Что такое шестнадцать миллионов рублей времён Александра Благословенного, эпохи освободительных сражений против армады Наполеона, что на протяжении ряда лет вела Россия? Даже с учётом инфляции, неизбежной в период любых войн, это очень большая сумма, соизмеримая, пожалуй, с нынешними сотнями миллиардов рублей.

Именно столько средств было выделено казной Российской империи и собрано в качестве народных пожертвований для строительства храма Христа Спасителя в честь победы нашего народа в Отечественной войне 1812 года. Благородная идея, принадлежавшая дежурному генералу Русской армии Петру Кикину и получившая высочайшее соизволение у императора, уже осенью 1817 года была готова воплотиться в жизнь.

При огромном стечении гвардии и городских обывателей (говорят, почти вся Москва высыпала) у подножия Воробьёвых гор Александр Первый заложил в камень нового храма крестообразную золочёную доску. Это сооружение должно было превзойти своими размерами мировые достижения в области создания культовых строений: от подошвы горы до креста ни много ни мало, а 230 метров - на такую высоту не поднимался и храм Соломона в Иерусалиме!

Скромный выпускник отделения истории живописи Российской императорской академии художеств Карл-Магнус Витберг, удостоенный победы в международном конкурсе по строительству московского храма, этой «новой поэзии архитектуры», теперь смело соотносил себя с легендарным зодчим Хирамом Абифом. Молодой талант не очень, правда, смущался тем обстоятельством, что по образованию он вовсе не архитектор, а всего лишь мало кому известный художник. Для члена масонской ложи «Умирающий Сфинкс» это не имело какого-либо значения: главное, что проект получил одобрение у высшего круга «вольных каменщиков» - «не столько с архитектурной его стороны, сколько со стороны внутренней масонской идеи».

Просто удивительно, каким образом дилетант возглавил уникальное строительство, не имея для этого соответствующей подготовки. Да, конечно, в какой-то мере его деятельность подстраховывала Комиссия для сооружения храма во имя Христа Спасителя. Но инженерного обеспечения этой «группе поддержки» явно не хватало. На Воробьёвых горах даже не были исследованы грунты, и грандиозный объект предполагалось возвести на... «зыбучих песках».

А что тут непонятного? Воровство в государственных масштабах всегда зиждется на двух вещах: на мутной воде и зыбкой почве, которой по каким-то причинам не захотели придать нужную устойчивость. Так легче тащить!

О том, что происходило дальше на Воробьёвых горах, можно узнать не только из криминальной хроники первой половины девятнадцатого века, но также и в одиннадцатой главе знаменитой поэмы Николая Гоголя «Мёртвые души». Оказывается, коллежский советник Павел Иванович Чичиков имел честь служить в той самой злополучной конторе:

«Комиссия немедленно приступила к делу. Шесть лет возилась около здания; но климат, что ли мешал или материал уже был такой, только никак не шло казённое здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был там получше».

А если от высокой прозы русского классика перейти к докладу, который был представлен на имя теперь уже государя императора Николая Павловича специальным человеком, расследовавшим все дела этой жуликоватой комиссии, - генерал-адъютантом Степаном Стрекаловым, то растрата казённых средств обнаружилась немалая - около миллиона рублей.

Герой Двенадцатого года, получивший под Бородином сильную контузию, генерал Стрекалов не потерпел такого глумления над памятью русских воинов. Он быстро навёл шороху в делах этого сомнительного предприятия, действовал решительно и вытащил казнокрадов на чистую воду. Всё имущество отданных под суд «предприимчивых» чиновников, читаю я в одной из работ доктора филологических наук, старшего научного сотрудника Института мировой литературы Виктора Гуминского, «было взято в казну и продано с публичных торгов».

Вот так следует бороться с коррупцией, искореняя её имущественной метёлочкой! Это средство даже действеннее ссылки в Сибирь без право подачи на УДО. Учиться нужно у императора Николая Павловича абсолютно всем: и нынешним оппонентам режима, и его рьяным охранителям! Где бы вот только найти нам генерала Степана Стрекалова? В пределах столицы его пока почему-то не обнаруживается...

