Документ № 10
Рубцов Дмитрий Ермолаевич родился в 1910 г. в д. Лебеди Промышленновского района Кемеровской области. Живет в Кемерово. Рассказ записала Костюкова Марина в феврале 2000 г.
Мои мать и отец родились в 1870 г. Имели пять детей: два сына и три дочери. В моей собственной семье - семь детей: три сына и четыре дочери.
Коллективизация в нашей семье связывается с каторгой, бесправием, подневольным трудом. Я уже тогда был, считай, взрослым человеком. И вспоминаю её как разорение комиссарами хозяйств, грабеж ими крестьянского имущества. Это горе и слезы крестьян. От родителей я часто слышал проклятия властям за коллективизацию!
В нашей деревне босяков не было. Не было таких людей, которые не хотели бы на себя работать, то есть тех, кто пил, гулял и был бедняком. Кулак - это политическая кличка людей, которые кормили себя, поставляли продукты в город, платили налоги, а, значит, кормили и других людей. Кулаки, конечно, не хотели идти в колхоз. Не хотели отдавать дармоедам своё горбом нажитое имущество.
Тогда нами правили большевики. Вот они и решили срочно создать военную промышленность за счет ограбления крестьян. Издали законы и постановления о насильственном сгоне крестьян в колхозы. Кто не хотел идти на бесплатный каторжный труд, того объявили кулаками - мироедами и подвергли полному разорению, грабежу и насилию. Людей отправляли в северные лагеря России, на каторжные работы: лесоповал, строительство Беломорканала, добычу золота, руды, строительство военных заводов.
Деревня стала нищая. У крестьян отбирали последнее. Райком ВКП(б) агитировал за счастливую жизнь в коллективном хозяйстве. По деревням разъезжали специальные вооруженные работники. Они были часто пьяными. Под угрозой расправы заставляли крестьян записываться в колхоз. Правда, они всем давали срок подумать. Всем несогласным - угрожали. За отказ вступить в колхоз крестьян выселяли и увозили на каторгу или в глухие поселения. Молодых сразу забирали на работу, а пожилых сначала сажали в тюрьму, а затем отправляли на север. Конфискации подлежало всё имущество хозяина: скот, птица, сельхозинвентарь, одежда, обувь и др. (1)Часть крестьян уходила в леса. Там они создавали отряды по борьбе с произволом властей. Но любой протест крестьян жестоко подавлялся.
Председателей колхозов назначали свыше. Иногда выбирали из деревенских. Колхозники уважали только умелых, справедливых и хозяйственных председателей и бригадиров.
До коллективизации у нас каждый крестьянин имел в достатке и мясо, и молоко, и овощи. В деревне была своя "молоканка" - как бы маленький заводик по переработке молока. Там крестьянское молоко перерабатывалось в творог, масло. Лишнее - обменивалось в городе на ткань, обувь, одежду. Переработанные продукты отправлялись в город или хранилище со льдом, который мы зимой туда завозили. После коллективизации молоко уже сдавалось в город как налог, то есть, задаром.
В колхозе работали от зари до зари. Нам ставили трудодни. На них мы получали пшеницу, овес, мед и другие продукты. Колхозное добро, конечно, воровали. Но наказание за это было очень суровым. Поэтому мы очень боялись воровать. В доколхозное время мы не воровали друг у друга и без всякой боязни. Почему? Да потому, что у всех всё было, каждый обеспечивал себя сам. Но, признаться, и воровать-то в домах особо нечего было. Да и совесть у людей была. Дармоедами ещё не привыкли жить.
Крестьяне мечтали о роспуске колхозов. Это я точно знаю. Мечтали хотя бы потому, что тогда бы они стали свободными и могли куда-то поехать. Крестьянин мог выехать из деревни только по направлению колхоза и обязательно вернуться назад на работу. Паспортов у колхозников не было. Не было и пенсионеров. Так распорядилась советская власть. Мои дети уехали из колхоза при первой же возможности.
