... В инструкции по паспортной работе (1935-й год) дважды в одном предложении подчеркивается, что все крестьяне (колхозники и единоличники) обязаны для выезда из деревни на срок более пяти дней иметь справку от местных органов власти, которая практически являлась главным документом дня получения паспорта. Ничего этого крестьяне не знали, ведь инструкция по паспортной работе явилась приложением к приказу НКВД СССР, который имел гриф «сов. секретно»! Поэтому особенно циничной, когда они с ней сталкивались, звучала для людей древняя юридическая норма: незнание закона не освобождает от наказания по нему.

Попытаемся представить те мытарства, которые приходилось проходить русскому крестьянину для получения «вольной» в эпоху действия паспортной системы в СССР. Договора, как правило, в руках нет, т.к. государство внимательно контролировало и регулировало «оргнабор» в деревне. В зависимости от положения с кадрами в той или иной отрасли, на стройке, заводе, шахте оно то разрешало государственным вербовщикам набирать рабочую силу по деревням (на основе государственного плана. в котором не «только учитывались отрасли, нуждающиеся в рабочей силе, но и указывалось их конкретное число для каждого ведомства или стройки и те сельские районы, где разрешался набор), то закрывало эту лазейку. Значит надо крестьянину идти за справкой к председателю колхоза.

Тот отказывает прямо или тянет, предлагает подождать с уходом до завершения сельскохозяйственных работ. Этот прием может применяться неоднократно. Ничего не добившись в колхозе, крестьянин пытается начать с другого конца, сначала заручившись согласием в сельсовете, и идет туда за справкой по форме № 1. Председатель сельсовета - такой же ставленник советской власти, как и его колхозный собрат, т.е. существо зависимое, дорожащее своим местом «начальника» больше всего в жизни. Естественно, он спрашивает крестьянина: есть ли у того справка из правления и просит ее показать. Если такой справки нет - разговор окончен.

Получается замкнутый круг. Остается еще одна возможность, к которой нередко прибегали — подкупить сельских чиновников, под-делать или выкрасть злосчастную справку. Но для того и существует милиция, чтобы проверять все документы до точки, а, при необходимости запрашивать тот сельсовет или правление, которое выдало справку. Так создается почва для сращивания местной верхушки власти- колхозной, советской, милицейской, верхушки, которая становится безраздельным хозяином деревни. Она грабит, развращает, унижает народ, она создана именно с этой целью, и паспортная система предоставляет ей безграничные возможности. С прямого попущения правительства инструкция по паспортной работе специально узаконила такой произвол - ведь пункты 24 и 47 ее позволяли требовать от крестьянина справку с места работы или выдать паспорт без нее.

О душевном состоянии русского человека, насильственно превращенного в «колхозника», свидетельствует В.И. Белов: «Для сельской жизни начала тридцатых годов (добавим от себя: разве только 30-х? - В.П.) очень характерно было такое понятие, как «копия» или «копия с копии». Бумага или ее отсутствие могли отправить на Соловки, убить, уморить голодом. И мы, дети, уже знали эту суровую истину. Не зря составлять документы учили нас на уроках... В седьмом или шестом классе, помнится, мы учили наизусть стихотворение Некрасова «Размышления у парадного подъезда»: «Вот парадный подъезд. По торжественным дням, одержимый холопским недугом, целый город с каким-то испугом подъезжает к заветным дверям».

Н.А. Некрасов называл холопским недугом обычное подхалимство. Но можно ли называть холопским недугом страх беспаспортного деревенского мальчика, стоящего перед всесильным чиновником? Дважды, в сорок шестом и сорок седьмом годах, я пытался поступить учиться. В Риге, в Вологде, в Устюге. Каждый раз меня заворачивали. Я получил паспорт лишь в сорок девятом, когда сбежал из колхоза в ФЗО. Но за пределами деревенской околицы чиновников было еще больше...»12. Писатель недаром поставил в конце предложения многоточие; уж он то хорошо знал советскую действительность, если даже спустя полвека после введения паспортной системы в СССР предпочел не раскрывать всего многообразия царящего в России и узаконенного высшей властью произвола.

