Справка о каждом работнике мануфактуры имела определенный формуляр. В ней были записаны: «отчество, имя, фамилия, звание, губерния, уезд, волость, селение, лета, № найма, фабрика, должность, где живёт, с какого года работает, число работающих, число неработающих, получает ли что от фабрики, увечье, семейное состояние, сведения фабрики, сведения квартирного отдела». Часто фамилии заменялись отчествами.
Интерьер жилища семьи рабочего Морозовской мануфактуры
Таково, например, содержание одной из справок:
Беляева Александра Ивановна из Московской губернии Дмитровского уезда Тимоновской волости деревни Мартыновка. 28 лет, номер найма 1072. Б.П.Ф. (бумагопрядильная фабрика – Л.С.). Бывшая ленточница, живёт в казарме 14, каморка 73. Работала с 15 ноября 1889 года по 20 марта 1896 года. Её муж – Яков Григорьевич, 41 год, работал ткачом. В семье было две дочери – Мария и Татьяна в возрасте двух и трёх лет. С ними жила 15-летняя нянька Татьяна Павлова. Эта справка без особых пометок, что говорит о семье Беляевых как о хороших работниках, которые за 7 лет работы не получали замечаний, не обращались с просьбами к руководству мануфактуры.
В числе просьб к руководству мануфактуры неоднократно встречается обращение о пособии «на бедную невесту». Например, такую просьбу написала 19-летняя Екатерина Хазова. На её просьбу директор ткацкой фабрики Никольской мануфактуры Г.И. Гусев ответил следующей резолюцией: «На усмотрение господина Саввы Тимофеевича, моё мнение – пособие излишнее, так как семья в благоприятных условиях». Зато на прошение И.И. Матвеевой в июне 1905 г. директор красильно-отделочного заведения Никольской мануфактуры С.А. Назаров ответил: «Выдать за мой счёт на свадьбу 5 руб., если она действительно выходит замуж». Обычно «на бедную невесту» давали 5 рублей, но в одном из прошений рабочего на свадьбу его сына было выдано целых 30 руб. Иногда эти просьбы игнорировались – просьба вписана, но нет резолюции.
По справкам можно также проследить судьбы работников мануфактуры. Например, Филипп Игнатович Румянцев (родился в 1847 г.), бывший сортировщик бумагопрядильной фабрики, трудился на мануфактуре с 1868 г. В графе «увечье» стоит запись: «В 1872 г. бывший крахмальщик по неостороженности своей повредил себе руку. Выдано временное пособие 37 руб. 25 коп.». Запись о его жене – Авдотье, 35 лет зачёркнута. Других сведений о родственниках нет. Несмотря на увечье, Румянцев продолжал исправно трудиться и получал до 35 рублей в месяц. Но постепенно начал спиваться и в конце концов потерял работу.
Хронология этого процесса отражена в сведениях квартирного отдела. 1 декабря 1885 г. он «таскал за грудь смотрителя Филиппа Васильева», через год – избил жену, которую пришлось отправить в больницу. За это Румянцева оштрафовали на 2 рубля. В 1887 г. он был разочтён за самовольный прогул, а в 1890 г. «произвёл драку с Максимом Степановым», в 1892 г. за скандал на улице был взят в сторожку, в том же году произвёл драку с двумя ткачами. Наконец, 13 октября 1905 г. он был разочтён окончательно «за самовольный прогул сряду более 3-х дней». К тому же это был уже не первый самовольный прогул Румянцева за последние два года.
Никольская мануфактура Морозовых
Но, несмотря на это, когда 12 октября 1905 г. он подал прошение о помещении в богадельню, руководство ответило на это согласием «ввиду долгой работы на фабрике и отзыва врача». Результаты врачебного осмотра, проведенного 27 октября, свидетельствовали, что у Румянцева было больное сердце и сосуды, а также увечье правой руки, что являлось достаточным основанием для принятия его в богадельню. Этот отзыв был написан лично главным врачом Никольской больницы А. Базилевичем. Однако спокойная жизнь в богадельне у бывшего сортировщика не задалась. 10 мая 1914 г. начальство богадельни приняло решение: «В виду неоднократного пьянства, не смотря на предупреждение, полагали бы из богадельни удалить, так как пьянство в богадельне не искореняется». Под этим жестоким вердиктом расписались все руководители мануфактуры, включая управляющего фабриками Никольской мануфактуры, председателя Совета заведующих Никольской конторы В.Н. Оглоблина. Автор последней подписи синим карандашом («Правильно») остался не установлен. Тем не менее, судьба Румянцева представляется очевидной – жить ему более было негде и не на что.