Были в наших Лебедях и "враги народа". Это были простые люди, которые имели неосторожность что-либо сказать против советской власти или против колхозов. Нередко это были те, кто просто пошутил или украл в колхозе какую-то малость. В сталинские времена разговоров о политике велось мало. Что-то из политического чаще всего говорилось в сердцах или в пьяной компании.
Был, конечно, у нас и голод. Люди собирали по полям мерзлую картошку или что-то там в лесу. Варили суп из крапивы, лебеды.
Когда началась война, пошли воевать только те, кто имел призывной возраст. Не больше трети их вернулось с войны. Да и то, это были раненые и перераненные люди. Те, кто побывал в немецком плену, отправлялись в ГУЛАГ, откуда они уже не возвратились.
После войны жить стало лучше. Но не намного. Было всё то же: голод и налоги. Налоги были на всё: яйца, мясо, молоко, масло, шкуры, шерсть. Всё это сдавалось государству в установленном количестве. Норму на каждый двор устанавливал сельский совет.
Грамотных было мало. Школы были не во многих деревнях. Да и те - только до 4 классов. Были у нас и избы-читальни. Отношение к ним, конечно, было положительное. Для нас это было "окно в мир". Своих книг в них не было.
Церковь у нас была. Но потом её разрушили. В 1931 г. священника отправили в ГУЛАГ.
За всю жизнь я нигде, ни разу не отдыхал. Телевизор и холодильник мне купили уже дети.
Правительство уделяет мало внимания деревенской жизни. А в годы реформ жизнь в деревне ещё больше ухудшилась. Люди уже не могут прокормить себя только своим хозяйством. Там остались старики, а они не в состоянии держать какую-либо живность.
Нищета в деревне будет ещё долго.
Примечание:
1) Произвол и насилие царили в деревнях. И это несмотря на специальные циркуляры властей, их запрещавшие:
Инструкция
Кузнецкого окружкома ВКП(б) "Всем секретарям райпарткомов" О порядке определения кулацких хозяйств, подлежащих выселению"
18 февраля 1930 г.
г. Щегловск.
При определении кулацких хозяйств, подлежащих выселению за пределы округа, ориентируйтесь в среднем на одни процент по отношению ко всему количеству хозяйств данного района. Тщательно проверяйте, дабы в эту категорию попадали наиболее мощные и наиболее активные кулаки. За каждого середняка, который будет предназначен для высылки за пределы округа, Вы будете отвечать персонально, помимо непосредственных виновников. Отбор должен производиться при непосредственном участии членов РИКа и окружных уполномоченных.
Ещё раз категорически предлагается не распродавать раскулаченное имущество, а передавать его колхозам в неделимый фонд по нормальной оценке, используя это имущество как паевой фонд для вступающих в колхозы бедняков и батраков.
Не допускайте явно фиктивной оценки раскулаченного имущества. Факт выселения должен сопровождаться максимальным усилением работы среди бедноты не только путем общих собраний и формальных резолюций, а также углубленной разъяснительной работой среди середняков, имеющей целью доказать середняку лживость кулацкой агитации, якобы раскулачивание направлено и против середняков.
Добейтесь, чтобы колхозы приняли на себя засев оставленной кулаками земли и сдачи при новом урожае товарных излишков, которые приходились на кулацкое хозяйство.
Подпись М.Икс.
ГАКО. Ф.П-26. Оп.1. Д.157. Л.2.
Заверенная копия. Машинопись.
Лексика и орфография документа даны без изменения.
Документ № 11
Федоськина (Петрова) Мария Филипповна родилась в 1910 г. в Чебуле Кемеровской области. Живет там же. Рассказ записала Бессонова Виктория в сентябре 1999 г.
Поначалу мы не худо жили: два быка, корова, два теленочка, куры. Потом измором вся скотина полегла. Осталась одна корова. В семье у нас было пятеро детей: я, Надька, Колька, Витька и Танька. Своих - у меня четверо. Старший Михоня (59 лет) работает сварщиком, у него трое детей. Санька (50 лет) уехал с семьей за границу, деньги зарабатывает. Люська - врач (фельдшер) в нашей деревне, а Нюрка дома сидит, детей воспитывает.
