15 сентября.

Вышли в поле и в северном направлении верстах в четырех увидели нашего ночного врага. Быстро развернулись 5 и 6 полки, резким ударом сбили бригаду 7-й дивизии и погнали ее на север. Штаб дивизии и 6 орудий не могли поспеть за полками и отстали, а с ними 4 сотни 6-го полка (реверв). И противник и преследующие его полки скрылись.

Вдруг слева появляется еще кавалерия; после оказалось, что сто была вторая бригада 7-й дивизии, шедшая на выручку 1-й бригады. Принять бой с нею четырем сотням и штабу нечего было и думать, уходить к полкам - потеряешь артиллерию. Тогда применили военную хитрость. Вдоль жел.дороги были кусты. Все подводы непрерывно то выезжали из-за посадки, то снова скрывались, создавая впечатление больших масс. Артиллерия из всех орудий открыла беглый огонь, а штаб и 4 сотни на рысях пошли навстречу бригаде. И цель была достигнута. Красные не решились принять бой и стали обходить нас, идя на север, причем попали между нами и возвращавшимися из погони 5-м и 6-м полками. В результате обе бригады потеряли все орудия, взятые нами в полной исправности.

16 сентября.

Ночевать отошли в Ольговку. Выяснилось, что со стороны Валерьяновки наступает пехота с кавалерией, А со стороны Новотроицкого - пехота. Задерживая противника, отошли на ночлег в Платоновку (ст.Волноваха). Подошла 3-я дивизия, и мы весь день вели бой. Противника остановили и даже заставилии его отойти на Ольговку. Нам очень мешал бронепоезд красных, великолепно работавший.

20 сентября

На ст.Розовку пошла прорвавшаяся 7-я дивизия. Ее надо поймать. Ночью вышли. Верст 15 прошли в направлении на Розовку, а утром узнали, что красные повернули назад. Мы за ними - и столкнулись с нашей 1-й дивизией, преследовавшей 7-ую с другой стороны и вышедшей между нами и 7-й. Пошли в атаку, взяли три орудия, но, по счастью, без жертв и с нашей стороны и со стороны "противника".

26    сентября

Были 21-го в Туркеновке, 22-го в Пологах, 25-го в Варваровке. Спугнул в саду вальдшнепа. Стал ладить берданку (есть у вет. врача Кржипова).

27    сентября

Поохотился! Противник обнаружен в Ново-Успенке. Подошли к самому селу и стали обходить его левый фланг до самого Гуляй-поля. Оказывается - до 3-х тысяч пехоты с кавалерией. Пришлось отойти.

Сначала пошли на Пологи, а затем свернули на Новоселовку.

У нас радость: с ген.Секретовым уехал полк.Грузинов. Говорят, что они едут в Польшу, там формируются казачьи части. Теперь мы вздохнем свободнее. По крайней море, никто не будет лезть в твою личную жизнь, и не будешь выслушивать каждыъ день брани интеллигентного хама, самого гнусного из тех бесчисленных хамов, которых появилось особенно много в последнее время на нашей многострадальной родине.. И так немного радостей в нашей кочевой жизни с постоянными боями, а тут еще милое начальство.

3 ноября

После восполню промежуток между 27 сентября и сегодняшним днем, а сейчас хочется передать на бумаге события нынешнего знаменательного дня. Сегодня закончилась наша почти шестимесячная борьба с большевиками в Крыму. Шесть месяцев наша маленькая группа, не желавшая склонить голову перед Советами, боролась с противником, во много раз более сильным, и наконец принуждены были сдать Крым, когда враг перебросил против нас свои лучшие силы и массу кавалерии с Буденным и Мироновым. Дорого стоили мы красным, и ушли из Крыма почти все те, кто не хотел сдаваться на милость хама-победителя.

Чего же мы достигли за это время? Во-первых, определилась квинт-эссенция контрреволюционного элемента. Погрузились все те, кто, вероятно, никогда не найдут общего с большевиками языка; а во-вторых мы убедились, что до тех пор, пока весь народ не скажет определенно своего слова, пока обыватель не перестанет лежать лапками вверх то перед белыми, то перед красными, большевизм без постороннего вооруженного вмешательства не осилить. Народ под его палкой и поневоле направляет свой колоссальный кулак в того, в кого прикажут. Бороться с большевизмом маленьким, хотя бы и храбрым и организованным группам не под силу. Один момент мелькнула мысль остаться. Может быть, удалось бы сохранить жизнь. Но тотчас же пришла в голову картина бродяжничества по голодной России, невозможность вернуться домой, на каждом углу сытый комиссар - и мысль остаться показалась нелепой. Впереди тоже мало радости, по этот путь лучше. Буду до конца тянуть лямку белогвардейца.