Этот случай был далеко не единственным. Ткачу Антону Максимовичу Сосину в 1893 г. было назначено ежемесячное пособие из штрафного капитала в сумме 6 рублей, а затем он был помещен в богадельню. Через год после этого в справку о Сосине было вписано: «Сообщено из Никольской конторы Хозяйственного отдела, Антона Максимова исключить из богадельни Т.С. Морозова согласно распоряжения господина Саввы Тимофеевича за нетрезвый образ жизни, и прошу в квартиру при фабриках не принимать». Подписал эту резолюцию Г.Д. Егоров – заведующий хозяйственной частью Никольской мануфактуры.
Ткачиха И.И. Кошёлкина, проработавшая на фабрике 37 лет, согласно записи врача Никольской больницы Иванова страдала общей старческой слабостью и ревматизмом. При этом врач полагал, что она работать может, но один из директоров Правления Никольской мануфактуры Сергей Тимофеевич Морозов предписал «за старостью должна быть уволена к Пасхе и помещена в богадельню тотчас по увольнению» (1910 г.). Ранее Кошёлкина неоднократно обращалась в правление за оказанием помощи – пособия к празднику Рождества Христова, на умершего мужа. На все просьбы следовал ответ – «Дать пособие в размере 10 рублей за мой счёт. Савва Морозов ».
Считалось, что в богадельню помещали только работников, не имевших родственников. Однако справка на столяра Елизара Ивановича Шахова свидетельствует о том, что это правило не всегда действовало. В справке дважды записано, что он хороший работник, его зарплата доходила до 30 рублей. 1 февраля 1903 г. Елизар Иванович попросил поместить его в богадельню, на что есть резолюция С.Т. Морозова – «поместить». А у него, согласно справке, были сын, сноха и шесть внуков. В 1889 г. С.Т. Курганов обратился с просьбой поместить его мать в богадельню. Но Савва Тимофеевич принял иное решение: «Назначить пособие три рубля с тем, чтобы взял её к себе сын».
Сторож Евграф Михайлович Модин проработал на фабрике восемь лет. Отзывы о его работе были неблагоприятны: «Очень плохой сторож, больше спит на работе...». Несмотря на заключение врача (энфизема лёгких, хронический ревматизм) на просьбу о помещении в богадельню Савва Тимофеевич написано одно слово «Нет». Вероятно, на это решение Морозова повлияло то, что жил Модин в селе Зуево в доме Ивана Михайлова, имел детей и внука, да и работник был плохой.
Исследование данных документов позволяет утверждать, что просьбы большинства рабочих о помещении в богадельню удовлетворялись, а отказы были редким явлением. Для того, чтобы попасть в богадельню было необходим заявление и заключение врача.
Казарма для рабочих
Увольнялись рабочие по различным причинам – «разочтен по ненадобности», «по болезни ребенка», «по взаимному согласию», «за воровство пряжи», «слаба зрением», «за дурное поведение», «по рекрутству», «за спанье на посту». Долго мы пытались найти увольнение за революционную деятельность, и вот, наконец – Петр Иванович Селиванов, работал с 1876 г. Семейное положение – жена, мать, два сына и дочь. 7 января 1885 г. «за бунт был отправлен на родину». Однако ниже красными чернилами стоит запись: «Петр Иванов умер 9 августа 1897 года». Значит, после увольнения он вернулся и продолжал работать. По-другому, сложилась судьба Корнея Петровича Нешумова. Судя по документам, его просьбы его просьбы неоднократно удовлетворялись в 1903 г., но, по сообщению конторы Отбельно-красильной фабрики, в 1913 г. он с двумя рабочими «самовольно оставил работу с требованием повышения жалованья». Нешумов и его жена были уволена, а на просьбе жены принять ее на работу вновь, стоит резолюция Сергея Тимофеевича Морозова «Просьба отклоняется».