Я, слава Богу, грамотная. Окончила три класса. Это благодаря родителям. Мамка у нас больна строгая была. Отец, тот всё ремнем решал. А вот мать могла так словом забить, что звать себя забудешь. Бывало, хочешь по улице побегать, а как мамку увидишь, что та на крыльцо вышла, так сразу домой бежишь. Я из школы приду и сразу корову пасти. А мать ещё мешок с собой даст, чтобы я на обратном пути травы нарвала. Не дай Бог, этот мешок не полный… . Но ничего, жили!
А потом другая власть пришла. Стали нас в колхозы собирать. У нас последнюю корову свели в общее стадо. Вот тогда действительно нужда пришла. Голод стал. Тех, кто не хотел в колхоз вступать, силой заставляли. А если кто всё-таки упрямился, его кулаком прозывали. Каких из них совсем из деревни выгоняли, а каких раскулачивали. У них всё забирали, вплоть до последних валенок.
Отец комбайнером в колхозе был, а мать дояркой. В то время день числился трудоднем, деньги за него не платили. На них продукты начисляли. Но их было мало. В колхозе мы уже досыта никогда не ели. Бывало, проснешься ночью от голода, сил нет, как есть хочется! У маманьки всё было подсчитано: до последнего зернушка, до последнего кусочка буханки. Полезешь в стол, чтоб крошечку съесть, а мамка встанет и по рукам даст. Вот так и жили.
Потом ко мне свататься приехали. Раньше ведь как было? Не спрашивали, нравится тебе жених или нет. Как отец с матерью скажут, так тому и быть! Вот и пошла я замуж. На свадьбу всей деревней собирали: и одежду, и покушать на стол. О приданном и говорить нечего было! Это тебе не ранешное время. Колхоз нам с Миколой выделил домишко. Из досок кровать сделали. Стол и табуретку он сам смастерил. Лет через пять стали понемногу обустраиваться.
Но тут война пришла. Я уже второго ребенка ждала. Миколу моего забрали воевать. Сестру мою Надьку - тоже. Она фельдшером была. Тогда люди не такие, как сейчас, были. С радостью на войну шли. Не боялись погибнуть. А мне одной ещё тяжелее стало. Но люди помогали. Когда, например, Миханю надо было в школу отправлять, так ему совсем не в чем идти было. Кто рубашонку из соседей дал, кто штанишки. Я хотела, чтобы дети образованными были.
Когда Микола с войны пришел, полегче стало. Но всё равно ещё долго от войны оправиться не могли. Правитель тогда у нас строгий был - Сталин. Его все боялись!
Но всё равно - голод-то не тетка. Приходилось воровать. Бывало, идет машина с зерном, а мужики к ней подбегут и украдут кепку пшеницы. Кого поймают, в тюрьму посадят, или даже расстреляют. А кого пронесет, всё же семью накормит. Да! Ох, и тяжело было! Вот она жизнь-то какая была! Как речка быстротечная. Плывёшь себе по течению. А если плавать не умеешь, так быстро потонешь. И слово против власти не скажешь. Хотя, конечно, были и такие, кто говорил. Но их врагами народа считали и в тюрьму сажали. Боялись люди лишнего сказать. Не то, что сейчас. Хоть во весь голос кричи, никто тебе ничего не скажет.
Муж мой помер лет десять назад. Хорошо хоть детей подняли, сумели воспитать. А что ещё человеку нужно?!
Сейчас жизнь и вовсе наладилась. Только надо, чтобы пенсию вовремя носили. А так, жить можно! Корову держу, козочек, кур. В общем, не жалуюсь. Да ещё дети, нет-нет, да помогут. Жить стало лучше. Хоть и давят народ ценами.
