то мысли мелькают в глазах колхозников...  .

— Да...  на днях в избе-читальне мы прочли в газетах, что не­мецкая армия с танками высадилась уже в Африке. Вы тоже читали это известие? — обратился ко мне один из колхозников.

Перемена темы разговора показалась мне настолько резкой и вне­запной, что я даже оглянулся: уж не приближается ли к нам кто-либо из партийных «слухачей» и соглядатаев? Нет, никого, кроме нас, тут не было.

А колхозники продолжали разговор.

— Немец, он в Африке не остановится. Он и до нас доберется. Головой своей ручаюсь за то, что немец к нам обязательно и скоро пожалует. Он будет тут, вот на этом самом месте!...

Взлохмаченный, весь в заплатах, колхозный пророк для вящей убедительности притопнул ногой по пыльной площадке...

—    Вот тогда и наше время приспеет, — продолжил его мысли дру­гой колхозник.—И тогда уж берегитесь, «драконы»!...

—    Каюк вам будет, крышка!...

Колхозники злорадно засмеялись...  И опять взглянули на картину Георгия Победоносца...

Тогда мне стали понятны и течение ассоциаций у колхозников и строго-логическая нить их беседы: освобождение от коммунистиче­ских «драконов» они связывали с приездом на танке немецкого «По­бедоносца»...



{316} Теперь, через много лет после этого разговора, думалось: мало­грамотные колхозники оказались пророками-ясновидцами. Не могли предвидеть они только одного: что из «Победоносцев» бывают и такие, которые стремятся поразить «драконов» не для того, чтобы освободить их жертвы, а для того, чтобы самим занять место этих низвергнутых «драконов»...