Трудно подробно передать все события, что произошли с 26 сентября по настоящий день. Мы снова заняли Гуляй-Поле, стояли в нем 6 дней, пока на нас не сделали налет наши бывшие союзники-махновцы и поплатились своей шкурой. Затем начался наш отход на М.Токмачку, где на прощанье нас накормил отличным обедом старый знакомый - священник, у которого мы останавливались раньше. Дальше на Н.Куркулак, Федоровку, Милошевку и на М.Белозерку. В Федоровке нас ожидал сюрприз: вернулся полк.Грузинов и окончилось наше мирное житие.

Положение на фронте таково: У Каховки появился с внушительной кавалерией Буденный, а у Борислава пополненная 2-я конная армия с Леоновым готовится перейти Днепр. Против Буденного действует концы корпус Барбовича и цветные, а против Миронова перебрасывают 1-ую и 5-ую Донские дивизии. Фронт отходит на линию Васильевка - Гнаденфельд - Мануйловка - Бердянск.

Поехал я квартирьером в М.Белозерку, отвел квартиры для трех батарей (к нам прикомандирована 4-я, так как дивизия увеличилась до 2-х тысяч шашек) и ждал дивизион. Внезапная стрельба заставила выехать на площадь. За околицей перестрелка разъездов. Подошла дивизия и вместо отдыха вышла на позицию. Погода все время стояла хорошая, а тут пошел такой снег, что в двух шагах ничего не видно. Дивизия развернулась и отбросила наступавшую 6-ую пех.дивизию.

На другой день красная пехота стала наступать на Белозерки. 2-я дивизия, с присоединившейся первой, под общим командованием начальника штаба ген.Говорова сбила ее, взяла около 2000 пленных и заняла дер.Балки. Разъезды обнаружили снова приближение пехоты и около двух дивизий кавалерии.

Из Крыма было получено приказание стоять на Днепре, но последние три дня связи со штабом Врангеля не было и стали доходить слуX, что Буденный прорвался и занял Сальково и Геническ. Произошло совещание начальников и было вынесено решение отходить в Крым. В 4 часа дня корпус порошел в х.Веселое, здесь отдохнул, шел ночь и к утру остановился в д.Елисаветовка. Пехота красных шла следом и заставила принять бой. Результат нашего короткого удара было уничтожение бригады красных целиком, причем около 300 человек упорно сопротивлявшихся были зарублены и около тысячи взято в плен.

Наш отход продолжался. Ночевали в кол.Александерфельд. С рассветом вышли на Соколо-Горную. Связи все нет, и что делается впереди, в Крыму - неизвестно. Только что вышли с ночевки из кол.Александерфельд, как в нее слева стала втягиваться другая часть. Это был пехотный красный полк, принявший нас за красных. Атака 6-го полка, несколько выстрелов, и полка пехоты не существовало. Не задерживаясь, дивизия переменным аллюром пошла дальше, имея справа 1-ую дивизию.

Прошли верст 25, вдали увидели дым. Начались догадки. Мельница ли это или дымит бронепоезд? И, наконец, по колонне передается радостная весть: вошли в связь со своими. Подошли к жел.дороге. Много оставленных поездов со всяким материалом. Казаки рассыпались, собирая по вагонам сахар, обмундирование и проч. Все это быстро прекратилось, так как показалась конная красная дивизия. Приняли бой. Быстро красные были отброшены, и мы с частью Марковской дивизии остановились на ночлег в Н.Григорьевке.

Утром не спеша тронулись дальше вдоль желдороги, а. к Н.Григорьевке подходила красная пехота. Вдруг из-за жел.дороги нас начинает обстреливать кавалерия. Оказалось, что мы окружены противником. Где 1-я дивизия - неизвестно. Верст 25 шли рысью боз дороги, стремясь скорее подойти к Салькову. В 15 верстах от Таганаша впереди стреляет батарея в ту сторону, куда мы идем. Оказывается, красная батарея стреляет по опередившей нас 1-й дивизии. Прорываясь, мы сомкнутыми колоннами налетели на злополучную батарею, моментально ее смели, но срубили мало. Надо было спешить. Наша артиллерия, конечно, не поспела, и пушки пришлось бросить. В сумерки нала дивизия последней оставила Северную Таврию и ушла за Крымские позиции, ночью пришли в Тюп-Джанкой, где ночевали у заборов на морозе в 20 градусов. Стали наконец по квартирам в дер.Богемке. Здесь конный Донской корпус задержан, так как красныс пытаются переправиться через Сиваш, который благодаря сильным мороза.м и западному ветру сильно обмелел и мостами замерз. В Богемке мы простояли дня четыре, послали приемщиков за пушками и пошли пл. Перекоп. Красные нажимали упорно и заняли Армянск. Дивизион остался г Богемке, а я был послан на Перекоп к цветным войскам для связи. Из-за плохой лошади я отстал и одну ночь переночевал в дер.Александерфельд, рассчитывая на другой день догнать свою дивизию. Но красные перешли по льду Сиваш и заняли последнюю Юшунскую позицию. Все покатилось назад. С дивизионом я соединился в с.Александровке, куда пришли в 2 часа ночи, а в 6 час. утра - снова поход. В этот переход, стараясь оторваться от противника, прошли 50 верст.