Мне 89 лет, но я всё сама по дому делаю: и пол помою, и за водицей схожу. Закалка-то она много значит. Я, вот, и думаю, а если бы жизнь по-другому сложилась, дожила я до стольких лет или нет?! Наверное, нет! Потому что, хоть и суровая была жизнь, но люди хотели жить и жили. Жизнь - штука тяжелая. Но если хочешь жить - значит, будешь.
Никуда ты не денешься - ни от времени, ни от судьбы!
Документ № 12
Ретунская (Зубкова) Мария Дмитриевна родилась в 1910 г. в с. Усть-Волчиха Алтайского края. Живет в д. Тутуяс Мысковского района Кемеровской области. Рассказ записала Полузятько Яна в декабре 1999 г.
Отец (1884 г. р) и мать (1885 г. р.) имели шестерых детей: четыре сына и две дочери. Мы с мужем имеем двух дочерей.
Про революцию только и помню, что - то красные придут, то белые. А мы всё по погребам прятались. До революции и до коллективизации тот хорошо жил, кто хорошо работал. Лодыри жили в бедности и нищете. На всю нашу деревню из 50 дворов был только один пьяница и дебошир. Он был сапожником.
С апреля по ноябрь у нас в деревне все работали от зари до зари: то посевная, то покос, то уборочная. На себя работали. Тяжести не замечали.
Одежду носили, в основном, самотканную. Сами вязали, сами шили, сами кожу выделывали, сами валенки катали. Из праздников отмечали только Пасху, Троицу и Петров день. Никаких свадеб, никаких дней рождения на период работы не было. Соблюдали все посты. Причем, очень строго. Это уже после революции все церкви разорили. Но люди в домах держали образа и тайком молились.
Раскулачивали всех, кто имел мало-мальски пригодное хозяйство. У нас с мужем был хороший пятистенный крестовый дом. Нас из него выселили и в доме сделали колхозную контору. А нам с мужем дали маленький домик. Да и то, потому, что муж был хорошим пчеловодом, и колхоз был заинтересован в нем. А так бы сослали… Муж был старше меня на 11 лет, знал грамоту. Вырос в богатой семье. Наследник. Постоянных батраков мы с ним не имели, но во время страды нанимали людей.
В 1937 году к нам в деревню со всего округа собрали арестованных мужиков. Их было человек 200. Никто не знал, за что их забрали. Только всех их утопили в проруби. До самой весны никому из родственников не разрешали даже подходить к реке.
Голод был. В колхозе работали за палочки, то есть, за трудодни. Большинство из нас были неграмотными. Нас обманывали. После уборочной всё сдадут государству, а колхозникам ничего не доставалось.
Уехать из колхоза было нельзя. Не было паспортов. Надо было иметь от колхоза справку, чтобы паспорт получить. Но её никто не давал. Так делалось, чтобы удержать рабочую силу. Молодых, правда, отпускали учиться в город. Но это только тех, кто 7 классов закончил.
После войны, уже при Хрущеве, разрешили держать одну корову, свинью и штук пять овец. Лошадь иметь можно было только инвалиду. Земли выделяли 15-20 соток. Да в поле разрешали использовать 50 соток. Но такие налоги были! Молока, например, в доме оставалось только на то, чтобы "забелить" чай.
Про политику люди говорили мало. Информацию получить было негде. Но выборы были для всех праздником. Приходили голосовать все. Помню, для тех, кто приходил в 6 часов утра, накрывали стол и подносили по стопке водки. А в клубе весь день шли концерты.
Вы поглядите, что сейчас в стране делается! Сильно быстро решили сделать реформы. Широко шагнули, и штаны порвали. Производство забросили. А хотят импортные "сникерсы" есть. Но в долг долго не проживешь!
Документ № 13
Благовещенская (Позднякова) Мария Гавриловна родилась в 1910 году в с. Грязное Курской области. Живет Кемерово. Рассказ записала правнучка Благовещенская Ольга в марте 2000 г.
Семья наша состояла из отца, матери и 14 детей. Жили мы дружно, уважали отца, берегли мать. В 19 лет я вышла замуж за такого же деревенского парня, какими были все у нас в деревне, в 1931 году родила сына.
