31 июля 2014
НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
(Размышления на полях одного «Приказа»…)
Читаю «Приказ» Командующего ополчением ДНР «Об обеспечении личной безопасности журналистов и информационной безопасности народного ополчения Министерства Обороны Донецкой Народной Республики…»
«Приказ» только что «вывешен» – но под ним уже первый комментарий:
«Количество преступлений, совершаемых террористами стало зашкаливать — вот и пытаются перекрыть возможную утечку информации, дабы уменьшить доказательную базу для Гаагского Трибунала…»
«Доказательная база» для Гаагского, или любого другого трибунала, готова давно. Если бы «мировое сообщество» действительно хотело остановить войну на Украине и осудить ее инициаторов и исполнителей – оно могло бы это сделать тоже давно: фактов и доказательств в распоряжении этого самого сообщества — более чем достаточно.
Только мы прекрасно видим, что НИКОМУ в мире, они, эти наши «неопровержимые доказательства», не нужны.
.. . . . . . . . . . . . . . . . .
Как-то я судился с Российским Авторским Обществом. В течение многих лет они нарушали мои авторские права: с их подачи и под их «прикрытием», мюзикл по моей пьесе и с моими стихами исполнялся в различных театрах страны под чужими именами и под подставными названиями. Адвокатов у меня не было (они, как только узнавали, кто ответчик – сразу отказывались меня представлять. — это было лет 12 назад). Суд 1-й инстанции отказал мне в удовлетворении Иска, причем, судья, еще достаточно молодой и, как оказалось, совестливый человек, после оглашения «Решения», подошел ко мне, извинился и сказал, что «по-человечески, он – без вопросов – на моей стороне, но если б он принял другое решение – он потерял бы работу». «Не страшно, — попытался утешить я его, — есть ведь еще следующая инстанция». «Там вам тоже откажут, у вас нет вариантов. Слишком неравные весовые категории у вас с РАО.»
На заседание в Мосгорсуд я пришел с чемоданом «неопровержимых доказательств». Это было идеальное «досье»: в нем были прекрасные документы на разных языках мира: живописные раритетные афиши музыкальных и драматических театров многих стран, остроумно составленные «программки», «справки» из болгарских, словацких, чешских и французских литагенств с переводами и «апостилями», с красивыми фигурными печатями и с разноцветными нотариальными вензелями; с подтверждениями из театров Одессы, Норильска, Владивостока, Хабаровска, Братиславы, Софии и т.д… Я гордился своим «чемоданом неопровержимых доказательств», я мог рассказать историю каждой бумажки из этого чемодана – рассказать, сколько я затратил времени, нервов и денег, какие детективные приключения пережил, с какими замечательными и талантливыми людьми встретился, добывая ту или иную бумажку, как я их, эти документы, ксерокопировал, классифицировал, подклеивал, подшивал и пронумеровывал…
Я выложил перед собой, на стол всю эту гору «бесценнейших документов» и посмотрел на женщину-юриста, представляющую «Ответчика». Поверхность стола, за которым она сидела, была безукоризненно чиста. Ни одна бумажка, ни один, случайно забытый кем-то, до нас, документ не нарушал эту кричащую чистоту поверхности стола. Вся восемнадцатилетняя история нарушений моих авторских прав (многосторонняя интернациональная переписка, объяснения, упреки, обвинения, оправдания, требования, извинения, угрозы, улики…) – лежала на этом п у с т о м столе.
«Истец, — в чем именно, заключаются ваши претензии к Ответчику?» — обратилась ко мне Судья.
«Воруют, Ваша Честь! Вот уже 18 лет, воруют. И врут, бессовестнейшим и наглым образом – врут. Да вот, тут — все подтверждающие и уличающие документы, тут всё ясно и очевидно, взгляните, Ваша Честь, вот…» — и я попытался передвинуть свою гору поближе к секретарю суда…
«Погодите!.. – поморщилась судья, даже не взглянув на мои «неопровержимые доказательства». — Ответчик! – обратилась она к юристу РАО. – Вот, тут, Истец, утверждает, что вы воруете. Что вы на это ответите? Вы что, действительно, воруете?»
«Да что вы, Ваша Честь! Конечно же, нет! Мы не воруем.»
«Ну, вот, видите, — перевела взгляд на меня Судья. – Не воруют. Суд удаляется на совещание.» И вся троица судей вышла. Через несколько минут они вернулись и объявили, что в иске мне отказано. Оказалось, не воруют.