Согласно инструкции по паспортной работе 1935 г., помимо паспортных книжек сроком на три года и годичных паспортов существовали временные удостоверения сроком до трех месяцев. Они выдавались «в нережимных местностях при отсутствии документов необходимых для получения паспорта» (пункт 21 инструкции). Другими словами, речь шла преимущественно о сельских жителях, которые выезжали в «паспортизированную местность» на временные (сезонные) работы. С помощью этой меры государство пыталось регулировать миграционные потоки и удовлетворять нужды народного хозяйства в рабочей силе, одновременно ни на минуту не упуская ни одного человека из поля зрения милиции.

По сведениям МВД СССР, было выдано временных удостоверений: за 1933-1940 гг. - 14,3 млн., за 1941-1945 гг. - 24,5 млн., за 1946-1952 гг. - 55,8 млн.13 Цифры показывают, что число сезонных рабочих резко возрастало в военные и первые послевоенные годы, когда в стране была большая нехватка рабочих рук. По существу практика выдачи временных удостоверений означала некий «компромисс» между властью и народом: для первой это было средством, снижающим недовольство части людей своим беспаспортным состоянием, этакой узаконенной государством «лазейкой», для вторых - еще одной дополни-тельной попыткой бегства из деревни хотя бы на непродолжительный срок в надежде превратить его в постоянный.

Часто из деревни убегали вообще без каких-либо паспортных документов. О том, что подобные явления носили массовый характер, свидетельствует следующая выдержка из циркуляра ЦИК СССР № 563/3 от 17 марта 1934 г.: «Несмотря на проведенную органами милиции разъяснительную кампанию, требование это не выполняется: наблюдается массовый приезд граждан из сельских местностей в города без паспортов, что вызывает мероприятия милиции по задержанию и удалению приезжающих»14. В ходе^паспортизации населения страны НКВД СССР приходилось преодолевать большой психологический барьер не только среди основной массы людей, но и в среде собственных сотрудников.

Приказ № 0027 ее от 15 августа 1934 г. отмечал, что «паспортные органы предоставлены сами себе, работают бесконтрольно, в результате налицо злоупотребления, недостача паспортных документов, торговля паспортами»15. Нередки были случаи попыток прописаться по поддельным и подложным справкам об отходничестве. Конечно, все эти попытки не могли всерьез противостоять паспортной удавке, накинутой на народную шею.

Правовое положение крестьянина в колхозную эпоху делало его изгоем в родной стране. И жить под таким психологическим прессом предстояло не только ему, но и его детям. По действующему примерному уставу сельхозартели (1935 г.) членство в колхозе должно было оформляться подачей заявления с последующим решением о приеме на общем собрании членов артели. На практике это правило не соблюдалось по отношению к детям колхозников, которых по достижении ими 16-летнего возраста правление механически заносило в списки колхозников без заявлений о приеме. Получалось так, что сельские юноши и девушки не были хозяевами своей судьбы, они не могли по собственному желанию после 16 лет получить в райотделе милиции паспорт и свободно уехать в город на работу или учебу. Ведь с наступлением совершеннолетия они автоматически становились колхозниками и, следовательно, уже только в качестве таковых могли добиваться получения паспорта.

Чем в большинстве своем кончались такие попытки мы уже писали. Ф о р м а л ь н о названная практика не была закреплена юридически в уставе сельхозартели. Эта искусственно созданная властью очередная юридическая «тонкость», позволяла вводить людей в заблуждение, провоцировала их всеми условиями жизни в колхозе к бегству. Согласно традиционному взгляду, если человек формально не о б я з а н подавать заявления о приеме, то он не будет зачислен в колхоз (устав сельхозартели не содержал каких-либо упоминаний об обязательном приеме в члены колхоза детей колхозников). А раз он не колхозник, то вроде не о б я з а н в нем работать. На деле происходило наоборот. Так важнейшая форма жизни на Руси - крестьянствование - было сознательно заклеймено советской властью. Среди городского населения обиходным стало выражение «колхозник», которое употребляли для обозначения человека «второго сорта».

Бегство в города создавало видимость обретения свободы, а для большинства беглецов предоставляло временную отсрочку перед тем, как попасть из сельской в городскую кабалу. Здесь они сразу оказывались под прессом «ударничества» и «трудовых вахт», а если пытались бежать и с предприятий, куда завербовались, то попадали в категорию бесправных «летунов» и подлежали административному выселению. Поиск лучшей жизни начинался вновь, уже в другом месте, часто далеко от родного села. Так «индустриализация» гнала крестьян все дальше от родных мест, в чужие края, с иными языком и культурой.