Идем на погрузку - наш корпус, говорят, в Керчь. Тревожит мысль, будет ли достаточно пароходов. Новороссийск не забудешь. Ночевали в татарской деревушке восточнее Симферополя. Забираем влево, стремясь обойти противника, задерживаемого 3-й дизизией по жел.дороге Джанкой - Керчь.

На следующий день снова 50-верстный переход. Дорога невозможная, грязь по колено лошади. Получили две пушки из Гвардейской батареи и через два перехода бросили. Измученным лошадям не под силу. В татарской деревне около Карасу-Базара остался больной тифом ветеринарный врач Кржипов. Дальше ехать не было сил.

Прошли ограбленный Карасу-Базар, где яблоками кормили лошадей, за неимением сена. Снова ночлег в дер.Байбуга, в 7 верстах от Феодосии. Только стали в ауле в 20 верстах по дороге на Керчь и стали кормить лошадей и готовить какую-нибудь похлебку для себя, как приказ идти дальше. Противник недалеко. Три часа простояли в немецкой колонии в 50 верстах от Керчи, покормили соломой лошадей - и дальше в Керчь. 1-го ноября подошли к Керчи и остановились в деревушке в 3-х верстах от города. Здесь в последний раз переночевали на русской земле, а утром погрузились на пароход "Поти" и 3-го ноября отплыли ст берегов Крыма в полную неизвестности Европу.

18 января

Три дня мы были в открытом море. Изрядно нас трепало. С "Поти" 5-й полк и 20 человек артиллеристов с хор. Шкараборовым и Золкиным перегрузили на маленький пароход каботажного плавания "Дых-Тау", а остальной дивизион на пароход "Павел". С борта "Дых-Тау" можно было рукой достать воду. Пароход впервые поневоле шел в Константинополь, и то в бурю. Набрались мы страху и намучились без воды.

Наконец, 6--го прошли редкие по красоте зеленые склоны Босфора с бесполезными орудиями, спрятанными в складках гор, и вошли в Константинопольский рейд. Жизнь кипит. На рейде масса судов всех национальностей. Снуют моторные лодки с великолепно одетыми и чистенькими англичанами и французами. Невольно сравниваешь свою небритую физиономию и выпачканную в трюме в уголь одежду и жаль становится свою голодную и грязную персону.

Тут же с борта парохода идет обмен всего того, что в Крыму стоило громадных денег, как белье, обмундирование, револьверы, - на хлеб. Наган идет за лиру или 10 фунтов хлеба. Рубашка - хлеб. Хитрые турки живо учли голод беженцев и понизили цены на платье до невозможности.

7-го с восторгом выгрузились на берег в Константинопольском порту. Наблюдали обращение англичан и французов с побежденными турками. Дежуривший на берегу матрос-француз, узнавши, что продавец бубликов повысил цену, схватил его лоток и бросил нам в толпу.

При переезде из Скутари в Пера на пароходе-трамвае (теркот) запрещено было сходить на берег прежде, чем пароход будет пришвартован, спешащая публика не придерживается этих правил и спрыгивает раньше времени. Полисмен-англичанин подходит к нарушителю и сообщает ему, что тот оштрафован на 10 пиастров. Турок начинает оправдываться и протестовать. Полисмен невозмутимо увеличивает штраф вдвое. Протесты усиливаются, турок машет руками. Так же невозмутимо штраф утраивается. Нарушитель порядка спешит уплатить и исчезает. Все в порядке.

В тот же день нас посадили в вагоны и перевезли на ст.Хадым-Киой, в лагерь Саншак-Тепе, где раньше помещались военнопленные. Теперь мы сидим в бараках, где насквозь пронизывает ветром, боз копейки денег, так как найти какую-либо работу в окрестных деревнях почти невозможно. За один хлеб (25 пиастров) вы должны целый день копать землю, ночевать в овечьем сарае, ибо турки, боясь за верность своих жен или по религиозным правилам, отказываются пускать ночевать в дома. Но и эту работу достают с риском быть арестованным охраняющими нас конными марокканцами, причем не исключена возможность того, что к вам воспылает страстью один из черномазых конвоиров, почти силошь педерастов. И продать нечего. Револьвер украли еще в Крыму, а бинокль здесь, чуть не из-под головы. Не отдашь же за хлеб одну из двух единственных рубашек!