Смазальщик бумаго-прядильной фабрики Петр Михайлович Околзин, «работник исправный», был разочтен в возрасте 48 лет с пометкой «Богу молиться». Наверное, ушел в монастырь. Из иного теста был слеплен таскальщик Константин Яковлев. В 1889 г. его осудили за кражу 33 фунтов говядины у соседа и уволили с фабрики. Впоследствии Яковлева приняли обратно на фабрику, но в 1907 г. контора ткацкой фабрики просила записать его «в книгу порочных» за кражу пачки пряжи и вновь предать суду. За то он уволен с фабрики и выселен из рабочей казармы. Надо сказать, что выселение из казармы было серьезным наказанием, потому что за наём вольной квартиры нужно было платить деньги. Например, в одном из прошений сказано, что за «вольную квартиру» в 1912 г. платили 7 руб. в месяц.
Справка № 2301 на Евсея Ивановича Рыбакова заслуживает детального рассмотрения. Работал он на ткацкой фабрике ткачом, затем заправщиком основ. У него была большая семья – жена, четыре сына (один умер в младенчестве), две дочери, сноха. Вероятно, в связи с увеличением семьи, они трижды переезжали в разные казармы. В сведениях квартирного отдела сказано, что 7 января 1885 г. «за бунт» был отправлен на родину (не указано один или с семьей). Но, видимо, скоро вернулся или продолжал жить в казарме, так как следующая запись гласит, что 2 ноября 1885 г. Рыбаков «ударил не за что ткачиху Анисью Ксенофонтову при свидетелях». 29 ноября 1885 г. он был разочтен за плохую работу, 6 февраля 1902 г. – разочтен за дурное поведение.
Как ни странно, сведения фабрики дают совершенно иную характеристику работника: «Поведения означенный ткач Евсей Иванов хорошего, оба с женой удовлетворительные работники. Подписано Г. Гусев». По-видимому, директор Гусев ошибался. 9 февраля 1902 г. Евсей Рыбаков был разочтен за учиненный им подлог в магазине Общества потребителей: «...Ставил украденное клеймо на талоны вместо оплаты их. Дело о нём передано судебному следователю Покровского уезда». В связи с этим происшествием тот же Гусев написал: «Ко мне он обратился с просьбой о вознаграждении его за долголетнюю службу, а не оставить его на работе, так как, вероятно, будет осужден и отбывать наказание». На это С.Т. Морозов ответил резолюцией: «Жену принять в ткачихи, его уволить, семью оставить в каморке до Пасхи». По-видимому, Рыбаков так и не был осужден, и 15 апреля С.Т. Морозов разрешает его принять в чернорабочие. На просьбу принять сына Константина (13 лет) на работу стоит виза: «Когда окончит школу». Вероятно, на решение Саввы Тимофеевича об оказании помощи этому рабочему повлиял большой стаж его работы – 25 лет.
В справках указывались и несчастные случаи (в графе «увечье»). Например, в 1886 г. шуровщик Пётр Иванович Харламов «выкипевшим пламенем из топки получил ожоги второй степени лица, шеи и обоих рук до плечей». Ему была выдана половина жалованья ( 8 рублей 94 коп.). В июне 1892 г. он работал в «крахмальне плиса», при заварке клея по своей неосторожности получил ожоги правого предплечья, правого бока и обеих ступней ног и получил компенсацию в размере половины жалования– 9 рублей. В разное время на праздник Пасхи и Рождества ему выдавалось по 12 рублей, а, позже, по назначению С.Т. Морозова было выплачено к праздникам 13 рублей.
Ткани Никольской мануфактуры
Как свидетельствуют документы, большинство несчастных случаев просходили по «по своей небрежности» или по неосторожности. Пострадавшим сразу же выдавалась половина заработной платы, а затем, по прошению – денежная помощь. Трепальщику А.М. Апахину отрезало фаланги трех пальцев правой руки. Он получил половину заработной платы, а затем по его просьбе – ещё 60 рублей. Правда, эта выдача сопровождалась нотариальной распиской, что пострадавший более не будет утруждать товарищество о пособии.