О том, в каких размерах происходило рассеивание русских людей по территории страны, свидетельствует сравнение данных всесоюзных переписей населения 192616 и 193917 гг. В 1926 г. в РСФСР выделялось 107 губерний, округов, автономных республик и областей. Доля русских составляла от 90% до 99.6% - Архангельской, Вологодской. Северо-Двинской, Новгородской, Псковской, Череповецкой, Брянской. Смоленской, Владимирской, Иваново-Вознесенской. Калужской, Костромской, Московской, Нижегородской, Рязанской, Тверской. Тульской. Ярославской, Орловской. Тамбовской, Вятской губерниях. Верхнекамском. Златоустовском, Ирбитском. Ишимском, Курганском, Пермском. Сарапульском, Свердловском. Тагильском. Тюменском. Шадринском. Бийском, Киренском, Сретенском, Читинском округах: от 80% до 90% - в Курской, Ульяновской. Саратовской, Сталинградской губерниях.

Кунгурском, Троицком, Челябинском. Сунженском, Шахтинско-Донецком, Барнаульском, Иркутском, Каменском, Красноярском, Кузнецком, Новосибирском, Рубцовском, Томском округах; от 70% до 80% и Ленинградской,Мурманской, Пензенской, Самарской, Астраханской губерниях; Барабинском. Ачинском. Капском. Минусинском, Тарском, Тулунском, Зейском округах; от 60% до 70% - в Воронежской, Оренбургской губерниях, Майкопском, Ставропольском, Омском, Тобольском. Амурском округах: от 50% до 60% - в Армавирском, Сальском.

Терском, Сахалинском, Хабаровском округах, Ойратской автономной области, Бурят-Монголии; от 40% до 50% - в Вотской, Татарской губерниях, Донецком, Донском, Славгородском. Хакасском, Николаевском округах: от 30% до 40% - в Башкирии. Кубанском. Черноморском, Туруханском, Владивостокском округах: от 20% до 30% - в Республике немцев Поволжья, Коми-Пермяцком, Таганрогском, Адыгейско-Черкесском округах; от 10% до 20% - в Чувашской. Калмыцкой, Дагестанской, Якутской автономных республиках, Камчатской области: 10% и менее - в Ингушской. Кабардино-Балкарской. Карачаевской, Северо-Осетинской, Чеченской. Казахской и Киргизской автономных республиках.

За тринадцать лет к 1939 г. резко выросла доля русских в следующих национальных районах: Чечено-Ингушской АССР с 1,2-2,9% до 28,8%; Северо-Осетинской АССР - с 6.6% до 37,2%; Якутской АССР - с 10,4% до 35,5%; Бурят-Монгольской АССР - с 52,7% до 72,1%; Киргизской ССР - с I 1.7% до 20.8%|7. В дальнейшем «индустриализация» усиливала процесс выталкивания русских в национальные районы и «отдаленные места».

Паспортизация населения способствовала окончательному складыванию в СССР системы сыска и учета тех людей, которых советская власть зачислила в разряд «преступников» или считала потенциально областным. Негласный надзор осуществлялся за всеми без исключения, кто хоть и какой-либо мере (даже самой малой и ничтожной) нарушил закон. В областных управлениях милиции организовывались паспортные отделы, в городских и районных управлениях (отделениях) - паспортные столы. В населенных пунктах, где проживало свыше 100 тыс. «паспортизированного населения» создавались адресные бюро.

В дополнение к ним, но с иными целями - не для прописки и выдачи паспортов, а для «улучшения розыска скрывшихся и бежавших преступников» приказом НКВД СССР № 0102 с от К) сентября 1936 г. во всех крупных городах страны (населением свыше 20 тыс. жителей) организовывались кустовые адресные бюро. В Москве действовало Центральное адресное бюро (ЦАБ). Если в 1936 г. кустовые адресные бюро существовали в 359 городах СССР, то в 1937 г. - в 41318. Остальные города и районы прикреплялись каждый к определенному кустовому адресному бюро. Таким образом вся территория СССР была охвачена сыском. Маскировалось это под «учет движения населения».