Понимая, что одним только Стрекаловым прореху на теле государства не заткнёшь, император Николай Павлович сделал свой главный выбор на директоре Особенной канцелярии Министерства внутренних дел Максиме фон Фоке (1777-1831), одном из создателей тайного политического сыска в России. Собственно, в Третьем отделении он был в двух ипостасях: и генератором идей, и рабочей лошадкой, тогда как Александр Бенкендорф, который нам более известен как шеф Отдельного корпуса жандармов, главным образом являлся к царю с докладом. Фон Фок добился того, чтобы в Третьем отделении отказались от прежней агентурной сети, существовавшей при Министерстве внутренних дел. Сексоты хитрили, давали ложную информацию, чтобы только получить положенные премиальные. Ничего не поделаешь: это тоже коррупция и главный внутренний враг империи - чиновная бюрократия, о которой Максим Яковлевич выражался крепко, требуя установить за ней негласный надзор:

«Бюрократия, говорят, это гложущий червь, которого следует уничтожить огнём или железом; в противном случае невозможны ни личная безопасность, ни осуществление самых благих и хорошо обдуманных намерений, которые, конечно, противны интересам этой гидры, более опасной, чем сказочная гидра. Она ненасытна; это пропасть, становящаяся всё шире по мере того, как прибывают бросаемые в неё жертвы...»

Офицеры Третьего отделения, этой особой структуры в государстве, имели широчайшие полномочия, в том числе они ведали даже тем, «кто и как начинал себе состояние и какой кому и в каком виде он сделал ущерб». Как следствие - эпидемия взяточничества в огромной державе пошла на спад.

Школьные представления о деятельности «великого и ужасного» Третьего отделения, созданного в силу необходимости императором Николаем Первым, напрочь разрушаются при «работе с документами». Тогда отчётливо видны идеологические «уши», большие, как у Чебурашки, что начали расти в советском обществе с 1917 года.

К примеру, узнав о смерти фон Фока в один день с известием о взятии русскими войсками столицы Царства Польского - Варшавы, первый поэт империи Александр Пушкин 4 сентября 1831 года записал в дневнике следующее:

«На днях скончался фон Фок, начальник Третьего отделения государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и твёрдый. Смерть его есть бедствие общественное.

Государь сказал:

- Я потерял Фока; могу лишь оплакивать его и сетовать, что я не мог его любить.

Вопрос: «Кто будет на его месте?» важнее другого вопроса: «Что сделаем с Польшей?»

Согласитесь, что эти слова литератора никак не укладываются в сложившийся образ поэта, вечно гонимого царской властью.

Любопытно, что именно фон Фок стал фактически «крёстным отцом» нежинского провинциала Николая Гоголя, когда юноша мыкался по гражданским учреждениям Санкт-Петербурга, надеясь получить хоть какую-нибудь должность. Фон Фок, как позже вспоминал Фаддей Булгарин, вошёл в «несчастное положение молодого человека, близкого к отчаянию», и дал ему место в канцелярии Третьего отделения.

Правда, Николай Васильевич являлся туда только за получением жалованья, если опять же верить Булгарину, но это, собственно, не сильно меняет дело. Оказывается это он, главный и бесчувственный «сыскарь» России, боровшийся с подавлением всяческой либеральной мысли и крамолы, наступавший своей чугунной стопой на плодовитую бюрократическую гидру, спас от голодной смерти будущего гения русской литературы. Что ж, спасибо фон Фоку за это! Да и государь Николай Павлович, я думаю, тоже заслуживает добрых слов: это он находил нужных профессионалов, подбор которых ничего общего не имел с фактом личной преданности и маленького, но частого прихлёбывания из кооперативного корыта.

Николай ЮРЛОВ, КРАСНОЯРСК