Паек наш такой: За сутки 120-150 гр. конского мяса, столовая ложка сахару, 10 гр. кокосового масла, немного зелени на заварку чая и 4 фунта белого хлеба на 5 человек. Конечно, живем впроголодь. Все время мечтаем о еде. Вестовых нет. Пищу готовим сами, а потому целый день ходим в поисках дров или смолистого куста-рника, да за водой на речку версты полторы. Постепенно, конечно, устраиваемся. Иные вырыли землянки, а мы устроили в углу барака, на высоте 2,5 метров, нары обтянули их палатками, и получилось нечто вроде комнаты, только влазить нужно, как на дерево.

Я назначен начальником рабочей команды нашего дивизиона, добавляющей со станции продукты в лагерь на вагонетках. За это (везти версты две в гору) мы получаем около фунта хлеба на человека, который я приношу в нашу коммуну из 4-х офицеров нашей батареи (2-я и 3-ья сведены в одну вторую) и 3-х офицеров 4-й батареи (с 5-й составляют 3-ью). Иной раз выпросишь что-нибудь у сытого интенданта. Так и живем в ожидании лучших дней.

Вести из Константииопрля до нас доходят редко, французы же или не знают сами, или не хотят говорить. Знаем одно: нас армией не признают, считают военными беженцами. Жалованья, конечно, не собираются платить, но и не отпускают на все стороньи Уезжать разрешено лишь получившим 3 и 4 категории и людям старше 48 лет. Остальные должны жить в лагерях. Строй сохраняется прежний. 1-я и 2-я дивизии сведены в одну (1-ую) под командой ген.Калинина, 3-я дивизия переименована во 2-ю под командой ген.Гусельщикова, стоит в 10 кил. от нас в дер.Чилингир. Корпусом командует ген.Абрамов. Хотел к нам приехать ген.Врангель, но его не пустили. Корпус ген. Кутепова стоит в Галлиполи, а кубанцы на острове Лемпосе. Вероятно, нас хотят использовать не как рабочую силу, но определенного ничего неизвестно. Турки относятся разно. Иногда приветливо, иногда сдержанно, но все ругают французов, и если вы хотите заслужить расположенно турка, заговорите с ним по-немецки. Сразу станет приветлив и услужлив. Но бывает и так, что наши казаки, ушедши в деревню в поисках работы, возвращаются раздетые.

Только что мы немного устроились, как от французского командования пришло приказание Дон.корпусу переехать на остров Лемнос. Это нас как громом поразило. Среди казаков пошли разговоры об отсутствии на острове воды, о "черваках", впивающихся в тело, чуть ли не о крокодилах, и большинство отказалось подчиниться и ехать на о.Лемнос с Долго шли переговоры, и наконец был назначен день погрузки (30 дек. ст.ст.) и поданы эшелоны на ст.Хадым-Киой. Часть пошла без протеста, а Калединовский полк уперся, и французам пришлось применить вооруженную силу. Но первый же взвод французов, несмотря на стрельбу, был избит кулаками и в панике бежал. В результате пришлось подчиниться силе и исполнить приказание (двое раненых). Несомненно, что среди нас есть провокаторы, смущающие казаков разными слухами о "черваках" и т.п. чепухе. В запертых вагонах 30-го ночью приехали в Константинополь и немедленно погрузились на пароход "Дон". Два дня стояли на рейде, ожидая, пока французы силой водворят непокорных на пароход. Сутки шли до напугавшего нас острова. Проходя мимо того моста Дарданелл, где во время атаки затонуло много союзнических судов, все находившиеся на борту французы построились на палубе и отдали честь погибшим. 15-го января по н.ст. вошли в залив у г.Мудроса.

Вот, наконец, та полутюрьма, куда нас так упорно тащили французы и от которой до последних дней отбивались мы. Довольно унылый на вид греческий остров, почти лишенные растительности горы, несколько деревень, приютившихся в тех местах, где земля пригодна для обработки, и два городка: Мудрос с 4-мя тыс. жителей и Кастро с 20-ью тыс.жителей.

Наш лагерь расположен в двух верстах от г.Мудроса (вход в который нам, конечно, запрещен), на крутом склоне горы у берега залива. Живем в палатках по 4 офицера или по казаков в каждой.