Положение о кустовых адресных бюро, утвержденное приказом НКВД СССР № 077 с от 16 августа 1937 г., устанавливало, что «основным прописочным, учетным и справочным документом является листок прибытия, который заполняется при перепрописке всего населения и на каждого прибывающего в данный населенный пункт гражданина»19. Листки прибытия и листки убытия имели одинаковое название — «адресный листок». Учет движения населения при атом был второстепенной задачей. Все адресные листки до помещения в картотеку на прибывших лиц проверялись в кустовых бюро по книге розыска паспортов (т.к. многие люди жили по похищенным или поддельным паспортам, их учет в кустовых бюро велся отдельно).

Одновременно листки прибытия сверялись с так называемыми сторожевыми листками (розыскными карточками), которые заполнялись на «разыскиваемых преступников», объявляемых в союзном или местном розыске, и хранились в специальных барабанах-картотеках кустовых адресных бюро. Об обнаружении разыскиваемого немедленно сообщалось «аппарату НКВД, объявившему розыск». Карточки на разысканных продолжали храниться «как компрматериал до указания об их изъятии и уничтожении».

С I января 1939 г. вводилась новая, более совершенная форма адресных листков. И это не случайно. 17 января должна была состояться Всесоюзная перепись населения. Предшествующая проводилась всего за два года перед этим в 1937 г. Следовательно, государство нуждалось не столько в точных сведениях о численности населения, сколько в установлении местожительства каждого человека. Ведь в 1937— 1938 гг. в стране проводилась массовая чистка «ротация» советского чиновничьего слоя. Бывшие руководящие кадры в обстановке террора и всеобщего страха пытались сменить местожительство, получить любым способом новые документы. Люди видели в предстоящей переписи прямую угрозу своей жизни, старались скрыться.

Поэтому режим считал необходимым усилить контроль за «движением населения», чтобы в любой момент иметь возможность арестовать каждого. Отдельные лица (дачники, отдыхающие в санаториях и домах отдыха, приезжающие в отпуска, на каникулы, экскурсанты, туристы, прибывающие на совещания, съезды и выбывающие обратно) прописывались временно на адресных листках без отрывных талонов. Для всех остальных прописка и выписка фиксировались на адресных листках с отрывными талонами, которые после заполнения направлялись в управление народнохозяйственного учета, а оттуда в центральное управление (ЦУПХУ) Госплана СССР. Адресный листок оставался в адресном бюро милиции. В режимных местностях адресные листки заполнялись в двух экземплярах, из которых один оставался в адресном бюро, а другой в отделении милиции «для контроля за выездом прописанного в срок».

На «социальночуждый» и «уголовный элемент» заполнялись дополнительные листки прибытия (убытия), которые направлялись для централизованного учета в кустовые адресные бюро20. Таким образом в стране существовал двойной учет «движения населения». Важнейший - в милиции, второстепенный - в Госплане. Инструкция по паспортной работе 1935 г. следующим образом определяла приоритет в задачах адресных бюро: «а) оказание содействия административным органам в розыске необходимых им лиц: б) выдача учреждениям и частным лицам справок о местожительстве граждан: в) ведение учета движения населения»21. Вопреки традиционным представлениям паспортный аппарат в СССР существовал не столько для нужд населения, сколько для розыска непокорных.

Приказ НКВД № 230 сс от 16 декабря 1938 г. об улучшении работы кустовых адресных бюро прямо указывал, что они создавались для «улучшения работы милиции по розыску преступников», а не для учета движения населения. Для решения последней задачи, говорилось в приказе, существуют адресные бюро. НКВД приказывало «на всех граждан, вновь прибывающих в район, независимо от того, на постоянное или временное жительство они прибыли, хотя бы даже и в непаспортизированную местность, листки прибытия должны направляться в кустовые адресные бюро»22. В кустовых бюро листки на вновь прибывших проверялись на наличие и биографии «компрометирующих сведений» после чего, в зависимости от характера «компромата», об этом сообщалось руководителю предприятия по месту работы или «немедленно в уголовный розыск».