Передо мной, в судейских креслах сидели три немолодые, полноватые, женщины. Я смотрел на них, они смотрели на меня. Да, они не прятали глаз, они нормально, спокойно, смотрели на меня. Только взгляд у них, у всех трех, был какой-то… рыбий, непроницаемый…
«Ну, ладно, — сказал я своим судьям. — …И вы, и я, мы все прекрасно понимаем, ч т о здесь сейчас происходит… Хорошо, я как-то переживу всё это. Но вы же ведь – женщины… У вас же – дети есть. Вот вы домой приходите… Как вы с ними–то разговариваете, чему вы их учите, как вы их растите?..»
Они, всё так же, смотрели на меня своими рыбьими, ничего не выражающими, глазами… Я замолчал и начал укладывать свой «чемодан неопровержимых доказательств»…
Я не стал подавать апелляцию в Верховный суд. Хотя, вдруг, времена стали меняться, мы куда-то, там, вступили; все, включая Президента, наперебой заговорили об «Авторском праве»; мне позвонили из Думы и продиктовали номер телефона солидной адвокатской конторы, готовой заняться моим «делом» (сумма Иска была 1 млн $); по иронии судьбы, оказалось, что офис этой конторы находится на первом этаже моего московского дома… Всё складывалось замечательно… только я уже не мог себя заставить открыть свое с о в е р ш е н н о е «досье». Я вдруг испугался, что я больше никогда в жизни не смогу написать ни одной стихотворной строчки, у меня появилось вдруг четкое ощущение, что если я еще раз попаду в т о т зал судебных заседаний, или в какое-либо другое подобное помещение, если я еще открою хоть один конверт с судебным штампом на адресе отправителя, если я еще хоть раз загляну в эти рыбьи глаза – я перестану быть поэтом.
2 августа 2014
На подъезде к Шахтерску – большая полоса дыма, поднимающегося слева, воздухе – очень сильный запах гари… В дыму и в огне домА на окраине города, да и в центре, то и дело, мелькают горящие здания…
Артиллерия, обстреливающая город, находится километра за четыре от точки, где мы сейчас находимся. Точка эта – не очень высокая, а для такого расстояния – просто никакая. Вдобавок, у корректировщиков (так получилось) нет под рукой ни карты, ни соответствующих приборов, они вычисляют позицию противника буквально «на глаз». Я пытаюсь рассмотреть в бинокль эти «ноны», эти танки, и эту пехоту, о которых они говорят — в деталях — так, как будто всё это выставлено метрах в 50-ти перед ними… Я, с трудом, наконец, нахожу эту злополучную «нону» («да вон же, от церквушки — чуть левее и выше!..» Так сначала еще надо найти эту «церквушку»!..). Корректировщик передает кому-то координаты. Но связь ужасная, ничего не слышно. В конце концов, командир минометчиков решает прибыть на место сам. Он прибывает, шеф-корректировщик ему всё объясняет и показывает. Минометчику теперь все понятно, но это не намного меняет ситуацию – поставить четкую задачу минометным расчетам по-прежнему невозможно, всё из-за той же дерьмовой связи. Минометчик принимает решение: подтащить минометы прямо к точке, на которой работают корректировщики. Привозят минометы, их быстро устанавливают, расчеты находятся так близко, что их командир дает им отмашку на выстрел рукой. Вата в ушах не очень помогает: голова гудит от минометной пальбы. Уже после третьего выстрела, и со всеми (после каждого выстрела) поправками (опять же, на глаз: «…где-то, сто влево и – чуть вверх…»), тесное помещение, в котором столпились корректировщики, взрывается от общего восторга — попадание! В бинокль видно, как что-то там, у «них», взрывается, разлетается на части, вспыхивает огонь… Еще через пару выстрелов ствол «ноны» задирается вверх, из него что-то вылетает, доносится звук пушечного выстрела – скорее всего, это — заготовленный для нас снаряд улетел куда-то далеко в сторону. Но вдруг, оттуда доносится разрыв… И еще… «Ответка!.. — проносится по помещению, — Быстро всем отойти от окон и встать около стены!..» Стоим, ждем. «Ответка» должна бы уже давно прилететь, но – в городе тихо. Там же, у «укров», разрывы продолжаются. Постепенно до всех доходит, что произошло. В бинокли видны разрывы: клубы дыма, вспышки огня… Наши минометы попали в склад боеприпасов. И, кажется, в склад ГСМ (горюче-смазочных материалов). Клубы дыма, поднимающегося над местом разрывов, становятся всё чернее. Все новые и новые заряды детонируя, взрываются, между тяжелым уханьем слышен треск пулеметно-автоматных патронов . Настроение у всех праздничное: «Мы – лучшие!» — бросается (до этого казавшаяся мне суровой и никогда не улыбающейся) в восторге женщина-корректировщик на шею своему командиру. Тот полностью с ней согласен.
