Давно это было, кончился Первый Поход. Завершив свой второй поход освобождения от красных Кубани и Северного Кавказа, наша Белая Армия вела бой где-то - то ли за Ставрополем, то ли до него. Не могу сказать, когда это было, но хорошо помню, что день был морозный. Все било покрыто глубоким снегом. Помню, что это был сочельник и мы вели тяжелый бой за взятие большого богатого селения. Красные хорошо укрепились, и только под вечер, получив подкрепление, мы смогли энергичным ударом выбить красных из села. Наш удар был настолько стремителен и для них неожидан, что в своем поспешном бегстве они оставили нам горячие походные кухни, а это было очень и очень кстати.

Мой взвод расположился на отдых в домах, находящихся недалеко от церкви и кладбища этого селения.

Только было сняли мы сапоги и расправили свои уставшие ноги, как вошел наш взводный командир и сказал, что наш взвод назначен в сторожевое охранение, а нашему отделению отведен участок погоста.

Это старинное кладбище, заросшее густыми деревьями, находилось на пригорке и несколько в стороне от церкви и селения.

С большим неудовольствием пришлось снова на ноги наматывать портянки и натягивать еще не отогревшиеся сапоги. Ведь только только мы поужинали горячими щами, и так тянуло нас ко сну. Но что ж делать, надо идти.

В заброшенной сторожке мы устроили наше караульное помещение. Хорошо еще, что оконце не было выбито. В углу сторожки стояла старая железная печурка, которую мы жарко натопили собранными на погосте сухими, упавшими или обломанными ветками.

К вечеру мороз начал крепчать, но наше счастье, что ветра не было. Потянули жребий, когда кому быть на дежурстве. Мне выпало время стоять от 11-ти часов до 1 часу ночи. Чтобы не терять дорогого времени сна, я, ослабив только пояс и расстегнув ворот шинели, улегся на пол недалеко от печурки и сразу же заснул крепким сном. Без четверти в одиннадцать меня разбудил отделенный. Хоть и коротким, но крепким сном я приободрился, вышел из сторожки и пушистым снегом растер себе лицо и руки. Умывшись таким оригинальным образом, нахлобучив на уши баранью белую папаху, а на руки натянув шерстяные варежки, проверив подсумок с обоймами, я взял свой верный карабин и в обществе отделенного отправился на свой пост, чтобы сменить дежурившего там соратника. В мою обязанность входило наблюдать за полем, расстилавшимся вдаль от подножия погоста.

Небо очистилось от облаков, и яркая луна освещала своим светом равнину поля, покрытую снегом. Лунный свет был настолько ярок, что даже отдаленные деревья отбрасывали в сторону свою тень.

Соратник, которого я сменил, и отделенный поспешили вернуться в теплую сторожку, а я начал без конца ходить по границе кладбища. Чтобы противник не мог меня заметить, мне приходилось прикрываться или тенью деревьев (правда, уже без листьев), или же отбрасываемой тенью крестов и памятников на могилах. Даже ночью все движущееся сейчас же обращает на себя внимание, поэтому мне нужно было, как когда-то мы учили в уставе, применяться к местности.

Медленно идет время на дежурстве ночью. Все спит. Кругом тихо, никакого движения и шума, разве где-то вдалеке залает собака. Но, зная, что враг не дремлет, я ни на мгновение не переставал вести наблюдение за полем.

И так, ходя взад и вперед, я присел на пень срубленного когда-то дерева. Присев на пень, я задумался и невольно вспомнил ту милую Наташу в Екатеринодаре, которая при прощании подарила мне связанные ею шерстяные варежки. Вспомнилось мне, как меня, выписавшегося из лазарета, друзья провожали на вокзале Екатеринодара. Недавно это было, кажется, что вчера. Вспомнились мне друзья, погибшие в бою в этот день. Вспомнилось... да всего не перескажешь, о чем думает юноша-воин, неся свое дежурство. И вот, сидя на пне а карабин, поставив между колен, я предался своим мечтаниям.

Вдруг что-то сильно ударило меня в голову. Мгновенно вскочив, я обернулся. Сзади - никого, спереди, с боков тоже. Ну, думаю, наверное я задремал и все это мне почудилось.

Опять я стал ходить между могил и зорко следить за полем и опять, немного утомившись, присел на тот же пенек. Опять в голове появились дорогие видения. Чтобы стряхнуть их, я встал, но не успел я совсем встать, как что-то опять ударило меня в голову. На этот раз настолько сильно, что папаха моя слетела с головы. Тут уж было не до шуток. Тут уж я не дремал, а папаха лежит у моих ног на снегу. Опять осмотревшись, я убедился, что никого нет. Однако же мороз щиплет уши крепко. Нагнувшись, я скорее поднял и надел папаху. В это время где-то недалеко завыла собака, и издалека, как мне показалось, донесся звон колокола, отбивая 12 часов ночи. Мороз прошел у меня по спине, а по рукам и ногам побежали мурашки. "Боже мой, какая-то чертовщина, и я на кладбище!" Сам сознаю, что это глупо, а может быть, я опять задремал, и опять мне все это чудится. Ущипнул себя за руку. Больно! Значит, не сплю.

Опять я стал ходить между могилами, но садиться на пень мне что-то очень не хотелось. Посмотрел на ручные часы - уже половина первого. Значит, скоро сменят. Прислонился я к стволу дерева и, не шевелясь, продолжал вести свое наблюдение за полем.

Вдруг меня опять что-то ударило в голову и - о ужас! - моя папаха полетела по воздуху!!

Схватил я свой карабин и начал стрелять по летящей папахе. На третий выстрел папаха стала падать, а недалеко от нее что-то грузно шлепнулось на снег.

Подбежали из сторожки встревоженные выстрелами чины отделения. Спрашивают: что случилось?

Ничего не понимая, стал я им рассказывать о папахе и об ударах в голову. Сказал, что что-то грузно упало недалеко от папахи на снег. Пошли искать. Нашли простреленную папаху, а недалеко от нее лежащую на снегу большую убитую сову.

Надо думать, что эта бедная сова решила, что моя белая папаха - или заяц, или какой-то другой зверек, и она, видимо голодная, решила полакомиться этим зверьком.

Получилось очень глупо. И долго потом друзья потешались надо мной и дразнили меня совой.

Но уверяю вас, господа, что в тот момент, когда папаха летела по воздуху, любой из вас подумал бы о нечистой силе.

А.Трембовельский.
"Первопоходник" № 4 Декабрь 1971 г.