Количество документов, упоминающих об увечьях небольшое. Среди них указываются даже такие: «вылетевшим челноком получил незначительную опухоль века», «получил ссадину кожи на ладонной стороне указательного пальца». Сторож С.И. Топтыгин «при остановлении валика и повертывания его (безо всякой надобности) во время чистки сорвал кожу на кости левой руки». С.И. Кошелов, проработав 14 лет ткачом, «по своей неосторожности получил потерю указательного пальца правой руки, попал в шестерню переборного станка».
Справка об этом рабочем содержит весьма подробные сведения: «По словам Сергея Иванова было выдано ему покойным Тимофеем Саввичем: деньгами 15 руб. и куплен суконный казатин и сапоги, стоящие 20 руб. С 1890 г. начал опять являться за пособиями к праздникам Пасхи и Рождества Христова. Выдано таковых 48 руб. Работник был плохой, были взыски за пронос спичек в фабрику и порчу товара. Взял расчёт по своему желанию». В 1894 г. он опять просил вознагражденье за увечье и пожелал с семьей уехать на родину в Рязанскую губернию. Руководство фабрики было готово отпустить его без сожаления. В характеристике на Кошелова говорилось: « Последнее время совершенно отбился от рук, вёл себя распущенно, смотрителей не слушал, заявляя, что все равно возьмет расчет; товара портит безобразно, за что лично мной был вызван в контору, где было объявлено, что, если он хоть один кусок будет так работать, что расчет будет дан, не дождавшись срока. Жена говорит, что у него начинается помешательство. Подписал Н. Алянчиков». Кошелов был записан в порочную книгу за порчу товара и дурное поведение. При отъезде его семьи на родину были решено: «По распоряжению Господина Саввы Тимофеевича можно дать 210 руб. под нотариальную расписку. На фабрику вновь его и никого из семейства его не принимать, деньги вручить на вокзале, билеты вычесть».
При рассмотрении прошений на положительное решение влиял стаж работы на мануфактуре. Так, в одном заявлении написано: «отработал 23 года», однако, эти сведения проверялись, и цифра 23 зачеркнута, а вверху карандашом написано 15. Обманывать было нельзя, это могло отразиться на решении вопроса. В просьбе ткача Ф.М. Розова о принятии в казарму тещи отказано – «Не заслуживаете, живете недавно». Когда смотритель бумагопрядильной фабрики обратился с просьбой выдать «под заработку» 100 рублей на постройку дома, то А. Африканов подписал: «Работник хороший, зарабатывает хорошо, мог бы сберечь» (заработок составлял 38 рублей – Л.С.). Савва Тимофеевич решил так: « Пятьдесят рублей можно выдать, вычитать по 10 руб.». Другая просьба – о выдаче пособия по случаю пожара в размере 20 рублей – завизирована С.Т. Морозовым так: «Можно выдать 40 рублей». Имеется и такая любопытная запись: «Просит воспомоществования на покупку пальто, так как у него пальто украдено в фабрике». Ответ: «Отказать в просьбе, так как кража не доказана».
Справки о рабочих Никольской мануфактуры содержат упоминания о частых бытовых конфликтах между ними. Например, по сообщению квартирного отдела, водогрейка М.И. Пронина подралась с двумя женщинами и одну из них облила помоями, скандалила и ругалась с мужем. Кочегар Н.И. Богданов «прибил соседку, за что был приговорен мировым судьей к 2-х недельному аресту». В сведении квартирного отдела на слесаря К.И. Бызяева написано: «Насмехался над женой ткача № 1347 Татьяной и не давал ей прохода». Ткач, а затем сторож П.И. Перенский, по отзыву фабрики был «работник средний, поведение неудовлетворительное». Он неоднократно дрался и скандалил, получал замечания, но при этом оставался на работе. В выписке из книги происшествий и расследовании квартирного отдела написано, что в ноябре 1916 г. Перенский пьянствовал у парикмахера Шипулина. В восемь часов вечера ткач пришел в Зимний театр, где смотритель театра Семён Фёдоров приказал объездному Новикову его вывести. Тогда Перенский «стал ругаться самыми скверными словами, схватил Новикова за ворот пальта и разорвал его». Нарушителя порядка отправили в канцелярию пристава, где он был посажен под арест. Позже Перенский оправдывался тем, что не помнит, как попал в театр, что там делал и как очутился в полиции. Несмотря на раскаяние и уплату стоимости разорванного пальто (2 рубля 50 копеек), дебошир был выселен на вольную квартиру. Ему в это время было 65 лет. В документах, описывающих конфликты, наблюдается следующая закономерность – мужчины чаще всего пили и дрались, а женщины чаще скандалили и шумели.