И мы, и минометчики, уже давно покинули «засвеченную» точку, а «ответка» всё продолжала детонировать… Огонь и дым поднимался над «укровскими» позициями, над бывшим складом боеприпасов, над шахтами…
Работу, начатую минометами, но уже с другой точки, довершили старенькие да удаленькие советские 122-миллиметровые гаубицы «Д-30»…
День мог завершиться совсем удачно: командир бригады, воюющей в «Шахтерске» (позывной «Царь») почти уже было договорился с командиром 25-й аэромобильной днепропетровской бригады (в очень непростом разговоре по телефону «Царь» его называл «Женей») об обмене пленными, все всё подтвердили, договорились о том, что вечером созвонятся вновь и уточнят условия и место обмена, но между двумя «созвонами» произошло то, что Стрелков назвал в своем ночном заявлении «трагедией»:
«Сегодня обменяли двух наших пленных на двух “десантников”. “Аэромобильники” пошли к своим на своих ногах. Наших выкинули как мешки: переломаны все кости, отбиты все внутренности, вероятность что выживут – почти нулевая…»
Теперь вопрос с обменом завис…
3 августа 2014
«АБХАЗСКИЕ ВСТРЕЧИ»…
Сегодня в Шахтерске встретил ополченца из Абхазии. Он — командир одного из подразделений сводной бригады «Царя», позывной – «Абхаз». Когда он узнал, что я знал Сашу Бардодыма (поэта, студента Литинститута, уехавшего в 1992 г. воевать в Абхазию и погибшего там), он тут же спел мне строфу из песни на стихи Саши… Мы поговорили с ним о Саше, об Абхазии, я вспомнил своих однокурсников по Грузинскому театральному институту (у нас была абхазская группа – они все уехали в Сухумский драмтеатр), поэтессу Гунду Сакания и других ребят-абхазцев из Литературного института… Наши «абхазские воспоминания», к огромному сожалению, были прерваны мощным и длительным артналетом…
Несмотря на артобстрел, весь день сохранялось хорошее, чуть грустное настроение – оттого, что имя Саши Бардодыма прошелестело над Донбассом…
«Помянем тех, кто были с нами,
Кого судьба не сберегла,
Их души тают над горами,
Как след орлиного крыла…»
(А.Б.)
4 августа 2014
Только с пятой попытки нам (мне, двум моим товарищам-ополченцам и одному журналисту из «»Life News»), наконец, удалось сесть в нашу машину и выехать из Шахтерска. Четыре предыдущие попытки оканчивались неудачно: каждый раз, как только мы (вот, вроде, уже всё, тишина…) усаживались в нее – раздавалось близкое уханье гаубиц и нарастающий свист, и все мы – в долю секунду – оказывались распластанными вокруг машины в радиусе двадцати метров… Потом мы подтягивались к бомбоубежищу, спускались в него; там сидели и стояли ополченцы вперемешку с местными жителями — прислушивались к разрывам наверху, пытаясь определить куда именно угодил очередной снаряд и ожидая, когда артиллерия «укров», наконец. выдохнется… Эта операция – «посадка в машину» – заняла у нас часа полтора – два… На пятый раз мы, всё же, сели в машину и – выскочили из этого «заколдованного круга», и погнали машину к Донецку, прислушиваясь к удаляющимся разрывам за спиной…
Шахтерск, 2 авг. …
5 августа 2014
Древние укры испытали на Шахтерске новые, не использовавшиеся до этого на Донбассе сверхмощные бомбы.
Испытали на мирных жителях. Старенькая учительница украинской мовы спрашивает «За что?»
5 августа 2014
КУДА БЕЖАТЬ?..
— Почему не уезжаете, дедушка? Почему остаетесь в опустевшем городе, под бомбами?..
— Куда уезжать?.. Я четыре месяца назад приехал в Шахтерск из Армении — убегал от турок. Приехал сюда — а тут бандеры…И куда теперь мне бежать?….
(Шахтерск, 4 авг.)
5 августа 2014
23.40. Бомбят Донецк, Макеевку, слышен гул самолетов. Всем приказано гасить свет, брать теплые вещи и спускаться в бомбоубежище.
7 августа 2014
7 августа, 10.20. Обстреливают центр Донецка. Кажется, попадание в 9-этажку рядом.
8 августа 2014
БЕДА
Случилась беда с моими товарищами.
Пропали военные корреспонденты «Информационного Корпуса» Сергей Коренченков, Андрей Вячало и фотокор МИА “Россия сегодня” Андрей Стенин.