Коллективизация ассоциируется с насилием и бесправием, никто не спрашивал мнение народа, всех "сгоняли" в колхозы. В деревне люди издавна привыкли работать сообща, часто на 2-3 семьи, имели общую мельницу, где каждый занимался тем, что у него получалось лучше всего, а коллективизацию с радостью восприняли немногие.
Родители были против коллективизации, хотя старались молчать - боялись за семью. Её проводили бедняки, то есть, это, прежде всего, лодыри. А таких людей, которые не хотели работать, всегда было много. Но в деревне, несомненно, были и середняки, которые активно трудились на своем хозяйстве, продавали излишки урожая. Такие-то семьи, прежде всего, и подвергались раскулачиванию. Наша семья относилась как раз к таким: мы имели корову, лошадь, держали поросят, исправно обрабатывали землю, зимой ткали и пряли. Хотя нельзя сказать, что жили богато, но в достатке. Нас все-таки раскулачили: отобрали скот и всё имущество. Насильно, без разбора.
Отец так переживал, что вскоре умер от сердечного приступа. Отношение односельчан к кулакам было неоднозначным. Работящие люди кулаками их не считали, а бездельники желали, чтобы раскулачивание проходило более жестоко. Со стороны властей к раскулачиваемым применялись всевозможные жесткие репрессивные меры. Всех, кто сопротивлялся раскулачиванию, выселяли в "Соловки", на Колыму и в другие отдаленные места. Так, мою сестру с семьей выселили на север. В чем были одеты, в том и, с голой душой, отправили этапом. Двое ее детей умерли по дороге от голода и мороза.
Долгое время после коллективизации деревня оставалась крайне бедной. Но в период пика коллективизации это выразилось наиболее остро.
Для вовлечения в колхозы применялись добровольно-принудительные методы. Бездельники шли добровольно, так как понимали, что за счет колхоза будут всегда иметь пропитание, а работяги не желали, чтобы за счет их труда жили другие люди. Они ясно представляли, что колхоз грозит общей уравниловкой. Поэтому противников коллективизации сгоняли в колхоз силой.
Конфискации подлежало все: скот, имущество. Их дома брали под сельсоветы. При такой ситуации не обходилось без возмущений. Но это моментально подавлялось властями. А такие факты скрывались от народа. Противников коллективизации бесшумно арестовывали и ссылали. А люди узнавали об этом лишь по слухам. Сведения о выселенных, конечно, поступали, но они были далеко не радостными. Власти внушали людям, что коллективизация проходит замечательно. А жизнь людей вот-вот наладится.
Активистами колхозов становились те, кто безгранично поверил в пропаганду. Бывало, доходило до фанатизма. Чаще это были легкомысленные люди, которым все равно терять было нечего.
Председателя колхоза выбирали из активистов, которых знала вся деревня и, который пользовались авторитетом у вышестоящих властей. Чаще председателями становились люди хорошо знавшие крестьянское дело и умевшие влиять на селян. Но к председателям отношение людей сначала было настороженным.
Одежда, быт и пища крестьян до и после коллективизации мало чем изменились и оставались скудными. К столу подавался чугунок картошки с капустой и изредка мясом. Правда, только до коллективизации каждый член семьи имел кусочек сахара к чаю. В колхозах уже этого не было.
Рабочий день колхозника был от зари до зари, без механизированного труда. Что заработал по трудодням, то и получал. Но эти деньги измерялись копейками, а часто и этих копеек не было вообще.
Воровство колхозного добра процветало. Люди считали, что в колхозе "все не мое", поэтому и воровали. До сих пор помнится закон о "колосках" и "горсти гороха", когда людей сажали в тюрьму за подобранный в поле колосок или стручок гороха, в то время как нация погибала от голода. Дома же в деревне на замки не закрывали, потому что закрывать было нечего - бедность. Другой причиной было то, что у людей было сознание совести и вера в Бога. Это ни то, что потом, когда перестали верить в Бога вообще и потеряли совесть.