Случались в казармах и более серьезные происшествия, чем скандал и драка. В марте 1914 г. руководство мануфактуры получило информацию, что в 31-й казарме, в 207 комнате, занимаемой банкоброшницей Е.Ф. Дроздовой Е.Ф., производится торговля водкой, табаком и курительной бумагой. Был подослан человек для покупки этих предметов, после чего у Дроздовой произвели обыск в присутствии хожалого и обходных. В результате обыска было найдено: «8 пол- бутылок и 5 соток с водкой, более 5 фунтов табаку и до 250 книжечек курительной бумаги без бандероли». Во время осмотра в каморке был неработающий муж Дроздовой, который сознался, что торгует он. По другим справкам, он действительно торговал на рынке и получил разрешение на торговлю близ переезда у 14-й и 15-й казарм. Но торговать в самой казарме было запрещено, тем более, что возник вопрос: «Почему смотритель допускает в помещение неработающего мужа?». Решение Сергея Тимофеевича Морозова было строгим: «Екатерина Федорова должна быть уволена».
За неосторожное отношение с огнем применялся штраф в размере 2 рублей. Но были и более серьезные наказания. Кухарка Прасковья Ивановна Васильева по распоряжению С.Т. Морозова была выселена на вольную квартиру за то, что в ее комнате дважды был «произведен пожар вследствие плохого присмотра за детьми». При этом было принято решение более кухаркой на фабрику её не брать, а при приеме на другую работе не поселять в рабочие казармы.
Увеличение семьи и другие обстоятельства заставляли рабочих просить о переселении в другую комнату в казармах или в другую казарму. Например, ткач Н.Е. Саратовский обратился с заявлением о переводе его из 30-й казармы в 26-ю, в комнату 39 или 94. В его семье было шесть детей, из которых трое малолетних. Мотивировал Саратовский свою просьбу тем, что в 26-й казарме живет его теща, которая может присматривать за детьми. На этом прошении нет резолюции, а в справке место жительства не было изменено. Таким образом, вероятнее всего, прошение не было удовлетворено.
Вообще правила проживания в казармах были весьма строгими. Попасть сюда было трудно даже ближайшим родственникам. Ф.Е. Алексахин 22 октября 1912 г. писал: «В виде предстоящей скорой очереди поступления на работу моей дочери Марии Фёдоровой Алексахиной 15-ти лета я покорнейше прошу оказать мне Вашу милость разрешить моей вышеуказанной родной дочери проживать вместе со мной в 70-ой комнате 33 казармы, которая лишь только прибыла для вышесказанного из деревни...». На этом прошении Сергей Тимофеевич Морозов поставил резолюцию: «Просьба отклоняется, т.к. на работу дочь еще не поступила и лучше бы жила в деревне». Однако ситуация оказалась сложнее, чем казалось хозяину дела. Внизу документа поставлена запись квартирного отдела: «М.Ф. Алексахина 15 л. 7 м. записана под очередь по книге не окончивших школу девочек, проживающих в помещении Товарищества очередь за № 49/35. Родилась 30 марта 1897 г. проживает в 33/70 временно, по дозволенной записке, как гость за № 2141 от 15 октября 1912 г....». В результате Сергей Тимофеевич был вынужден изменить своё решение, написав: «Так как по дальнейшим справкам оказалось, что она уже принята на работу, то во изменение резолюции от 30.Х1.12 г., разрешить приписать к отцу».
Следует отметить, что все обращения рабочих рассматривались на уровне высшего руководства мануфактуры. Резолюцию накладывал обычно лично Савва Тимофеевич Морозов, а после его смерти – Сергей Тимофеевич, отвечавшие в работе Правления мануфактурой за социальную сферу. Ими резолюции накладывались карандашом синего или красного цвета, очень редко – простым. В документах встречаются подписи и других руководителей фабричного концерна – В.Н. Оглоблина, С.А. Назарова и других.