Инструкция по паспортной работе 1935 г. основными задачами милиции по «поддержанию паспортного режима» в СССР определяла следующие: недопущение проживания без паспортов и без прописки; недопущение приема на работу или службу без паспортов; очистка режимных местностей от «уголовных, кулацких и иных антиобщественных элементов, а также от лиц. не связанных с производством и работой»; взятие в нережимных местностях всего «кулацкого, уголовного и иного антиобщественного элемента» на особый учет23. В милицейской инструкции выражены существенные черты советской власти и ее отношение к человеку.

Практическая работа низового аппарата милиции по проведению «особого учета» строилась следующим образом: в справке домоуправления или сельсовета с места постоянного жительства (форма № I). которая в обязательном порядке предъявлялась в милиции при получении паспорта, в графу «для особых отметок органов РК милиции» заносились все «компрометирующие данные» о получателе паспорта. Начиная с 1936 г. в паспортах бывших заключенных и ссыльных, лишенных избирательных прав, и «перебежчиков» стали делать специальную отметку. Справки по форме № I хранились в общей картотеке паспортного аппарата милиции: люди, взятые на особый учет, заносились и списки по особой форме. Ширилась «индустриализация» и завершалась «сплошная коллективизация», росли города, одни политические процессы сменяли другие, рос государственный террор и увеличивалось число «преступников», «летунов» и иного «антиобщественного элемента» и соответственно совершенствовался сыск, увеличивались картотеки кустовых и Центрального адресных бюро.

Нормой становилась жизнь по чужим документам, их подделка. Для улучшения идентификации личности гражданина СССР с октября 1937 г. в паспорта стали наклеивать фотографическую карточку, второй экземпляр которой хранился в милиции по месту выдачи паспорта. Для предохранения паспортов от подделок главное управление милиции ввело спецчернила для заполнения бланков паспортов и спецмастику для печатей, штампы по креплению фотокарточек; рассылало во все отделения милиции оперативно-методические ориентировки «о способах распознавания поддельных паспортов».

Помимо этого в случаях, когда при получении паспортов предъявлялись свидетельства о рождении, выданные в других областях и республиках, милиция обязана была делать предварительный запрос в пункты выдачи этих свидетельств для подтверждения их подлинности. Кроме собственных сил милиция привлекала к «поддержанию паспортного режима» дворников, сторожей. бригадмил, «сельских исполнителей» и «доверенных лиц» (как они именовались на милицейском жаргоне). Под ними подразумевались осведомители из числа вышедших на пенсию партийных и советских чиновников, милицейских работников.

О масштабах слежки за населением свидетельствует следующий факт. По сообщению главного управления милиции, на начало 1946 г. в районах Московской области «агентурно-осведомительный аппарат» состоял из 396 резидентов (в том числе 49 платных), I 142 агентов-маршрутников24 и 7 876 осведомителей. Однако начальник управления генерал-лейтенант Леонтьев отмечал, что «агентурно-осведомительная сеть по области большая, но качественно еще слабая»21. Словарь иностранных слов дает несколько толкований понятия «резидент», но смысл всех сводится к тому, что речь идет о человеке, который выполняет дипломатические, разведывательные или административные функции в иностранном государстве.

Видимо, у советской власти было достаточно оснований считать Россию чужой для себя страной...

(Продолжение следует)

Василий Попов, кандидат исторических наук

ПРИМЕЧАНИЯ

12 Белов В И Раздумья на Родине. М.. 1989. С. 190-191.
13 ГАРФ. Ф. 9401. Оп. I, Д. 4155. Л. 199-201.
14 Там же. Оп. 12. Д. 137. Л. 63.
15 Там же. Л. 46-47 об.
16 Всесоюзная перепись населения 1926 г. Т. IX. РСФСР. М.. 1929. С. 65-79.
17 Всесоюзная перепись населения 1939 г. Основные итоги. М.. 1992. С. 59-79.
18 ГАРФ, Ф. 9401. Оп. 12. Д. 137. Л. 160-164. 179-186.
19 Там же. Л. 181.
20 Там же. Д. 233. Т. I. J1. 466-470.
21 Там же, Д. 137. Л. 98.
22 Там же. Д. 233. Т. 1. С. 439-459 об.
23 Там же. Д. 137. Л. 88.
24 Там же. Ф. 9415. Оп. 3. Д. 33. Л. 347 об.