Лиризм на все способный
Знать у меня в крови
О, Нестор, преподобный –
Меня ты вдохнови
Гр. A. К. Толстой.
Приобрести книгу А.А. фон Лампе "Пути верных": http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15290/
Это было пятьдесят лет тому назад. Это было тогда, когда мы были просто непозволительно молоды, но в тоже время не только видели и воспринимали то, что воспринимать полагалось, но запоминали и то, что, в сущности говоря, следовало пропускать мимо. А иногда именно это-то и запоминали, как запомнил я — пятьдесят лет тому назад подпоручик Л. Гв. Семеновского полка — те два тоста, о которых сейчас хочу старым однополчанам — напомнить, а молодым — поведать.
В дни празднования 200-летнего юбилея славной Полтавской победы в 1909 г. в Полтаве многое мы видели то, что знали и ранее — мы видели стройную фигуру Государя Императора Николая II, его чарующую улыбку, привязывавшую к нему всегда все сердца, его привычное разглаживание обратной стороной ладони правой руки, русых, слегка даже и рыжеватых усов. Мы видели восторг солдатской массы, а в особенности солдат провинциального гарнизона, никогда не видевшего Государя, мы сами испытали непривычную тревогу, когда на панихиде на Братской Могиле на поле Полтавского сражения Император Николай II, которого один из его недоброжелателей (кажется, что Витте) назвал самым вежливым человеком, при условии, что «аккуратность есть вежливость королей» — опоздал почти что на час, увлекшись разговорами с очарованными им сельскими старостами, в лагерь которых он заехал по дороге на панихиду.
Мы видели и самый парад... но наши полки, Преображенский и Семеновский, привыкшие к несравненному при всей узости Марсова поля в Петербурге «Майскому параду», к слову, бывшему всегда в апреле, конечно, парадом на поле Полтавского сражения, поражены не были. Разве что блистание золотых парчевых облачений на многочисленном духовенстве под жарким южным солнцем. И тут мы больше радовались тому, что настояния командира Гвардейского корпуса генерал-адъютанта Данилова, чтобы гвардия в Полтаве выступала в зимней парадной форме (это при 33 градусах тепла по Реомюру) не увенчались успехом. Мы видели многое, видели то, о чем писали тоже многие и, в особенности в дни 200-летия Полтавской победы.
Но я хотел сказать в этой моей заметке не о всем то, что припомнил выше, a о тех «Двух тостах», о которых может быть следовало и забыть.
Оба тоста были сказаны после торжественных обедов в нашей Семеновской собранской палатке, которая тогда стояла на поле Полтавского сражения, где за 200 лет до этого умирали за Россию наши предки.
Первый тост произнес наш почетный гость Великий Князь Константин Константинович. Он был строен, красив красотой своего Романовского типа (и по росту, и по облику), несмотря на невыгодность защитной формы, выделяясь какой-то особой «франтоватостью», по погонам, орденам и др. Выделялся он и своим голосом, и даже не самим голосом, как манерой говорить, слегка грассируя, по которой, закрывши глаза, можно было сказать, кто говорит.
Поэт и литератор, он говорил красивые и запоминающиеся слова. Исходя из того, что он говорил в Семеновском собрании и на Полтавском поле сражения, он говорил о тех русских богатырях, которые, борясь с змием тугариным, в те секунды, когда коварный змий их побеждал и опрокидывал на родную богатырям землю — именно от нее набиралась новых сил для сопротивления злой силе и, продолжая борьбу, приходили к победе. Так, по мнению Августейшего поэта и Семеновцы, коснувшись родной полтавской земли, там, где их предки защищали Родину от шведского змия, набирались сил для своих будущих подвигов во имя России. Как трудно было себе тогда нам, слушателям талантливой речи, представить, что уже только через пять лет эта борьба со змием станет для всех нас совершившимся фактом!..