А.И. Угольков. Портрет участника Морозовской стачки Н.М. Зуева. 1939 г.
Иногда можно видеть, что мнения руководителей мануфактуры расходились, и тогда решение принадлежали главе предприятия – С.Т. Морозову. Так, С.А. Назаров 17 февраля 1903 г. лично написал в справке на переплетчика К.П. Наумова, что тот разочтен «за плохое отношение к старшему в переплетной...просит принять его смотрителем, но при квартирном отделе мест совершенно нет». Однако, Савва Тимофеевич в ответ написал: « Прошу принять, человек жил 25 лет, никаких замечаний за ним нет...». Повторно в марте последовала просьба Наумова его на другую работу и тоже положительная резолюция Саввы Тимофеевича.
Справки на рабочих сообщают самые интересные и редкие сведения. Например, Иван Михеевич Орлов 26 лет проработал «тараканщиком». На него однажды поступила жалоба, что плохо морил тараканов в казарме бумагопрядильной фабрики. Видимо, заработная плата «тараканщика» была неплохой ,так как Орлов содержал неработающую жену и сына. В 1896 г. ему было разрешено выдать « под заработку» 100 рублей (просил он 200 рублей) на постройку дома в деревне. Работали на мануфактуре и люди творческих профессий. Прядильщик А.Н. Соколов обратился с просьбой отменить решение о выселении его семьи из казармы за проступок сына – он убил собаку, и по жалобе хозяина собаки семья была выселена. Его сын Алексей «записался в театральный струнный музыкальный аркестр при фабрике Товарищества Саввы Морозова». На прошении красным карандашом подчеркнута фамилия заявителя и стоит надпись «Музыкант». Видимо это решило вопрос, на прошении Сергей Тимофеевич написал: «Как музыканту разрешается дать хоз. помещение. 12.05.1914 г.».
1 июня 1914 г. рабочий В.В. Крюков обратился с просьбой принять его дочь в школу, так как он опоздал с её записью потому, что с родины поздно выслали метрику. К записке приложена копия справки, в которой заведующий Никольским училищем А.Ф. Алякринский уведомляет квартирный отдел, что семь детей, в том числе и Пелагея Крюкова, будут приняты в подготовительный отдел ,а Василий Тихонов Фомин, как учившийся в Гуслицкой школе, будет принят в класс, соответствующий его знаниям. Училище давало возможность дальнейшего продвижения, но и не всегда гарантировало его. В 1902 г. 14-летний уборщик пряжи В.Н. Грибов обратился с просьбой перевести его в конторские мальчики – низший разряд служащих, – мотивируя её тем, что он окончил Никольское училище. Ему, однако, было отказано: «Невозможно всех окончивших училище перевести в контору – на очереди много детей служащих».
Анализируя эти документы, можно прийти к определённым выводам. В очередной раз подтверждается, что на работу к нам приходили, в основном, крестьяне и мещане из близлежащих губерний. Кто работал хорошо – тому и платили соответствующе, предоставляли бесплатное жилье, коровники, балаганы. Им оказывали материальную помощь к церковным праздникам и в сложные моменты жизни, устраивали детей учиться. Кто помнит, как жили в рабочих казармах даже в советское время, тот знает, что жили «на виду». Все конфликты, неприятности и радости были известны. При Морозовых в казармах следили за порядком специально поставленные люди. Скрыть в таком тесно заселенном месте ничего было нельзя. Бытовые условия можно было улучшить, переселяясь в другую казарму.
На фабриках работали дети с 12-летнего возраста. Семьи, в основном, были многодетными. Жалобы и просьбы рабочих рассматривались практически в несколько дней с ответом первых лиц мануфактуры. Крайне серьезно относились к наказаниям за возникновение пожаров как на фабриках, так и в казармах. Наказания за нарушения порядка были серьезными – увольнялись рабочие довольно часто, а расторгнуть этот договор было просто – принимали рабочих на год (от Пасхи до Пасхи). Были случаи незаконной торговли спиртным и табаком, краж (в том числе и металла с последующей продажей), были скандалы и драки. Как можно видеть, даже обзор небольшой части таких интересных источников как справки о рабочих даёт богатый материал для изучения жизни трудящихся морозовской мануфактуры, условий их труда и быта, радостей и горестей простых людей.