В деревне всегда были пьяницы. Несмотря на пропаганду трезвости, после коллективизации, от этой вредной привычки мужчин отучить так и не удалось, женщины же не пили ничего и считали пьянство позорным.
Мечта о роспуске колхоза у некоторых оставалась. Это были люди, умеющие организовывать свой труд самостоятельно и желавшие иметь собственное дело. Другие же наоборот восхищались созданием колхозов, так как их больше устраивало жить в колхозе, как за каменной стеной, ни о чем не думать, ни за что не отвечать.
Многих односельчан, наших друзей, знакомых вскоре назвали врагами народа и репрессировали. Людей забирали неожиданно, и большинство из них уже не возвращались. Обстоятельства и факты тщательно скрывались. У одной нашей соседки забрали мужа, и только через несколько лет она узнала, что его вместе с другими врагами народа согнали в заброшенную шахту и погребли заживо под землей. Все понимали, что людей чаще всего забирали без вины, но никто не протестовал, все молчали. Из-за страха за жизнь.
Был голод. В 1931-33 годах голод коснулся и нас. Взрослые приберегали скудную пищу детям, а сами "пухли" от голода. Это обстоятельство заставило нас покинуть центральную Россию и переехать в Кузбасс, где мы спаслись благодаря картофелю и другим местным овощам. В военные же годы в Сибири голод не коснулся моей семьи, так как работали на заводе и стабильно получали хлеб по карточкам, а все остальное выращивали на подсобном хозяйстве.
В колхозе долгое время пенсионеров не было - работали все. Никто не учитывал стаж работы. Не было никаких социальных пособий. Люди не имели даже паспортов, чтобы не смогли уехать из села в город.
Когда началась война не все охотно пошли добровольцами на фронт. Украинцы, жители центра России часто пытались отсидеться дома. Сибиряки же понимали всю важность участия в войне и с большим желанием шли на фронт, так как менее избалованы и более ответственны. Даже по статистике из погибших на полях сражения Великой Отечественной войны большая часть - сибиряки.
После войны жить стало лучше только тогда, когда восстановилось государство в целом. Хотя по-прежнему были высокие налоги, ограничения на ведение личного хозяйства. Например, на семью нельзя было иметь больше одного поросенка, невзирая на количество человек в семье. Ограничения доходили до абсурда, но приходилось мириться и с этим.
Жизнь была тяжела, но люди оставались жить в селе, потому что были две причины. Во-первых, они были прикованы к земле теми условиями, которые создали власти. Во-вторых, молодежи рассказывали о замечательной сельской жизни, необходимость поднимать сельское хозяйство. Они добровольно не покидали деревни.
С установлением советской власти образование было объявлено обязательным для всех. Учиться пошли многие. За счет вечерних школ и училищ учиться, смогли не только дети, но и взрослые, поэтому уровень образования населения резко возрос. Единственным недостатком было то, что в деревне обычно не было десятилетней школы, а учиться в райцентр, детей не отпускали родители, да и на учебу времени у людей оставалось немного, так как нужно было работать в колхозе.
Преимуществом послеколлективизационного времени стало то, что начали учитываться духовные потребности населения: появилось множество сельских клубов с кружками художественной самодеятельности, "избы-читальни". Данные изменения с радостью были восприняты крестьянами.
Только борьба с церквями никого не устраивала. У глубоко верующего населения вдруг насильно отобрали вещественное воплощение веры. Но сама вера в Бога у большинства семей осталась такой же нерушимой. Церкви же закрывались, потому что власть видела в них непосредственную себе угрозу. Ведь при социализме не должно быть другой веры, кроме как в партию и светлое социалистическое будущее. Да и сами священники восставали против советской власти.
О политике и Сталине в семье разговоров не было. Так как любой разговор мог быть подслушан, и по 58 статье за лишние слова ненароком можно было угодить в тюрьму. Сталина в душе уважали за его желание построить цветущее государство. Но боялись ещё больше.