Но постепенно Великий Князь приблизился к концу своей речи и тут произошло нечто неожиданное. Тесно связанный хотя бы своими «Измайловскими досугами» с родным ему Л. Гв. Измайловским полком, оратор, заключая свое слово — оговорился и закончил с большим пафосом и подъемом тостом за Лейб-Гвардии... Измайловский полк.
Помню, что, внимательно слушая речь Великого Князя, я как-то растерялся и сразу поняв, что произошла неожиданная и нежелательная гаффа, невольно подумал в те несколько секунд, которые прошли после окончания тоста — о том, как же это возможно поправить. Каждую секунду мог начать соответственный полковой марш наш оркестр и этот марш был бы неизбежно — Измайловский.
Не растерялся наш полковой адъютант штабс-капитан Александр Владимирович Попов*) — он кинулся к оркестру и успел приказать капельмейстеру играть... Семеновский марш. Все было исправлено.
*) Впоследствии наш последний командир, ныне председатель нашего полкового Объединения.
В сущности говоря, сам Великий Князь мог и не заметить своей оговорки, разве что кто-либо из присутствовавших за столом других Великих Князей или генералов, «великих мира сего» — решился потом сказать Августейшему оратору о том, что произошло.
Это был первый тост, который я запомнил. Но был и второй!
Его произнес командир нашей бригады, 1-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии, так и не переименованной, несмотря на все давления, ходатайства и разговоры в «Петровскую бригаду» — генерал-майор генерального штаба Андрей Медардович Зайончковский. Произнес также в нашей собранской палатке, после одного из обедов — в тот день, когда после возложения венков на памятник Славы в центре Полтавы, был Высочайший завтрак в доме Петровско-Полтавского кадетского корпуса.
Но, чтобы дойти до изложения того, как был сказан этот второй тост, надо предпослать несколько предварительных слов.
Генерал Зайончковский был умный и интересный по своему содержанию генерал. Он был очень внимателен к офицерам (что и в то время было не так-то часто), любил с ними говорить и на ученые, и на светские темы. Он на войне 1904—1905 гг. командовал 85-м пехотным Выборгским полком, шефом которого был Германский Император Вильгельм II. За свое командование этим полком на войне, генерал имел полковую форму полка, что было труднее, чем иметь форму гвардейского полка (ее тоже имел генерал Зайончковский}, так как армейскую форму получал только тот командир, под командованием которого полк заслужил боевые отличия. Гвардейскую же форму получал каждый командир гвардейского полка, который прокомандовал полком не менее года (были и в этом исключения).
Генерал Зайончковский был по основной своей службе сапером и никогда не служил в гвардии. После Русско-Японской войны и командования Выборгским полком, он по каким-то путям получил Л. Гв. Егерский полк и командовал этим полком в послевоенное время с большим отличием, побивая на полковой стрельбе все полки конкуренты. Но говорили, верно ли это было — я, конечно, не знаю, что гвардейский полк он получил против воли Великого Князя Николая Николаевича и, может быть, этим объясняется и то, что, откомандовав гвардейским полком в 1-й дивизии, он не был зачислен в Свиту, а также и то, что случилось с генералом в Полтаве в 1909 году.
А случилось вот что:
После Высочайшего завтрака в здании Кадетского Корпуса, Великий Князь Николай Николаевич вышел в коридор и видимо кого-то искал. Увидев нашего старшего полковника Левстрема, он нервно взял его за плечо и спросил, где наш командир, сказав, что генерала Кульнева требует Государь Император. Положение было ясным — конечно все ждали пожалования в свиту командиров прибывших в Полтаву полков — Преображенского — генерала Гулевича, Семеновского — генерала Кульнева и 9-го пех. Ингерманландского — полковника Сивицкого. Разумеется, кандидатом в свиту считали и генерала Зайончковского, как бывшего командира Л. Гв. Егерского полка и командира Петровской бригады, который привел бригаду по Высочайшему повелению в Полтаву на юбилей.