Палатки (Мараби) одинарные; намостили сухой травы на землю - это кровати. По середине печка. А на дворе иногда и снежок перепадает, правда, сейчас же тает. Выдали каждому по одеялу, сидим мы и в буквальном смысле ждем у моря погоды. Слухи самые разнообразные. То говорят, что союзники решили воевать с совдепией и мы тогда, конечно, нужны будем. То говорят, что советы признаны Европой, как законное правительство России. Наконец начинают появляться какие-то нелепые приказы французского командования о составлении списков желающих вернуться в советскую Россию. Наше начальство их отменяет и в свою очередь издает приказы составить списки. Формирует части, на командные должности назначаются офицеры. Идет игра в солдатики. Публика окончательно сбита с толку и не знает, что ей делать. Один несчастный сошел с ума, все время твердит "Домой", а сегодня (9-го февраля), увидавши пароход, вошел одетый в море и с полчаса бродил по горло в воде. А погода холодная, в шинели мерзнещь. Едва вызвали его на берег. Да и не удивительно. Что делается в голове у казака, который в 19 году поднимал на Дону восстание, в Новороссийске не мог погрузиться на пароход, остался у красных, снова перешел в Крыму к нам для того, чтобы через несколько недель попасть на остров Лемнос. 

Выход. Записался во французский Иностранный Легион.

17 февраля.

Скучно протекает наша жизнь. Сидим на своей горе, изредка ходим версты за три разбирать на дрова постройки, оставшиеся от англичан. (На Лемносе была главная база союзников при подготовке форсирования Дарданелл). Иногда собираем какую-то серую смолистую колючку (горит сырая). Есть любители, которые упорно занимаются рыбной ловлей, кажется, почти безрезультатно. А особенно оборотистые изобрел оригинальный способ ловли в заливе мелких осминогов. Охотник по пояс в воде бродит по заливу, пока какой-нибудь осминог не схватит его за ногу. Тотчас добыча отрывается от ноги, ножом у нее разрезывается живот, выпускается содержимое, осминог кладется в сумку и ловля продолжается. При удаче, изображая самим собой приманку, ловец добывает 4-5 штук. Греки очень любят блюда из осьминогов и платят от 2 до 5 драхм за штуку. Таким образом, эта охота очень заманчива (Белый хлеб - 2 драхмы за 1 кгм), хотя и не каждому любителю по вкусу.

Приезжал гсн.Богаевский, в юнкерском училище был праздник, но все это скучно. Был приказ французов о желающих ехаль в Совдепию, у кубанцев записались почти все, у нас около половины. Объясняется это тем, что в нашем полуголодном существовании совершенно не видно впереди просвета. Все разглагольствования о будущей войне с большевиками мало основательны. Судя по газетам, союзники не собираются ссориться с красными, а следовательно мы им не нужны. В наш лагерь доходят приказы французов о желающих ехать в Бразилию, в штат С.Паоло. После долгих дум и бессонной ночи решил записаться, благо из 24 офицеров нашей батареи не записалось лишь четыре. Решение это последовало не потому, что устали воевать, разочаровались и нет веры в возможность успеха борьбы, а потому, что сиденье в палатках (вчера был снег) впроголодь на положении военнопленных становится невыносимым. Если бы нас отпустили куда-нибудь на работы с условием собраться по первому зову ген.Врангеля, мы с радостью ухватились бы за эту мысль. Но сидеть без дела, без копейки денег, без табаку, без возможности починить разваливающуюся обувь - так сидеть ужасно.

Приезжал ген.Врангель, приказал запись в Бразилию считать недействительной, а записывающимся куда-либо предложил перейти на положение беженцев, причем о их жизни дал такие сведения, что всякая охота куда-либо записываться пропала. Командование принимает все меры, чтобы не дать нам разойтись. И нет выхода. А тут еще начались строевые занятия, с азов. Стойка, повороты, отдание чести, как новобранцев, и это несмотря на жестокие холодные ветры. Мы, от нажима со стороны начальства, от голодухи (муку отняли) и от неизвестности порой озвереваем, как недавно подравшиеся в палатке два офицера. (Судом чести переведены на беженекое положение). То чуть но впадаем в детство, читая вслух "Ползуны по скалам" Майн-Рида. Иной раз проснешься часа в два ночи и начинаешь думать свои обычные думы и слышишь, как три твоих невольных товарища по палатке тоже не спят, ворочаются. Окликнешь их - говорят: не спится, все мысли несутся в голове. Только и радуют, вероятно, фантастические слухи о переезде на материк, о формировании , о походе на Россию.Ho в этих слухах есть отзвуки политических событий, переживаемых сейчас Европой, и даже слабый намек на возможность активного выступлений Антанты против Советской России озаряет радостью наше серое житье, и самые радужные мысли высказываются в оживленной беседе за чаем с куском хлеба и часто без сахара. Так, теперь вести о восстании в Петрограде прояснили много хмурых лиц, офицеры почувствовали большую близость между собой и казаками, и все чаше появляется робкая надежда на возможность возвращения в родные края

Только в настоящем нашем положении не умом, а сердцем поймешь значение слова Родина. И стремишься к ней всеми помыслами, не думая о том, что эта желанная родина, может быть, окажется для тебя мачехой. Быть может, не один из нас, вернувшись туда, где он оставил близких, не найдет их. Многие из поневоле оставшихся в России обрели участь худшую, чем наша, и далеко но все вынесут ее. Вот и сейчас, записывая при свете карбидного фонаря эти строки, я думаю о своих родных, о дорогих детишках, и сжимается сердце болью за них. О, если бы не они, мне изгнание не было бы таким тяжелым, везде при энергии можно устроиться, и всюду есть хорошие люди. Их, пожалуй, как это ни грустно, здесь встретишь чаще, чем на Руси, особенно после нашей "бескровной" резолюции.