С Сергеем (позывной «Корень») мы сдружились еще в Славянске. Он меня «купил» сразу своей искренностью, прямодушием, своим бесстрашием. Мы работаем, вроде, как по разным «ведомствам» (он для «I’CORPUS’а, я — для «Новороссии-инфо»), но, это не мешает тому, например, что мы с ним делим одну комнату на двоих, и, при любой возможности, мы стараемся выезжать «на дело» вместе. Здесь, в Донецке, с ним стал работать замечательный парень, Андрей Вячало. Постоянным «пассажиром» в их «Рено Логане» был и Андрей Стенин…
9 августа 2014
КОНЕЦ «ГРЕБНЯ».
КИЕВ РАПОРТУЕТ МИРУ: «ЕЩЕ НА ШАГ ПОБЕДА БЛИЖЕ!»
СЕГОДНЯ, В 7.30 УТРА, ДОБЛЕСТНАЯ УКРАИНСКАЯ АРМИЯ РЕЗКО ПРИБЛИЗИЛА ПОБЕДУ: В РЕЗУЛЬТАТЕ АРТОБСТРЕЛА УНИЧТОЖЕНО ЕЩЕ ОДНО СЕПАРАТИСТКОЕ ГНЕЗДО, ТОЧНЕЕ – ЦЕЛЫЙ СЕПАРАТИСТСКИЙ КУРЯТНИК НА УЛИЦЕ СТАНДАРТНОЙ (ЧАСТНЫЙ СЕКТОР).
Украинская контрразведка давно уже держала под наблюдением этот адрес, но командование не спешило переходить к заключительному этапу операции: ждали, когда, наконец, главарь банды зарвавшихся террористок, петух нагло-яркой колорадской расцветки (позывной «Гребень») нагуляется по соседским курятникам и, обессиленный и утративший всякую бдительность, вернется в свой родной курятник. Сегодня, ровно в 3.00 ночи, в Штаб пришла, наконец, долгожданная шифровка: «”ГРЕБЕНЬ” ДОМА. Х….ТЕ!..». Тем не менее, отмашку на артиллерийский удар дали только через четыре с половиной часа: ждали подтверждения из Киева, и, наконец, в 7.30 зазвонил телефон, и из трубки послышался осипший от бессонницы, взволнованный голос Верховного: «Ну, сынки, с Богом! Х….те!..»
На этот раз «Гребень» не ушел.
Кроме потерь в живой силе, уничтожено или повреждено еще и много единиц техники противника: не скоро он восстановит грабли, лопаты, тачки и прочую утварь, брошенную им неосторожно около курятника. Большого ремонта потребует и «тяжелая техника», а именно, транспортное средство находящееся в гараже по соседству с сепаратистским курятниом. Вероятнее всего, владелец гаража являлся пособником «Гребня» и его банды, то есть так ему и надо.
Все разведчики и артиллеристы, участвовавшие так или иначе в этой сложной многоступенчатой операции представлены к высоким правительственным наградам.
ГЕРОЯМ САЛА!
10 августа 2014
Донецк. Все утро бомбят. Разрывы — то чуть ближе, то — чуть дальше. Всё время, по телефону приходят новые сообщения: вот, сейчас сообщили: в р-не больницы № 18 пожар, убита женщина…
10 августа 2014
НАСТЯ
Эта фотография сделана в Славянске, в последний наш день там. Но в этот момент, ни я, ни девушка на снимке, еще не знаем, что ночью мы уйдем из города.
Меня срочно вызвали в штаб, машина уже ждала меня, и люди в машине были не очень довольны тем, что им приходится ждать. Но я не мог пройти мимо этой девочки-медсестры, что-то задержало меня, я сфотографировал ее, записывать ничего не стал – не было времени, и не на чем: блокнот был уже в машине. Из очень короткого нашего диалога с ней я запомнил только, что ее звать Настя, ей 24 (или 21?) года, и что она приехала сюда из Краснодарского края. Я, конечно же, задал ей неизбежный вопрос: почему она решила сюда приехать, и она что-то (мол, не могла иначе и т.д.) ответила. Я пожелал ей удачи и всем нам – Победы, и побежал уже к машине с нетерпеливо выглядывающим в мою сторону водителем. «Подождите! – услышал вдруг я Настин голос и обернулся. – Хотите, я скажу, почему я здесь?.. Конечно, я приехала сюда, там фашисты, «правосеки», надо с ними воевать, всё понятно, но я, если честно, не очень еще соображала, что здесь происходит, и не знала, надолго ли я тут или нет… Но в первый же день в Славянске, я увидела девочку 4-х лет, она играла в песочнице: строила из кубиков какой-то домик, я подошла к ней, присела рядом и похвалила ее: «Молодец, — говорю, — хороший ты построила домик.» А малышка посмотрела на меня и ответила: «Это не домик. Это — бомбоубежище». И вот, только в этот момент, я поняла, зачем я здесь, и поняла, что теперь я буду здесь до конца.»