Полковник Левстрем знал, что наш командир генерал Кульнев потихоньку уехал с Высочайшего завтрака. Генерал был серьезно болен, он вскоре после юбилея скончался от рака желудка, и ему трудно было сидеть за столом. Он предупредил полковника Левстрема, что поедет на вокзал Киево-Воронежской ж.д., с которого после завтрака Государь Император должен был уехать из Полтавы. Это он и доложил Великому Князю, который приказал полковнику взять его великокняжескую тройку (как они тогда назывались «Малышевскую») и нашел командира немедленно.
Полковник Левстрем помчался на вокзал и там неожиданно для себя увидел сидящих на платформе генералов Зайончковского и Кульнева. Подойдя к последнему, он доложил, что «Государь Император требует его к себе!» «А меня?» — опросил генерал Зайончковский. — «Не могу знать, Ваше Превосходительство», — дипломатично ответил полковник Левстрем. Все трое помчались в кадетский корпус.
В корпусе все уже было налажено: генерал Гулевич и полковник Сивицкий были уже готовы и ждали выхода Государя. К ним пристроился генерал Кульнев и... генерал Зайончковский, что, повторяю, было только нормально.
Через несколько минут все свершилось — в милостивых словах Император Николай II поздравил с зачислением в Его свиту генералов Гулевича (профессор Императорской Военной Академии) и Кульнева и «сделал» (так было принято это называть) Флигель-Адъютантом полковника Сивицкого, которому, с его большой окладистой бородой, не очень-то шло это «молодое» звание, и который, как говорили тогда, ждал охотнее производства в генерал-майоры. И это было все...
Полки уже были на биваке, и вдруг дежурный офицер Л. Гв. Семеновского полка вызвал «всех на линию». На «Малышевской» (на этот раз нанятой генералом Зайончковским еще в Петербурге) тройке перед полком проехали генерал Зайончковский и генерал Кульнев, последний уже в золотых свитских аксельбантах и в погонах с императорским вензелем (по-видимому и тут полковой адъютант все приготовил вовремя). Полк приветствовал мощным «ура» своего обласканного Августейшим шефом командира...
А потом был очередной обед. На обеде были тосты, офицеры поздравляли своего командира, и последний поднял тост за командира бригады генерала Зайончковского... Как я уже сказал — офицеры генерала любили — он был, в сущности говоря, незаслуженно обижен (это приписывали не Государю, а Великому Князю Николаю Николаевичу, с которым у полка были свои счеты). И потому «ура» офицеров вышло громким и, по существу своему — сочувственным.
Это подстегнуло генерала и в своем ответном тосте, а говорил он, как старый офицер Генерального штаба, умно и интересно, он развил мысль о службе и ее значении. И закончил его словами: «Да, господа, за Богом молитва, а за царем служба...» Тут он остановился и естественный конец этой, всем знакомой пословицы «не пропадает» — «вот те стимулы, которые должны нас вести вперед!» Все было ясно и при том для всех.
Мне осталось сказать еще несколько слов. В годы 1-й Мировой войны генерал Зайончковский сначала командовал 37-й пехотной дивизией, а потом принял в командование 18-й армейский корпус. За сменой начальников штаба корпуса и неприбытием нового начальника штаба я временно исполнял эту должность и исполнял ее и в дни февральской революции 1917 г. Отношение ко мне командира корпуса было исключительно благожелательным, и мы часто говорили о временах его командования Петровской бригадой и моей службы Л. Гв. в Семеновском полку, но никогда он не вспомнил своего «поражения под Полтавой». В дни Гучковского «истребления» старшего командного состава был уволен в отставку и наш командир корпуса. Больше я его в жизни не видел. Ни в одну Добровольческую армию он не поехал, и в конечном счете пошел на службу к большевикам... может потому, что помнил, что когда-то случилось с ним в Полтаве, а может и потому, что был лично связан узами дружбы с генералом Брусиловым.
«Вестник Гвардейского Объединения», 6, 1959.
|