4 марта.

Уже весна, вероятно в России бегут ручьи и пригревает солнце, а здесь в Турции, мерзнем, как на севере, и ночью, чтобы согреться, натягиваешь на себя все, что возможно.

Моя нежная детка, дочурка моя, Не суди моня строго, родная, Но в уходе моем из родимой земли Моя есть вина и чужая.

С твоей матерью, нежно когда-то любимой, Не сумел я создать душе детской покой, И размолвки ненужой, пустой и крикливой Ты подчас поневоле бывала судьей.

И не поняли мы, что дрожащие слезы На испуганных нашею ссорой глазах Были судьбы затаенной угрозой, Предупрежденьем о будущих днях.

И дни те настали, настало ненастье, Как сказочный замок, погибла семья. Не знаю, другой принесет ли ей счастье, Но, видно, не мог принести его я.

Мысленно видел я глазки печальные, Быть может, в слезах от обиды чужих. Сердце мое разрывалось в отчаяньи... Чем мог помочь я в станицах глухих?

Пропала попытка бороться с врагами, Станицы Донские в кровавом дыму. Пропала вторая, когда с казаками Пытались мы снова бороться в Крыму.

В итоге - изгнанье из отчего края И жизнь здесь, на острове, в чуждой земле. Выростешь, милая детка, большая - Поймешь и не бросишь упрека ты мне.

А я, твой отец, тяжким роком придавленный, В бессонные ночи молюсь лишь в тиши, Чтоб Он сохранил мне в России оставленной Жизнь дорогую, частицу души.

В тебе моя жизнь, в тебе все святое, Что осталось в измученном тяжкой борьбой. Одна только мысль не дает мне покоя: "Отец" для тебя будет звук лишь пустой.

Боюсь я, что время из памяти милой Мой образ сотрет своей ветхой рукой. Займет его место, в начале постылый, Потом же привычный, хотя и чужой.

Когда же наступит - о верь, дорогая, - Как всем, неизбежный конец, Последний привет лишь тебе посылая, Уйдет навсегда твой отец.

28 марта.

Сегодня знаменательный день в нашем лагере. Происходят события, вероятно, решительным образом изменяющие нашу жизнь. С месяц назад французами было приказано опросить казаков, кто из них хочет ехать в Совдепию, но тогда ген.Врангель рассеял брожение умов и поддержал колеблющихся. Затем газеты принесли радостные вести о восстании в Кронштадте. Все ожили, ходили веселые, появилась надежда на скорое возвращение домой, и эта надежда не ослабевала до вчерашнего дня. Но 25 марта, прибыли на о.Лемнос на пароходах "Дон" и "Рашид Паша" части 2-й дивизии, и французы сегодня объявили, что ими предоставлено три выхода: 1) Запись в Совдепию, 2) в Бразилию и 3) Остаться на собственном иждивении. Г.Абрамов заявил, что в случае лишения нас французами пайка, нас будет кормить ген.Врангель до тех пор, пока не устроит на работы.

Сегодня в Совдепию записалось тысячи три казаков, которых быстро погрузили на "Рашид Пашу", а мы остались ждать лучших времен. Французы скоро оставляют остров, нам на 7000 чел. дают 700 палаток, говоря, что мы беженцы и никаких штабов и канцелярий нам не полагается. Невесело опять у нас. А благодаря недоеданию и безделью характеры у всех испортились, между собой грыземся из-за пустяков, все дурные стороны каждого из нас вылазят наружу, и жить тяжело. Поговаривают о возможности переезда в Сербию. А погода стоит совсем летняя, начинаем купаться в море.

1 апреля.

Слухи о том, что Малая Антанта хочет нас разобрать, как войско, все упорнее. Невольно начинаешь верить, что наше сидение наконец окончится.    4 апреля.