Потом произошло много всяких событий, но за всеми этими ежедневными трагедиями, подвигами, бомбежками, отступлениями, переездами – все это время передо мной стояло лицо Насти и ее рассказ о построенном в песочнице бомбоубежище…
Вчера я узнал, что Настино подразделение попало в окружение, и с ними уже четвертый день нет связи… Я знаю многих ребят из этого подразделения, один из них, командир отделения, чуть завидев меня, всегда радостно кричит издалека: «Bonsoir, ‘’Henri’’!.. Comment ça va?..» В мирной жизни он был преподавателем французского языка и рад всякой возможности переброситься со мной «парой слов»…
Отзовитесь, ребята!.. Настя, у меня к тебе еще очень много вопросов, и кроме тебя, мне на них никто не ответит. Ты нужна и мне, и всем здешним малышам, которые сейчас строят — из кубиков, из песка, из щепок – для себя, для своих пап, мам, бабушек, дедушек, для своих кукол, для своих любимых собак и кошек — бомбоубежища, — в Снежнóм, в Шахтерске, в Торезе, в Иловайске…
10 августа 2014
Снежнóе, июнь-август 2014, результаты авиабомбардировок и артобстрелов… Разрушенные объекты — жилые дома, школа, детсадик…
По иронии (насколько это слово здесь уместно) судьбы, рядом — практически, в окрестностях Снежного – работает Комиссия ОБСЕ. Внимание общественности всего мира приковано к работе этой авторитетной международной комиссии, и это понятно: Боинг, преступление века (ну, может быть, десятилетия… а вообще- то, по нынешним временам – в первой пятерке информационных поводов сезона): сбитый Боинг, около 300 человек погибли, все – мирные, случайные люди: студенты, пенсионеры, женщины, дети… Действительно, трагедия. Возмущению, негодованию этой самой мировой общественности нет предела.
Но вот, совсем рядом с членами Комиссии, на глазах, можно сказать этих международных экспертов и сопровождающих их (и регулярно их навещающих) журналистов, методично и планомерно убивают таких же людей… Или – стоп! – не «таких же»? Может, они — старики, женщины и дети Снежнóго, Тореза, Шахтерска – какие-то д р у г и е, смерть которых не заслуживает внимания этой «мировой общественности»? Они, и их близкие, не имеют права на выражение им мировой скорби, может, они не достойны того, чтобы их участью озаботилось и опечалилось мировое сообщество?
Что же ЕЩЕ нужно, сколько жизней НАШИХ женщин, стариков и детей (никому в мире, кроме нас, как выясняется не интересных) должно сожрать фашистское чудовище, чтобы, наконец, эти красивые, интеллигентные. высокообразованные дяди и тети, назвавшиеся «экспертами», сказали миру то, в чем у них, за время, проведенное ими на территории ДНР, была возможность воочию убедиться: что те, кто называют себя «освободителями», ежедневно совершают десятки преступлений против человечества, «освобождая» (зачищая) эту донбасскую землю от людей, которые жили на ней, ЕЩЕ живут, и не хотят никуда с нее уходить?..
ЧТО ПРОИСХОДИТ???
13 августа 2014
ФРАГМЕНТ
Донецк, 9 вечера.
На обочине стоит «газель», водитель-ополченец разговаривает с кем-то по телефону.
Ополченец:
«…Я с вами говорю с его телефона… А нечего было приходить на нашу землю! И передайте всем матерям, чтобы быстро забирали своих сыновей отсюда! И Порошенке, этой гниде, передайте, чтобы он не посылал сюда ваших пацанов… А ваш сын, мама, будет гнить теперь здесь…» (Выключает телефон)
Звонок.
Ополченец:
«…Ну я же вам сказал: нет вашего сына больше, телефон его у меня. Всё!.. (Увидев подходящего к машине командира) Сейчас я командиру передам трубочку.»
Командир:
«…Вы знали, куда поехал ваш сын?.. Он убит! Да, мы его убили! Здесь война! Звонить на этот номер больше не надо!..»
(возвращая телефон ополченцу)
«… «Горе» у них… А у нас тут – нет горя??.»
14 Августа 2014
Донецк. 14 авг. 12.25. Бомбят. Интенсивно и близко. |