Нищету в колхозе называли одним словом - голытьба. Хорошо в колхозе жили руководители и механизаторы.
Наша жизнь началась в деревне, но постепенно все мои братья и сестры все-таки переехали в город, где легче жить. В городе живут их дети и внуки.
В том, что деревня не может выбраться из нищеты до сих пор, я считаю, виновата бездарность руководителей. Мы умеем работать, но не хотим. Нужен умный талантливый человек, который смог бы этот труд организовать.
Вся жизнь моя прошла только в работе. За границей я не была ни разу, да о ней мы многие десятилетия и не знали. На курорты тоже не ездила - не было возможности. Мебель, телевизор, машинка у нас постепенно появились. Но даже эти необходимые вещи мы наживали долгие годы.
Я отрицательно отношусь к закрытию заводов в последние годы. Жаль людей, которые не могут найти работу. Появилась возможность открыть свое дело. Но и на этом пути множество препятствий.
Сейчас человек обрел свободу. Но он далеко не всегда может себя реализовать, найти свое место в обществе.
Документ № 14
Марьина Настасья Федосеевна родилась в 1912 г. в д. Балахоновка Кемеровской области. Живет там же. Рассказ записала Лопатина Наталия в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования").
Я родилась 1912 г. в Сибири. Раньше так говорили - в Сибири или в России. Родители были середняками: две коровы, два коня, чушки. Как строили колхоз, не помню. Помню, сами колхозы. Из всей памяти о колхозах осталось, что мы работали, работали… День работаешь в поле, ночью идешь в амбар урожай сортировать или на сушилку зерно сушить. Раньше поля вручную пололи. И дети работали в колхозе. А как же!
Знаете, сколько за такую работу мы получали (смеется). Ничего мы не получали! Частушка такая была: "Колхознички-канареечки, поработай год без копеечки". (1) Было даже так, что работали мы, работали, но и 300 граммов хлеба на трудодень не получали. Живи, как хочешь! Сдавали всё государству, а себе ничего нам не оставляли. Получали за работу всего один раз в год.
Год прошел, а получать нечего! Бывало, правда, когда земля уродит, получали по два, а однажды по восемь килограммов зерна на трудодень. Голодали! А в карман даже гороху нельзя было взять. Судили! Были у нас такие случаи. Помню, одна тетенька в кармане фартука натаскала с зерносушилки ведерка два зерна. Так ее судили! Сколько ей дали, уж и не припомню.
Судили и за то, что кто-то на работу не выходил. О! Нельзя было не ходить на работу! Я как-то ногу прорубила, когда пни корчевала. Но и с такой раной нельзя было дома сидеть. Это не считалось уважительной причиной. Я ходить не могла, а меня всё равно поставили на работу. Правда, поставили в пожарку. Я должна была не только следить, где, что загорелось, но и со всем пожарным хозяйством управляться. Я ходить не могу, а коней в пожарке надо напоить, накормить... День и ночь мы в колхозе работали.
Больничных нам не давали. Не давали их даже на детей. У меня их пятеро было. Дети же постоянно болеют. Вот двое и умерли. Сначала дочка заболела воспалением легких. Её нужно было вести в Верхотомку в больницу. Это километров 20-25 от нас будет. Председатель меня не отпустил, сказал, что работать нужно. Девочка моя и умерла. Потом, когда мальчик так же заболел, я председателю доложилась, что вести в больницу нужно. Он меня снова не отпустил. Так двоих детей я потеряла. Тогда с работой очень строго было. Попробуй не выйди!
За всю нашу работу мы получали крохи. Сейчас ругаются, что пенсию не выплачивают, да и мала она для проживания. Это так, конечно. Но у колхозников не было пенсии вообще. Старики жили за счет своего хозяйства, чушек держали. Пенсию у нас стали платить, когда совхоз образовался.
Всю жизнь работали, работали…
Примечание:
1) Эти слова частушки стали названием опубликованной статьи Н.Лопатиной, которая вызвала дискуссию в печати. См. примечание к Док. № 25. |