Совсем выбились из монеты. Я трое суток курил по одной папиросе в день. Даже занять не у кого. Очередные две лиры, что выдают в месяц каждому офицеру, получим не раньше 10-го. Ишем работу, но что найдешь на острове? Сегодня собрались в село, на окучиванье винограда (конечно, за ничтожное вознаграждение - 5 драхм на человека), по помешала погода. Идет дождь. Сидим в палатках. А отношения в нашей совсем испортились. Я никогда не выносил насилия, а оно налицо. Один из моих невольных сожителей, человек самовлюбленный, эгоист, благодаря уменью угождать начальству, к сожалению нередкому среди нашего офицерства, в 25 лет - войсковой старшина. Конечно, такой человек не признает иных взглядов, кроме своих. А мне такое самообожествление и навязывание взглядов - как кнут коню. В результате - контры. Один из сожителей, мелкая душа, тянет к начальству, другой нейтрален. И расстаться невозможно, так как к такому субъекту идти в сожители желающих мало. Поневоле два зверя сидят в одной клетке. Времяпрепровождение же наше заключается в бесконечном преферансе, конечно, на "запиши".

20 апреля.

Выдали нам, наконец, по две лиры. Часть из них пошла на хлеб, часть на табак. Появились и заглохли слухи о перевозке нас на Дальний Восток, теперь ждем, что нас якобы повезут в Югославию. Существование же по-прежнему полуголодное, и появились признаки слабости. У многих бывают, особенно до обеда (самое голодное время) головные боли. Стали кое-как развлекаться. Устраиваются концерты и спектакли. И ходим на них не столько ради искусства, как посмотреть на дам. Те немногие из представительниц прекрасного пола, что приехали с нами, кажутся нам красавицами. Не мудрено. Полгода ведем монашеский образ жизни. Мужьям - жара, опасность подстерегает со всех сторон. Залпом читаем все, что попадется. С каким наслаждением недавно читал вслух "Тараса Бульбу".

1 мая

Газеты приносят нам страшные вести о голодающей России. Наше плохое питание в сравнении с теми ужасами - лукулловское пиршество. И в сердце ползет страх за своих. Что же останется мне в жизни, если с ними случится несчастье? Молодость прошла, впереди не видно просвета. Только и живешь мечтами о них, о счастье соединиться с ними. А помочь им ничем не могу. И я готов молиться за жену и ее "мужа", лишь бы у них хватило сил и совести поддержать жизнь детей. Без конца бьет нас жизнь. Когда же прекратятся ее удары? Не много ли для одних и тех же? Хотелось бы дать знать о себе, да боюсь повредить им. Пусть думают, что я погиб.

12 мая.

Жара. Ходим почти голые. Купаемся в вонючем от гниющей травы море. Нет конца прививкам и от тифа и от холеры, но публика сильно болеет дизентерией, паратифом и легочными болезнями. Странно это. Те же люди, что выдержали ужасные условия гражданской войны и эвакуации, перенесли тиф чуть не в седле. А сейчас слабы ужасно. Это все недоедание и подавленность духа.

29 июля.

Пишу в карауле, сидя на посту. Охраняю дурацкую французскую солому, которую давай - никто не возьмет. Но в этом же карауле произошел недавно интересный случай. По инструкции в помещение хлебопекарни и интендантского склада можно входить лишь через ворота. Весь район обнесен довольно редкой проволокой. Рядом стоит домик, где живет французский офицер-интендант. Чтобы не обходить кругом района в ворота, интендант осадил проволоку и, перешагнувши через нее, ходил домой гораздо ближе. Так продолжалось довольно долго. Часовой около соломы, мимо которого проходил интендант, не обращал внимания, так как все знали его в лицо. Но в один прекрасный вечер пор.Георгиевский, исполняя точно инструкцию, остановил француза и предложил ему пройти через ворота. Тот вскипел и продолжал идти. Георгиевский достал патpон. Взбешенный интендант принужден был вернуться, нашумел в помещении караула и пригрозил пожаловаться французскому генералу Бруссо. Караульный начальник доложил о случившемся по начальству, и пошла потеха. Георгиевского вызвали в Штаб корпуса., там обещали стереть с лица земли, а окончилось все созоршенно ноожиданно. На другой день Георгиевский был вызван во французский штаб, где ген.Бруссо с улыбкой пожал ему руку и сказал: "Вы дали пример, как нужно нести службу".

Воображаю, какие "умные" физиономии были у нашего начальства!

Вообще же потуги начальства создать видимость власти были бы забавны, если бы эти манипуляции производились не над живыми людьми. Вот еще случай. В театре один из офицеров в небольших чинах резко на что-то возразил офицеру штаба, кажется, войсковому старшине. Немедленно он был арестован и военно-полевым судом приговорен к полутора годам крепости. Наказание смягчено Комкором до 4-х месяцев гауптвахты. На 2-й неделе отбывания наказания французские Офицеры, делая обход губы, заявили арестованному офицеру, что он свободен. К чести арестованного, он заявил, что выйдет лишь по распоряжению русского начальства. Конечно же, Комкор немедленно отменил наказание и, кажется, "обласкал" провинившегося. А тот, выйдя из гауптвахты, заявил, что не желает оставаться чином корпуса, и перешел на беженское положение.

На-днях похоронили умершего от тифа, офицера нашей батареи. Во время процессии невольно закрался в душу страх. Неужели и мне суждено окончить жизнь на чужбине, вдали от родины. Это страшнее,чем пуля противника.

28 августа.

Успенье. Наконец настали для нас праздничные дни. Едем в Болгарию, и это уже наверняка. Получено распоряжение перевезти 3.500 из Галлиполи и 6.000 с о.Лемноса. Вчера пошел первый (412) пароход с 1200 корниловцев и платовцев. Через два дня или завтра, едут Атаманское и Алексеевское училища a через неделю наша офицерская батарея (артиллерийский резерв), Терско-астраханцы и штаб группы. Все ходят радостные, довольные. Окончилось полугодовое лемносское сидение. Быть может, в Болгарии будет не слаще, но оставаться здесь - значит нравственно разлагаться и опускаться до последней степени.

29 августа.

Сегодня ушел пароход с двумя училищами. Остались только Терско-астраханцы, да наша батарея.

22 сентября.

Наконец сбылись долго лелеемые надежды. Сегодня мы прибыли на место назначения - гор.Ст.Загора. Болгария. 8-го распрощались с французами и Лемносом, погрузились на пароход 410 (Вера), гдо разместились, как сельди в бочке. Ехали штаб группы, лазарет и на­ша батарея. Одну из сестер, Муху, Комкор приказал за безнравствен­ное поведение не брать. Но она, переодетая в мужское платье, про­скользнула и обнаружилась уже в пути.

9-го вошли в Константинопольский порт, стали на якорь и три дня любовались столицей Турции, мечтая о турецких папиросах. Нако­нец подошел пароход Керасунд, мы перегрузились, прошли Босфор и выгрузились в г.Бургасе. Когда стояли на рейде в Константинополе, к нам приезжали ген.Богаевский, ген.Врангель и даже заведывавший на о.Лемносе американским вещевым складом Мак-Неб, которому крича­ли самое громкое "ура". Он много помогал нам бельем и одеждой. На Лемносе ему преподнесли на память полную кубанскую форму. Забавно было видеть его длинную фигуру (такой же худой, как ген.Врангель, но, кажется, еще выше) в черкеске.

Наконец мы в той обетованной земле, о коей так долго мечтали на острове-тюрьме. Приняли нас без того снисходительного полупрезрения, с каким оказывали свои милости культурные французы, вероят­но, не боящиеся у себя такой резолюции, как наша. Ой! Так ли это? Поживем, увидим.

Приняли нас сдержанно, более с любопытством. Словом, и здесь мы почувствовали себя такими же чужими и ненужными, как везде, где мы появлялись. Да иначе и не может быть. Там, где идет борьба за существование, каждый иностранец кажется именно тем, кто съест ку­сок хлеба., предназначенный для гражданина страны. Нужды же в нас, как в кондотьерах, здесь, видимо, не ощущается.

Высадившись из парохода, расположились лагерем около Ст.Вокза­ла. В г.Бургасе пробыли три дня. На всех напал какой-то телячий восторг. Потому ли, что почувствовали себя на материке, или потому, что в день дают 2,5 фунта хлеба на человека. Не избежал и я общей участи и, продавши полушубок, три дня кутил с чин.Шумилиным. Были в русской столовой, напомнившей мне польскую столовую в Харькове, на театральной площади, где бывал холостым студентом. Прекратилось наше сумбурное веселье с погрузкой в вагоны. Мы двинулись к месту нашего окончательного поселения в г. Ст.Загору.

Здесь нам отвели казарму, где раньше стояла болгарская пехо­та (пионеры). По мирному договору болгарская армия значительно со­кращена. За отсутствием нар спим пока на полу. Мы на пайке, довольно скудном, болгарского солдата, равняющемся 8,5 левам. Но хлеба дают много - 1 кгр. в день.

Все помыслы устремлены на то, чтобы приискать себе работу и подработать на необходимые мелочи и табак. Многие устроились на постоянную работу, получая за 8-часовой рабочий день по 600-700 лев в месяц, но работа очень тяжелая, особенно боз привычки. По­денно платят по 40 лев в день. Работающий должен платить за паек. Работу не всегда найдешь. Я с коллегой два дня складывали в погреб напиленные машиной дрова.

А получаешь работу на толчке. Стоишь на перекрестке двух улиц в ожидании работодателя. Гнусное состояние человека, продающего свой труд.

28 сентября.

Вчера получил громадное наслаждение. На последние 10 левов по­шел на концерт, дававшийся русскими оперными артистами Запорожцем, Воронец и Филиппенко. Прекрасные голоса. Наше отвыкшее от музыки ухо получило полное удовлетворение.

"Первопоходник" № 31/32 Июнь-Август 1976 г.